Время черной луны - Татьяна Корсакова

Коньяка в бутылке было на три четверти – хорошо. Первый бокал Монгол выпил прямо на кухне, залпом, не разбирая вкуса, – исключительно ради терапевтического эффекта. Да, хороший коньяк – не какая-то там бормотуха, действовать начинает практически мгновенно. Монгол прислушался к растекающемуся по телу теплу и удовлетворенно кивнул. Прихватил второй бокал, вышел из кухни. Вдруг получится с Огневушкой как-нибудь договориться. Может, она тоже любит коньяк десятилетней выдержки…

Монгол толкнул дверь в гостиную и замер на пороге. За время его недолгого отсутствия в комнате произошли перемены. Диван был пуст, плед, которым он всего несколько минут назад так заботливо укрыл Огневушку, валялся на полу, а сама она стояла у камина, почти касаясь ладонями языков пламени.

– Эй, осторожнее! – Только ожогов ему не хватало.

Если девчонка его и услышала – а попробуй не услышать такой рев, – то виду не подала, как тянула руки к огню, так и продолжала тянуть. Ну и хрен с ней! Обожжется – будет знать.

– Как ты себя чувствуешь? – Монгол поставил бутылку с коньяком на пол перед диваном и подошел к Огневушке.

Злится, наверное. Даже разговаривать с ним не хочет и смотреть в его сторону не желает. Ну, это понятно, он бы тоже злился, если бы его по морде саданули. Он, если уж на то пошло, давно бы своего обидчика придушил. Сразу, как только в себя пришел бы. А она стоит, на огонь пялится, не оборачивается. Одно слово – баба. С бабами никогда не понять, расцарапают они тебе рожу или на шею кинутся. Оба варианта одинаково возможны. Хотя с этой маленькой гарпией первый видится более реалистичным. Однажды она ему морду уже попортила, кошка драная.

Ну да ладно, не хочет разговаривать и не надо. Не больно-то и хотелось. Так даже лучше: не придется унижаться, прощения просить. Да он готов хоть до самого утра молчать. Благо – коньяка до утра хватит. А Огневушка может сколько угодно у камина стоять. Монгол бросил недобрый взгляд на девчонку и остолбенел: сложенная лодочкой ладошка почти касалась синего язычка пламени. Да что там – касалась, она уже вся была в огне.

– С ума сошла!

У камина Монгол оказался в мгновение ока, рванул девчонку на себя, перехватил ее запястье. Господи, чем же погасить?..

Гасить было нечего: ладошка как ладошка, холодная. Никаких ожогов, никакого огня. Примерещилось?

– Что же ты творишь, Огневушка?! – Он с силой сжал узкое запястье, еще чуть-чуть, и затрещат косточки. Захотелось услышать, как она закричит. Пусть бы закричала, хоть так дала бы понять, что она нормальная… живая.

Не закричала, ни звука не проронила. Монгол выругался, разжал пальцы. Сумасшествие, оказывается, заразно. Надо поскорее ноги уносить от этой…

Ладонь, та, которая еще несколько секунд назад была объята пламенем – или ему просто почудилось, – легла Монголу на щеку, тонкие пальчики пробежали по щетине, нежно-нежно, холодя кожу, возбуждая. Ненормальная, честное слово, ненормальная. Но до чего же приятно, до покалывания в висках, до нервных мурашек. А у него никаких мурашек отродясь не водилось.

– Огневушка…

Пальцы соскальзывают со щеки, предупреждающе ложатся на губы. Не хочет, чтобы он говорил? А чего ж ей тогда надо? Чтобы он стоял вот так, истуканом, чтобы позволял творить со своим бедным телом всякие непотребства?..

А она творит! Чертова баба! Ведьма! И когда только успела ремень на джинсах расстегнуть? И как он не заметил?

Заметишь тут, когда собственный организм вдруг перестает слушаться, с какой-то фатальной готовностью отдается в чужие руки и радуется этим рукам, и жить без них не может. И плевать организму, что с него уже штаны сняли, ему, предателю, хочется, чтобы и все остальное сняли, да побыстрее.

А и в самом деле жарко. Воздух в комнате горячий, как в пустыне. Надо бы окно открыть, да как, когда у тебя в объятиях ведьма: страстная, непредсказуемая. Спина, наверное, теперь неделю заживать будет после ее ласк. Ну да черт с ней, со спиной, только бы эта… ведьма не останавливалась, только бы не передумала. Потому что, если передумает, он за себя не отвечает, он уже и так себя почти не контролирует.

И губам больно – у ведьмы ведьмины поцелуи, соленые, до крови. А дыхание пахнет абсентом. Из-за этой полынной горечи голова кружится и в глазах туман. Все она, ведьма, навела морок – издевается.

В ушах страстный шепот: слов не разобрать, но интонации… Сразу становится ясно, что ты первый и единственный и что ведьме есть дело не только до твоего тела, но и до твоей души. А самое страшное – ты уже на все согласен, на любые сделки, только бы слышать этот шепот, чувствовать это дыхание, видеть…

Да ничего он не видит, глаза крепко зажмурены – получается игра вслепую. А он не хочет вслепую, ему нужно увидеть…

Глаза огромные. Черные омуты, а не глаза. И на дне этих омутов юркими рыбешками красные всполохи. Огнеокая…

Все не так…

Кукла следит за каждым его движением, боится. На маленьких ладошках сажа – глупая кукла уже два раза горела, а на тонкой шее нет амулета…

Как же он сразу не заметил! Вот почему Лунная девочка вышла из-под контроля, связь уже едва ощутима, он ее почти не чувствует. Зато чувствует ту – другую. Огненные поцелуи, смертельные ласки, неутолимая жажда, тихая ярость оттого, что он знает.

А черная луна все ниже, все круглее. Это она разбудила ту, другую, ненасытную.

Все плохо. Пора собираться в дорогу…

Лие снился сон: тяжелый, засасывающий, не выпускающий из жарких объятий, до неприличия реалистичный. Вырваться из его сетей оказалось непросто, но она очень старалась, потому что каким-то шестым чувством понимала – если не сделать это сейчас, потом может быть поздно.

В мире по ту сторону сновидений было светло и тихо. Стоило только открыть глаза, как воспоминания хлынули мутным потоком, мешаниной из недавних событий и обрывков сна.

Иудушка улыбается, приказывает выйти из машины – это прошлое.

Тяжесть пистолета в руках – тоже прошлое.

Удар, боль, темнота – прошлое?

Чужие руки, чужой запах, вкус чужих губ – сон или прошлое?

Чужое нетерпение, шепот, не то злой, не то ласковый: «Ты ведьма».

Чужое сумасшествие…

А чужое ли? Почему так жарко, почему тяжело дышать и в голове шумит? Почему она практически ничего не помнит? А то, что помнит, дикое и неправильное, – чужое? Это снова случилось – странное беспамятство? Она отключилась у ворот Иудушкиного дома, на время выпала из жизни. На какое конкретно время? Было темно, а сейчас светит солнце, неяркое, приглушенное железными ставнями. Значит, она в доме, и принес ее сюда, скорее всего, сам Иудушка. Ну да, сначала ударил, урод бездушный, а потом затащил внутрь.