На берегах тумана - Федор Чешко

Саму же ведунью очевидная нелепость собственного облачения не смущала нисколько. С трудом ковыляя на подгибающихся ногах (как же им, немощным, не подгибаться, ежели хозяйка удумала этакое на себя взгромоздить!), старуха подошла к бешеному, уперлась в него острым взглядом. Общая веселость как-то сама собой поугасла.

Несколько мгновений прошло в неуютном молчании. Потом старуха вздохнула:

— Как же ты решился не уходить в Бездонную, Амд? Обычай, что ли, тебе неведом? Или Витязем стать тебя силой принудили? Так нет, и обычай ты знал, и судьбу свою выбрал без понуждения... Может, тебе вдруг вздумалось испугаться погибели?

— Бывает, что жизнь страшит поболее смерти, — прикидывавшийся бешеным брат-человек Амд рассмеялся, но смех его был горше плача. — Хочешь знать почему? Смотри!

Он рванул с головы шлем, и только Гуфа сумела не отвести глаз от того, что скрывал железный наличник.

— Я потерял счет дням, — Амд говорил глухо и безразлично. — А они приходили с рождением каждого солнца и делали это. Они говорили: «Так будет всегда. Ни люди, ни погибель, ни сама Мгла не избавят тебя — только смиренная воля». Они не лгали.

— Они — это Истовые? — тихо спросил Нурд. Амд не кивнул — безвольно уронил голову на грудь, словно ему подрубили шею. Не поднимая взгляда, сказал:

— Они пытались наложить на меня заклятие, но подчинить душу не сумели — их ведовство могло лишь сковывать тело. А потом, когда научились, не сочли нужным — все уже было сделано...

Он вдруг стиснул кулаки, завопил — пронзительно, жалко:

— Истовые ни разу не осквернили себя враньем! Ни разу! Злое ли, доброе обещали — все исполнили. Верю им, верю!

— Видать, все же не без заклятия тут, — процедил Нурд. Он тоже снял шлем, и ничто не мешало видеть его бледные брезгливые губы.

А Гуфа медленно покачала головой.

— Это не заклятие, — сказала она. — Это хуже. Заклятие Истовых снять — труд не великий, а вот раздавленная душа — это неисцелимо. Ты, Амд, и впрямь, теперь страшнее бешеного: лучше уж вовсе без души, чем с такой, увечной. И твоя вина тоже есть в этом. Почему же ты не сумел сам себя погубить? Другому бы простилось такое, тебе — нет. Ты Витязем был. Видать, Истовые в благодатную почву сеяли...

Амд скрипнул зубами:

— Ты мне о погибели не говори, старая. Тебе-то небось только однажды умирать придется, а я уж и запамятовал, сколько раз гнал себя на Вечную Дорогу. Только без толку. Они же сказали: «...смерть не избавит...». Истовые не лгут, Гуфа.

— Прости... — шепнула ведунья, кусая губы.

А Леф не отрываясь смотрел на крохотную каплю прозрачной влаги, ползущую по морщинистой темной щеке. Гуфа умеет плакать?

Помолчали. Потом брат-человек Амд внезапно сказал:

— Они обещали, будто позже, когда докажу, что достоин, позволят читать Древнюю Глину. Привели, показали: много глиняных досок. Много-много, не сосчитать. Объяснили: «Нынешний Витязь Нурд хочет большого зла. Сумеешь убить — станешь читать Глину древних».

— Где хранятся доски? — Нурд впервые глянул Амду прямо в глаза, и тот не потупился.

— В обители Истовых, у края Мглы.

Тем временем Гуфа, кажется, сумела взнуздать свои чувства. Во всяком случае, взгляд ее просветлел и снова сделался не то насмешливым, не то участливым — одним словом, привычным.

— Значит, говоришь, Истовые врать не умеют? Ты, Амд, зря так говоришь... — Ведунья вздохнула; вздох этот — унылый, старческий — мало вязался с откровенным ехидством Гуфиных слов. — Ежели бы ты сегодня Нурда осилил, то и самому не долго пришлось бы любоваться на Мир — разве что Мгла тебе после гибели не Вечную Дорогу назначила, а смутным маяться... Не веришь? — прищурилась она, хоть скомкавшая Амдово лицо гримаса могла означать вовсе не сомнение, а ярость, восторг — что угодно. — Зря не веришь мне, Прошлый Витязь. Истовые столь рьяно выпрашивали у Бездонной успеха, что я поневоле услыхала да заподозрила неладное. А уж заподозрив, не угомонилась, покуда не вызнала все, без остатка. Так что не видать Истовым успеха, как моей девичьей красоты, вот! — и Гуфа самодовольно оскалила черные щербатые зубы.

Амд упрямо мотнул подбородком:

— Ты, наверное, веришь в свои слова, но все равно это неправда. Послушники не посмеют напасть: они слишком хорошо знают, что в бою им меня не одолеть.

— Разве ты их не учил владеть проклятым оружием? — прищурился Нурд.

— Учил... — Прошлый Витязь снисходительно хмыкнул. — Потому и сказал такое, что знаю: плохо пристает к ним моя наука. Истовые да старшие братья мечтают иметь на заимках много умелых воинов, но сами обучаться либо не могут по старости, либо опасаются достоинство уронить. А младшим братьям воинская сноровка нужна, как глаза на пятках. Они стараются из страха перед старшими, но... Это им только кажется, что они стараются. Это кажется только им.

Ведунья внезапно сделалась немыслимо вкрадчива:

— Ты, Амд, говоришь одно, я — другое... Вот мы беседуем, солнце стареет, скоро уж дню конец, но согласия все нет, да и быть не может. Так давай проверим, кто из нас лучше видит будущее. Хочешь? Нет-нет, Нурда убивать тебе не понадобится, и самому послушникам подставляться тоже не надо. Вон в овраге бешеный лежит-похрапывает, словно удачливый меняла у Кутя под лавкой. Давай-ка сейчас на него шлем твой напялим, разбудим да пустим на волю. Будто он — это ты. А сами поглядим, что получится.

Амд растерянно заморгал голыми веками:

— Как это — похрапывает? Почему похрапывает? Он что, по сию пору живой?! А крики как же?

— Это не он кричал, — осклабился Нурд. — Это я кричал. Трижды — чтоб подумали, будто долго убиваю его, и, значит, сам неблагополучен. А сражались с ним не мы — Гуфа с ним сражалась. Хон и я только в лес заманили чудище да под заклятье подвели.

— И нечего зубы свои немытые скалить, глядя на мое облачение, — засопела в притворной обиде старуха. — Ты, небось, при умении своем и силе немалой и то на бешеных хаживал в панцире (да не в таком, как вот я, — в железном). А мне каково было? Ведовство возможно лишь когда рядом, глаза в глаза, и тростинкой непременно коснуться надо... — Она прищелкнула пальцами, явно гордясь собой. — Ну ладно, хватит языками размахивать. Говори, Амд, будем испытывать послушническую честность?

Прошлый Витязь беззвучно шевелил похожими на запекшиеся шрамы губами, думал. Долго думал. Потом сказал:

— Не выйдет ваша затея. Проклятый намного крупней меня, больно уж заметной будет подмена.

— Пустое, — нетерпеливо отмахнулась Гуфа. — Выше, ниже — это без разницы. Сравнивать-то им не с чем, да и слишком боятся они, спешить будут очень, чтоб еще думать, кто это по оврагу мелькает. Опять же шлем твой... Небось затемно облачался, не разглядывал наличник-то? Меченый он у тебя — тоже, небось, не красоты ради.