Избранное - Андрей Гуляшки

в бою за гору Каймак-чалан, красная ты чума, одной окопной лопатой отправил на тот свет троих арапов, имею крест за храбрость, неужто я не сладил бы с таким, как ты?

Что касается арапов, это было правдой. Учитель сам участвовал в том бою и про этот случай знал.

— Большое сражение было! — сказал он задумчиво.

— Конь поскользнулся и придавил меня, — сказал Дочо и вдруг стал оседать на снег, словно распоротый мешок. — Сильно придавил, покалечил, — простонал он и оперся рукой о бугор.

Оба молчали. Собака пристроилась возле коня, а вьюга завывала на голом горбе Седельца, кружилась и заметала снегом бугристую дорогу.

— Чтоб тебя черти взяли! — вздохнул учитель. — Если бы мне везло хоть самую малость, я бы не наткнулся нынче на тебя на  т а к о г о! Гнида окаянная!

Он нагнулся к своему однополчанину и ударил его кулаком в лицо. Потом еще раз. Не расстегнул, а разодрал шубу, вытащил парабеллум и извлек из него патроны. Подержал пистолет в руках, плюнул себе под ноги и сунул его обратно, сопровождая свои движения самыми забористыми ругательствами.

Он здорово намучился, пока взгромоздил Дочо на седло. Привязал его ремнем и всем, что еще нашлось под рукой, чтобы он не упал, и осторожно повел коня по заметенной дороге. Дочо то стонал от боли, то начинал дремать от холода и слабости; тогда отец встряхивал его, толкал в грудь прикладом ружья. Так они добрались до перекрестка, откуда начиналась широкая и прямая дорога в Нижнюю слободу. Дочо не заметил, когда учитель повернул на извилистую дорожку в Верхнюю слободу, потому что уже стемнело и снег посыпал гуще. Но конь знал дорогу, он остановился как раз перед коваными дубовыми воротами дома сельского богатея.

Через два года, это было весной, учитель возвращался со своей мельнички, и только он вышел из леса на плато, навстречу ему Петко Гацов, щупленький, босой, оборванный, с пеньковой торбой через плечо и с ружьишком — из тех допотопных, что заряжают с казенной части, а с дула забивают пыж. Петко — бедняк из бедняков и с тех пор, как себя помнит, ходил в испольщиках, в батраках. Ружье было его единственным богатством. Он показал себя метким стрелком еще в сражениях под Битолем и Черны, и он подстреливал то зайца, то куропатку, благодаря чему его домочадцы (полдюжины ртов!) не забыли вкуса мяса. От тяжелой работы в поле и от постоянного недоедания он высох, съежился, ссутулился, лицо его потемнело и состарилось. Зато в душе у него словно бы цвели розы, астры, настурции и пионы, которые девушки сажают в своих дворах, — такой он был жизнерадостный, веселый и сердечный человек. Септемвриец[14], едва спасшийся от лап погромщиков в двадцать третьем году, он не испугался, а продолжал работать в нелегальной коммунистической организации, помогал учителю чем мог, был то курьером, то связным с партийными организациями других сел.

Они встретились случайно в жаркий полдень и теперь стояли друг против друга и молчали. Для них это было необычно — молчать при встрече, словно им нечего было сказать друг другу.

Вокруг пахло цветущей бузиной, прогретыми солнцем травами. Жужжали дикие пчелы, стучал дятел по стволу молодой осинки.

— Хорошая погодка! — сказал наконец со вздохом Петко Ганев. Он не имел привычки вздыхать, да кто вздыхает из-за того, что весенний день выдался ясным и солнечным?

— Ты вроде с поживой? У тебя в сумке что-то есть? — спросил лукаво учитель. В его голосе проскользнула вроде бы сочувственная, но вместе с тем коварная и неприязненная нотка. Как протянутая рука, которая поможет человеку перепрыгнуть через опасное препятствие, а потом совсем неожиданно влепит ему пощечину. — Зайца подстрелил? — полюбопытствовал он.

Петко Гацов предчувствовал, что эта рука непременно его ударит, смажет по лицу, потому что, хотя это и была дружеская рука, она не знала пощады. Когда дело касалось чего-то  н е п р а в и л ь н о г о, для учителя не было  с в о и х  и  ч у ж и х. Но Петко привык смотреть опасности в глаза.

— Да, подстрелил зайчишку, — сказал он весело, и беззаботная улыбка, которой он сопроводил свои слова, разгладила половину морщин на его лице. — Жирный и здоровый, что твой боров, не иначе как был сговористским кметом[15] в заячьей общине. Показать?

— Не трудись, — покачал головой учитель.

— Завтра попируем, — сказал Петко Гацов. — Приходи к нам на заячье жаркое, будем рады!

— Может, зайду, — кивнул учитель. — Благодарствую.

— Будем рады! — повторил Петко Гацов. — Заяц отменный!

— Да уж наверняка отменный, — сказал тихо учитель.

Они помолчали. От цветущей бузины шел сладковатый пьянящий запах. Дятел все долбил и долбил гладкий ствол осинки.

— Ну, охотник, поворачивай кругом и шагай передо мной, — приказал учитель, не повышая голоса.

— Ты чего надумал? — спросил холодно Петко Гацов. Они вместе сражались у Битоля и Черны, в одном окопе прятали головы от англо-французских снарядов. Вместе развернули красное знамя народной власти в своем краю в двадцать третьем году, вместе ждали виселицы после разгрома. Теперь они вместе работали в одной и той же партийной ячейке. Учитель — секретарем, Петко — курьером и связным. Потому Петко и задал вопрос ледяным голосом — холод страшнее самой лютой стужи, которой он натерпелся за все зимы, сжал ему сердце.

— Я отведу тебя в общину, — сказал учитель. И так как глаза Петко не хотели верить его словам, так как глаза Петко не ждали от него добра, но не могли поверить, что он  н а с т о л ь к о  безжалостен, он повторил: — Я отведу тебя в общину. — И добавил: — Чтобы на тебя составили акт.

Они были одни на плато, вокруг ни души. Дятел улетел куда-то, нагретый солнцем куст бузины издавал сильный, дурманящий запах. Над их головами кротко улыбалось голубое весеннее небо.

— Надо составить на тебя акт, — сказал учитель, — потому что ты охотишься в запрещенный сезон. Разве не правда, что ты охотишься в запрещенный сезон?

— А ты… — начал Петко и