Огонь по своим - Владимир Бушин

Вдруг Куняев совсем о другом: «Я написал тебе „Открытое письмо“. Скоро оно будет напечатано». Батюшки, страсть-то какая — «Открытое»! Пострашней правительственной телеграммы. Это вместо поздравления-то… Робко спрашиваю: «Об чем же-с письмецо? По какому вопросу? Неужто нельзя было по телефонцу?» — «Ты написал в „Патриоте“, что я здоровый мужик. А ты что, мой личный врач? Ты в мою медицинскую карточку заглядывал? Может, ты знаешь, какие операции я перенес, на каких таблетках живу? (Вот они, таблетки-то!) Или в 1998 году ты навещал меня в кардиологическом центре? Пишешь о том, чего не знаешь! И не стыдно?»

Мне, конечно, сразу стало жутко стыдно. Он-то всегда точно знает, о чем пишет, а я, конечно, в карту не заглядывал, ни о каких таблетках ничего не ведаю, в больнице не был. Да ведь и он, хоть я лет на десять старше, не навещал меня в больнице, где лежал по поводу полостной операции. Но я попытался оправдаться тем, что, дескать, судил о здоровье поэта по образу его жизни. В самом деле, у него с юных лет прекрасная спортивная закалка, был чемпионом Калуги по плаванию, охотник — соболю дробинкой под хвост попадает, рыбак — вот фотография в его воспоминаниях, где он в болотных сапогах то ли осетра, то ли акулу одной рукой на весу держит. Но мало того, лет десять был рабочим секретарем Союза писателей, вот уже двенадцать лет — три президентских срока! — тянет воз толстого журнала, много пишет, издает книги, широко справляет юбилеи — журнала и свои собственные, устраивает большие литературные вечера, грандиозные презентации, часовые передачи по радио… Я и думал в простоте душевной: какой двужильный старик!.. И ведь это не все!

Еще Куняев объездил весь мир. Так, с благословения Мэтлока, посла США у нас, и друга Кожинова целый месяц гулял, на дармовщинку по Америке, таким же макаром объездил Китай, Австралию, видел там кенгуру (вот чему я завидую!), купался в Арафурском море, кажется, даже созерцал идолов на острове Пасхи… А Франция, Польша, Швеция, Афганистан, ГДР, Куба, Чехословакия, Югославия… Это ж какое здоровье нужно для такой бурной жизни! Я-то из перечисленных стран лишь в одной Польше побывал, и то — в 1944 году, как солдат Красной Армии.

И тем не менее, я решился назвать Куняева здоровым мужиком только после того, как прочитал его воспоминания. Ведь там еще и бесчисленные застолья, выпивки, кутежи, потасовки… То и дело читаешь; «Я взял бутылку водки»… «выпивая с ним или играя в бильярд»… «Мы обмывали книгу в шашлычной»… «Развели костер и выпили по первой»… «Пойдемте-ка в «Националь», «Естественно, выпили»… «Ну, конечно, выпили»… «Осушая бокалы пурпурного «оджалеши»… «Мы пили горилку и закусывали салом»… «Несколько часов за «смирновской»… «Мы с Бобаевичем выпили за дружбу народов»… «Каково! — кричал я, захмелев от тутовой водки»… «Нам захотелось водки» (по-русски говорят: «захотелось выпить»)… «Мы разлили водку»… «Много раз, сидя у меня на тахте за бутылкой вина»… «Мы очутились рядом в застолье»… «Митрополит Алексий поднял бокал… Кто-то тут же снова наполнил мою стопку»… «Я налил себе очередную стопку»… «После каждого тоста разбивали вдребезги тарелку»… «Кто-то вытащил пару бутылок украинского первача»… «Мы загремели пивными кружками»… «Мы уютно устраивались в мастерской, а пока потомки „жидов-арендаторов“ скульптор Флит и его жена Мина священнодействовали с глиной над нашими головами, мы потягивали красное вино, запасенное Флитом для натурщиков»… «Аркадий Львов (тоже потомок) зачастил в журнал, приходя, как правило, с бутылкой хорошей водки и закуской. Мы садились с ним в моем кабинете и размышляли»…

Читатель мог заметить, что лишь изредка дело ограничивается такими щадящими напитками, как, «оджадеши», чаще всего фигурируют московская горькая, армянский коньяк, тутовая водка, вульгарный самогон, а то кое-что и позабористей. Я думал, что передо мной как бы современный вариант Вани Дылдина, героя Маяковского. Помните?

Силища!За ножку взяв, поднял раз железный шкаф…Выйдет, выпив всю пивную, — переулок врассыпную!..

Вот заурядная сценка. Дело происходит в ГДР в поезде. «Я вытащил из чемодана бутылку армянского коньяка и предложил попутчику выпить за встречу… Немец, видимо, потрясенный щедростью, с которой известный (как он догадался? — В.Б.) советский поэт распил с ним, маленьким госслужащим, бутылку дорогого коньяка, робко предложил мне пойти в поездной буфет и намекнул, что там мы выпьем за его счет знаменитого баварского пива. Пивом, конечно, не обошлось, я потребовал бутылку какого-то напитка под названием Doppel (т. е., видимо, двойной по убойной силе. — В.Б.). Напиток был отвратительный, и чтоб сгладить впечатление от него, я предложил залакировать все то, что произошло, бутылкой вина „Milch Lieben Frau“ („Молоко любимой женщины“). После всего, поддерживая спутника под мышки, я привел его в купе».

Каково! В короткий срок три бутылки на двоих, не считая пива, — и ни в одном глазу! Уж не говорю о сердце, но какой надо иметь мочевой пузырь… Он еще и собутыльника поддерживает, приводит в купе, а потом, когда поезд прибыл на станцию, на плечах выносит его на платформу, как тот железный шкаф. Силища! Если не Микула Селянинович с мочевым пузырем, как у быка, то уж Ваня Дылдин — непременно!.. И вот так на протяжении двух томов воспоминаний автор убедительно являет нам свою постоянную готовность пить что угодно, с кем угодно, когда угодно, где угодно. И это все при жизни на таблетках?!

— Ха! — презрительно воскликнул Куняев. — Это когда было! Чемпионом Калуги по плаванию в среднем весе я стал в пятнадцать лет… Демагогия!

— Не скажите, Станислав Юрьевич, — робко возразил я. — Вот весьма свеженький эпизодик из жизни бурного гения: «Летом 1999 года… (то есть, может, через пару месяцев после выхода из кардиологического центрума…) вдруг вошел в мой редакторский кабинет грузинский поэт, которого я с трудом вспомнил.

— Батоно Станислав! — сказал он, раскрывая объятия. — Вы издаете лучший журнал в России, вы написали изумительную книгу о Есенине. У меня есть стихотворение, посвященное вам, есть статья о вашем изумительном творчестве. Вот они! — и он протянул несколько листочков с грузинской вязью.

Я растрогался».

Еще бы!.. А что было дальше? Главред немедленно посылает кого-то из работников журнала за бутылкой, и с этим незнакомым пустобрехом на глазах всей редакции в рабочем кабинете в рабочее время главред устраивает очередную попойку. И что после этого я должен думать о нынешнем состоянии его здоровья?

А тот кацо еще и посулил перевести и напечатать в лучшем грузинском журнале изумительную книгу о Есенине. Тут главред уж так рассиропился, что дал прохвосту на прощание 200 долларов (правда, не своих, а редакционных). С тех пор этого горца в Москве никто не видывал…

Но, как уже сказано, дело не только в путешествиях да кутежах. А потасовки! Опять же как Ваня Дылдин:

Ходит весел и вихраст,Что ни слово — «в морду хряст».Не сказать о нем двояко,Общий толк один — вояка!

Вот изящный сюжетец о пощечине критику Рассадину. Потом — драка Куняева и Передреева в ресторане ЦДЛ с иллюзионистом Кио и его помощником. А вот уже драка с мил-дружком Передреевым, вчерашним единомышленником по великой русской идее. А в Тбилиси на каком-то юбилее еще одна драка — с Василием Аксеновым, очередным «потомком жидов-литераторов». И тут, как всегда и во всем, мемуарист оказался победителем: «Когда грузинские друзья разняли нас, синяков и ссадин на его лице все-таки было больше, чем на моем». Это ли не новое торжество великой русской идеи! Правда, не совсем ясно, как победителю удалось тут же рассмотреть свои синяки, подсчитать их и подвести радостный баланс.

Впрочем, он всегда и везде все фиксирует, подсчитывает, хранит, а потом вставляет в мемуары. Двадцать лет хранил и теперь напечатал даже огромную речь Татьяны Глушковой на его юбилее: «Живой, абсолютно живой, интересный поэт… Вижу заслугу Куняева… Один из уроков Станислава Куняева… Он обрел право говорить о народе… Интереснейший и прекраснейший цикл…» Пятнадцать лет хранил и теперь напечатал свою собственную надгробную речь о Слуцком… У него такой творческий принцип: «Не пропадать же добру!» Именно так поэт сформулировал его в связи с трагическими событиями в Останкино 3 октября 1993 года. В этот день он должен был выступать по телевидению в передаче о Есенине. Но, как известно, у телестудии творилось такое…

«Вдруг меня осенила мысль, — рассказывает он, — а почему бы не пробиться к мегафону и не прочитать две странички из моих размышлений о Есенине». Вы только подумайте, тут вот-вот кровь рекой польется, а он со своими размышлизмами о поэзии! И уверен, что это и к месту, и ко времени: «Не худо напомнить мятущейся толпе, что завтра день рождения ее великого поэта». Чтобы отметили они завтра знаменательную дату. И ведь полез, попер!