Милорд (СИ) - Баюн София

Ника стояла рядом. Она сутулилась и словно пыталась втянуть голову в плечи, уткнуться носом в мятый шифоновый шарф — пряталась не то от солнца, не то от него.

— Как ты вообще заставил его уйти? — пробормотала она.

— Таблетки, — через силу улыбнулся Мартин. — Виктор так привык ко своей лжи, столько ее вокруг себя нагородил, что забыл, что не только он тут хорошо врет. Во всех его капсулах — витамины в порошке. Он… ночью плохо спал, с утра выпил что-то — я не стал особо разбираться, для чего у него какая дрянь… видимо, от прошлого… жильца осталась. В общем, он лег в полной уверенности, что сейчас уснет. Ну и уснул.

— А если бы там оказалось что-то, что надо колоть? — Ника мрачно разглядывала картонный стаканчик кофе.

— Ну и прекрасно, — оскалился он, но тут же, опомнившись, вернул лицу безмятежное выражение. — Я хотел с тобой поговорить. Наедине. И не в том ужасном доме.

— О чем?

Они шли вдоль дороги, и Мартин держался ближе к краю, словно готовый в любой момент броситься под колеса. Но он не был уверен, что получится — у него было время понять, что самоубийство превратилось в шахматную партию, и пока на доске не сложится цугцванг, рисковать не стоит. Причина, по которой он не мог рисковать, шла рядом и пряталась от него в дурацкий серый шарф, вышитый по краю цветочками.

— Я хочу, чтобы ты меня убила, — безмятежно ответил он, глядя вперед и щуря слезящиеся глаза. Слова его зацепились за гул проносящейся мимо машины, рассыпались по асфальту и погибли под колесами следующей.

— Что?..

— Я хочу, чтобы ты меня убила, — повторил он и обернулся к ней, сохраняя полную безмятежность.

— Ты… мы ведь договорились…

«Нет, это не МЫ договорились, — хотелось сказать ему, — это ВАШ договор. Тебя обманули, использовали… и я собираюсь сделать то же самое».

— Теперь все по-другому. Я нашел выход, но ты должна мне поверить.

— Куда мы идем?

Мартин шел, спрятав руки в карманы пиджака — того самого, зеленого, который Виктор носил чтобы притворяться им. Это был единственный пиджак, на котором были распороты карманы.

— Помнишь, как мы познакомились? — вместо ответа спросил он. — Помнишь, что на тебе было надето?

— Не помню, какие-то яркие тряпки… я всегда такие любила, но ему не нравится, и я ношу серое… Мартин, я…

— Нет, милая, это были не просто яркие тряпки. Ты никогда не носила просто яркие тряпки… Темно-зеленое платье в белых цветах и красная шаль. А волосы ты заплела в косу и уложила вокруг головы.

— Какая разница, какая у меня была шаль и какая прическа?! — в ее голосе послышалось раздражение, но Мартин не обернулся.

— Потому что это для Виктора просто тряпки раздражающих цветов. Он делал из тебя другого человека и злился, когда не выходило. И не заметил, что ты тоже старалась быть похожей на другого человека.

Мартин врал. Он понятия не имел, верна ли его догадка. И даже автопортрет, копирующий работу Фриды Кало не был доказательством.

Мартин был уверен только в одном — она чувствует то же, что и он. Нет никакой опоры, то, что казалось незыблемым теперь лишь ненадежная конструкция из осколков и трещин, стянутых хрупким корсетом ребер.

И она говорила, что хотела умереть.

— Расскажи мне про свою смерть, — попросил он, бросив на нее быстрый взгляд. Почему-то ему казалось, что стоит вглядеться в ее лицо чуть пристальней — и что-то зыбкое между ними спорхнет испуганным мотыльком и вырвется за контур листа.

— Это была глупая истерика, — пробормотала она, словно повторяя чужие слова. — У нас с Виктором был короткий, глупый роман, потом мы немного… поссорились, и я сказала, что больше видеть его не хочу. Он на меня смотрел наверное с минуту, а потом… избил и начал срывать с меня одежду. Что-то там про Сибиллу рычал.

Мартин изо всех сил старался сохранять безмятежное выражение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что потом?

— Да ничего. Ты меня спас, помог платье заколоть булавками и припудрить синяк. Помаду красную от Леры принес. Вызвал такси, и я поехала домой, родителей опять не было. Ну я пошла в ванную отмываться, задумалась и бритвой себя… А Виктора, видать, совесть замучила или что — принесся ко мне, влез в квартиру через балкон соседский. Лучше бы убился, но там третий этаж… в общем, он меня вытащил, что-то там покаянное шептал, я не слушала если честно. А потом ты пришел… все забинтовал, рассказал… сказку, про море, в котором не ходят корабли. Про картину у меня над кроватью придумывал. И я уснула. И ты… он… в общем, рядом. А когда проснулась… ну знаешь, все уже стало по-другому.

«Что, котенок, полегчало? Ты это хотел узнать? Кого же он тогда бил, а?» — промурлыкала из темноты Мари.

— Что сказали родители?

— Я сказала, что с лестницы упала.

— Ты… специально?! — не выдержал Мартин.

— Специально такую банальную отговорку придумала? Конечно. Мне постоянно надо напоминать себе, что они меня не любят. Раньше надо было напоминать себе, — исправилась она.

Мартин чувствовал, как злость медленно тасует его мысли. Сверху вовсе не те, что нужны. Тузы правильных слов — где-то в середине колоды, прикрыты безликими рубашками. Он сжал кулаки в карманах, борясь с желанием что-нибудь разбить.

«Например, чье-нибудь красивое личико», — подсказала Мари.

— Так ты…ты это сделала не из-за… не из-за меня? Не потому что я пытался умереть? — он наконец нашел правильный вопрос.

— Скажу честно, Мартин, твои провалы в памяти причиняют массу неудобств.

— Прости, я… так это не из-за меня?

— Я… — она окинула его быстрым отчаянным взглядом. — Я должна… врать тебе. Он заставляет меня, — быстро заговорила она, прижавшись к его руке, — снова и снова повторять, когда ты опять теряешь память, что я убью себя, если вы оба умрете. Но я… прости меня, я никогда не хотела тебе врать, это… унизительный шантаж, грязная манипуляция и я… ради тебя участвую в ней, чтобы он не отомстил потом тебе, но ты… постарайся запомнить, что я на самом деле совсем не хочу быть единственным смыслом твоей жизни. Если тебе нужно — уходи с ним, а я… я буду тебя рисовать, — слабо улыбнулась она.

«Можешь вешаться, котенок — в петлю она не полезет. А может и полезет. Ой, ты злишься, славный, сексуально — как строгий учитель… но твоему другу злая мордашка идет больше».

Мартин, проигнорировав Мари, скользнул взглядом по лицу Ники и сжал ее плечи.

— Послушай… я все продумал. Помнишь, я обещал, что он тебя больше не тронет? Я знаю, как сделать, чтобы это действительно стало так.

— Я не стану тебя убивать, — устало отозвалась она. В ее голосе появилась пепельная обреченность, с какой она говорила с Виктором.

— Послушай… я прошу… не того, что раньше. Не надо делать это незаметно. Я прошу тебя сделать это только в одном случае, при совершенно… определенных обстоятельствах. И никак иначе.

Он по-прежнему не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Лгать Нике, которую он представлял, получалось убедительнее, чем Нике, которая стояла рядом. А от убедительности этой лжи зависело слишком много.

— Каких же? — Мартин мог поклясться, что слышит в ее голосе сарказм.

— Я нарисую крестик — на рубашке, на пиджаке, в чем тогда буду. Маленький, прямо напротив сердца, — он постучал кончиком пальца по тому месту, где собирался рисовать. — Где-то рядом, где ты сможешь быстро найти, будет лежать пистолет. Я покажу, как…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Умею, — перебила она.

— Еще проще. Выстрелишь в крест, это будет… быстрая смерть. Не будешь бояться, не будешь слушать, что я буду говорить.

— Что ты еще от меня хочешь? Что вы оба от меня еще хотите?! — прошипела она, остановившись прямо перед ним. — И посмотри на меня наконец!