Мать Сумерек (СИ) - Машевская Анастасия

— Вот оно как, — только и протянул Таммуз.

— Увы, — Гор посмеялся, — удавить, утопить, сгноить, замучить до смерти меня просто так нельзя. Да, даже вам, ваше высочество. — Таммуз сделал вид, что и в мыслях не было, а Гор закончил. — Храм обязан отомстить, послав убийц.

На другой день каждый из них отправился собственным направлением: Таммуз примкнул к пустившимся в погоню на юг командирам и армии, а Гор повел обманом спасенный отборный отряд ласбарнских конников на север, к столице Западного Орса.

«Погонщики ласбарнцев», аданийское войско, рассчитывавшее на разъяренный штурм вражеского лагеря, были разочарованы тем, что нашли. Вскоре встретили командира — где-то на полпути продвижения Таммуза. Он, как мог, успокоил ребят. Все ведь хорошо, ну разбежались эти дикари по окрестным землям за границей Адани — и ладно. Пусть теперь саддарам жизнь портят.

Командиры всерьез хмурились, но кивали.

— Значит, Маатхас там? — спросил мужчина подручного, который только что вернулся в гостиницу на окраине города вокруг пурпурного чертога.

— Наверняка, — кивнул разведчик.

— Давай живее, — гаркнул вожак. — Поднимай всех и готовьтесь.

— Мы едем все? Или кого-то отослать сразу на юг?

Вожак цокнул:

— Это же Мать лагерей. Скажи что безосновательно — и вся страна заклеймит клеветником. Сначала надо убедиться, застать их в открытую, а после разносить по всем углам. Поедем все — я хочу поймать Бану за руку.

Влюбленные засыпали, просыпались, занимались любовью, пристально глядя друг другу в глаза. У Бану опухли губы, налились отметины от поцелуев, болел затылок от того, как Маатхас, увлекаясь, оттягивал волосы, и даже немного саднило промежность. У него были разодраны плечи и вся спина, от женской хватки на буграх мышц, затекших и забитых от постоянной опоры, проступали синяки в форме подушечек пальцев.

Но почти до рассвета остановиться не могли оба.

Чтобы не допустить никаких эксцессов, Гистасп дважды за ночь, крадучись, приходил к спальне тану — проверить, все ли в порядке, не случилось ли чего. Он не задерживался надолго, но оба раза, слушая стоны госпожи и звериное рычание Маатхаса, улыбался с теплом в сердце: должен же был хоть кто-то стереть с её физиономии вечно скучающее, надменное и чуточку презрительное ко всему выражение.

Интересно, повезет ли ему, Гистаспу, точно так же? Ведь, как ни посмотри, они с Бану отличаются только тем, что танша привыкла браться за дело с места в карьер и удивлять потом всех заранее продуманной игрой, а он, Гистасп, обычно пускается в рассуждения о том, почему игра не стоит свеч.

Бансабира заснула незадолго до утра, первой. Маатхас умиленно смотрел на неё, ощущая каждой клеткой, как именно сжимается при ударах сердце и разжимается снова. Вот, оказывается, что значит, чувствовать пульс жизни.

Бану лежала рядышком, в неудобной, чтобы обнять её, позе лицом к нему, посапывая, как дитя. Он вытянул руку немного над собой и запутался пальцами в белом золоте волос.

Все печали изглаживаются с чела человека, который любит взаимно.

Много ли значило наличие у неё какого-то прошлого, если этой ночью, с ним, она впервые открывалась до глубины сердца?

Много ли значил весь его, Сагромаха, опыт, если он так долго был дураком? Сколько меж ними залегло недомолвок и разочарований. Сколько было глупостей и игр, нелепых, бессмысленных, как стало очевидно этой ночью? Как много обрушилось слов…

И все — лишние.

Маатхас, разбуженный сиянием солнца сквозь приотворенное окно, попытался лечь поудобнее и плотнее прижать Бану к себе — когда она успела перевернуться к нему спиной, и как давно он обнимал её? Видать, немало, раз рука затекла. И вдруг весь сжался и взвыл.

— Сагромах? — сквозь сон подернулась Бану, едва ворочая языком. — Что … случилось что?

— Ммм, — измученно промычал он, не в силах передать, как невыносимо ломило спину.

— Надо послать за завтраком, — растрепанная и помятая, Бану с трудом уселась на кровати. Все её тело тоже болело, в особенности руки и ноги. Но Маатхас явно страдал сильнее, и Бансабира помогла ему устроиться удобнее, полусидя-полулежа, подоткнув под поясницу подушки.

— Я как старик какой-то, — немного пристыженно протянул тан, всерьез ощутив укол от собственного превосходства в годах.

— Да ладно … тебе, — не менее робко отозвалась Бану.

Все-таки смущается, подумал Сагромах и обнял женщину, заставляя Бансабиру покраснеть сильнее. Вспоминать, что они вытворяли, оказалось мучительно стыдно, и Бансабира прятала глаза.

— Думаю, лучше спускаться вниз, — вздохнув, признал тан. — Тебя хватятся за завтраком.

Бансабира фыркнула, пожав плечами:

— Я Мать лагерей: никто и бровью не поведет, если я не появлюсь, но кто-то из моих ребят скажет, что все в порядке. Вдруг, я среди ночи умчалась по каким-нибудь безумно важным делам куда-нибудь, непонятно куда? — с иронией спросила женщина.

Мужчина усмехнулся.

— Гистасп все уладит? — без тени вопроса спросил Сагромах.

— Надею…

— ТАНУ! — Гистасп, легок на помине, заколотил в дверь. — Тану, это срочно!

Маатхас ощутил, как вздрогнула в его руках Бану, словно взведенная тетива.

— Гистасп? — неопределенно спросила она из-за двери.

— Этер Каамал в чертоге! — сообщил генерал.

Маатхас подобрался тоже. Нахмурился, обеспокоенно поглядел на Бану.

— Как узнал…

— Зайди, — не колеблясь, велела танша. Гистасп, не раздумывая, отворил дверь.

— Бану! — только и успел возмутиться Сагромах, когда та, скинув одеяло, выскользнула из постели — нагая и светящаяся от отражения солнечных лучей на алебастровой коже. — Бансабира! — настойчивее вспыхнул Маатхас, когда женщина даже не откликнулась на первое его недовольство.

— Не время для скромности, — сдавленно бросила танша, подхватывая одежду. Быстро осмотрела корсаж и платье в руках. — Это все слишком долго, — определила Мать лагерей, кинувшись к стулу, на спинке которого висел халат, который танша обычно носила в покоях перед сном. Запахнулась.

— Бану…

— Сагромах! — в голосе женщины слышалась мольба. — Сейчас не время для всего. Если Этер узнает, тут же осведомит Дайхатта, и тридцать тысяч копий уплывут в руки раману Тахивран, — не давая мужчине опомниться и злясь, что все приходится ему разжевывать, Бансабира метнула взгляд на генерала. — Лигдама ко мне. И приведи следом Гайера. Быстрей.

Гистасп только кивнул и тут же исчез.

— Одевайся поскорей, пожалуйста.

Кое-как прибрав кровать, Бану рванула в туалетную, огляделась, и попыталась, как могла скоро, переодеться. Благо, несколько комплектов одежды, пошитых по образцу из Храма Даг, всегда лежали наготове.

Гистасп едва успел привести сонного плачущего Гайера и переглянуться с Маатхасом, который старался пригладить бугры на неровно заправленной кровати. Лигдам бегом ворвался в комнату для одеваний и пока оставил там всю принесенную к вчерашнему ужину снедь. Все становилось до смешного очевидно, и он не раскрывал рта. Вынырнул обратно, заслышав шаги в коридоре — и как раз вовремя.

— Где же моя любимая невестка? — сияя, как отполированный праздничный кубок, в спальню Бану шагнул рыжебородый Этер.

Маатхаса приметил сразу и растекся в самодовольной ухмылке. Вот же гнусная шлюха — спуталась-таки с Лазурным выродком.

Маатхас скрипнул зубами — и вдруг обнаружил, что держит за руку Гайера. Что? Кто и когда успел?

— Ахтанат, — учтиво поклонился Гистасп. Этер только заинтриговано глянул на него, но значения не придал.

— Гляжу, Сагромах здесь. Сколько лет, сколько зим.

Этер шагнул вперед, и мужчины, вцепившись друг в друга одинаково дерзкими взглядами, пожали руки — как перед поединком на турнире.