Голоса летнего дня - Ирвин Шоу

В ту ночь Ольсон, как обычно, прихватив одеяло, отправился в лес на свидание со своей пятнадцатилетней девчонкой.

Никто и не вспомнил о невесте Шварца. И когда она в пять часов вечера появилась в лагере, именно Бенджамину пришлось сказать ей, что Шварц умер. К этому времени Кан уже вернулся в лагерь. Лицо его было мрачно, но в голосе звучало еле сдерживаемое торжество. Оказывается, специалист-кардиолог согласился с его диагнозом. Шварц умер от сердечного приступа, а вовсе не утонул.

А посему до конца сезона никто из родителей не забрал своего ребенка из лагеря. Правда, было введено новое правило. Плавать в озере теперь разрешалось лишь в специально отведенные часы, и все воспитатели должны были следить за купанием своих подопечных — с причала, плота и плавающих вокруг лодок.

До самого конца лета Бенджамин ни разу не заговорил с Ольсоном. А тому, похоже, было наплевать.

Никто не знал, были у Шварца близкие родственники или нет. И все его личные вещи, за исключением тактично изъятых презервативов, отправили невесте в город. Забеременеть в тот год ей не удалось.

1964 год

Прибой с грохотом накатывал на берег, в пене сверкали радужные искры — их зажгло заходящее солнце. Четверо мальчишек все еще качались на волнах. И Федров не знал, то ли они специально оставались там, то ли просто не могли выбраться. Впрочем, не столь уж и важно. Главное, им угрожает опасность, понимают они это или нет. Они по-прежнему не обращали внимания на крики Федрова, тонущие в реве прибоя.

Утопленник…

Федров покосился на веранду. Официант в белой куртке обслуживал двух пожилых дамочек, подавал им чай с оладьями. Федров подошел к веранде.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

Пожилые дамы подняли головы от чашек с чаем. И сдержанно кивнули в ответ. Узкие, точно лезвие гильотины, губы, жующие мармелад рты. Уголки этих ртов были опущены — горькие следы разочарования, осознание собственной исключительности оттягивали их вниз, словно они были закреплены на проволочке. В веснушчатых руках тихо звякали фарфоровые чашки.

— Эти мальчики там… — Федров махнул рукой в сторону моря. — Нельзя купаться в такую погоду, это опасно. Не будете ли вы столь любезны сказать официанту, чтобы он постарался найти спасателей? Пусть выйдут на катамаране и заберут их. Я тоже могу пойти с ними, так и передайте.

Какое-то время пожилые дамы смотрели, как мальчики борются с волнами.

— На мой взгляд, все не так уж страшно, — заметила одна тонким, каким-то стеклянным голосом. — Видела, как люди плавают в гораздо более сильный шторм, причем с этого же самого пляжа. А ты, Катрин?

— Куда более сильный, — эхом откликнулась вторая дама.

— И все же… — начал было Федров.

— Мне не хотелось бы мешать развлечениям совершенно посторонних, незнакомых людей, — сказала первая дама. Сам тон свидетельствовал о том, что она просто упивается своими хорошими манерами.

— Но они вовсе не посторонние, — возразил Федров. И тут же почувствовал себя полным дураком. — Уверен, они откуда-то из этих мест. И лично мне кажется, я знаю одного из…

— Эдвард, — обратилась первая дама к официанту, — эти мальчики члены клуба?

— Нет, мэм, — ответил Эдвард. — Они из города. — Эдвард был негром, и у Федрова создалось впечатление, что ему совершенно безразлично, утонет человек или нет, особенно если он белый.

Уголки губ вновь кисло и презрительно съехали вниз. Пара одинаковых, узких, точно гильотина, губ.

— Мне очень жаль, сэр, — заметила первая дама, — но вы слышали, что сказал официант. Они не члены клуба.

Федров грубо расхохотался. Он сам удивился, как громко может хохотать. Уголки губ опустились еще ниже — два рта, два лезвия.

Федров обернулся и увидел, что беспокоиться ему больше не о чем. Мальчишек подхватила огромная волна, завертела, закружила все четыре матраса и выбросила любителей острых ощущений на песок. Мальчишки вскакивали на ноги, смеялись, отряхивались.

Федров устремился к ним.

— О’кей, — сказал он. Один из мальчишек действительно оказался знакомым. Джимми Редфорд, сын владельца местного магазина, в который частенько наведывались Федровы. — О’кей, Джимми. Если еще раз застукаю за такими выходками, возьму за шиворот и отведу к отцу. И если он не выбьет из тебя дурь, не всыплет по первое число, займусь этим сам. Лично. Обещаю. Ты понял меня, а, Джимми?

— Да, сэр. — Мальчики выстроились в шеренгу и стояли, виновато опустив головы. Точно застигнутые полицейскими за битьем витрин или представшие перед судом для несовершеннолетних, уличенные в незаконной покупке пива.

Федров круто развернулся и двинулся к дому, мальчишки растирались полотенцами и прыгали на одной ноге, натягивая брюки на мокрые плавки. Солнце стояло уже совсем низко, и Федров шел на запад, прямо на него.

Он шел и перебирал в памяти события дня.

Они не члены, Сакко и Ванцетти… Виновны они или нет, но они не члены клуба. Сам он и его отец (старый кэтчер), его жена и сын (Старый Папа Римский Левый Первый), а также одиннадцатилетняя дочь тоже не члены клуба. Пэт Форрестер, повесившая в гардероб так и не пригодившееся для вечеринки новое платье и заткнувшая уши ватой, чтобы не слышать звона рождественских колоколов, тоже не была членом клуба. Тетка Штернбергера, выкашливающая остатки легких в маленькой комнатушке в Монреале («ОНИ НЕ ПОНИМАЛИ, ЧТО ПРОСЛАВИЛИСЬ».), не была членом. Его дядя Джордж (И мне тоже следовало бы оплакать тех двух итальянцев.), избитый бостонским фараоном, не был членом. Джон Стэффорд с присущим ему тактом тихо вышел из клуба и больше не являлся его членом. Джон Фицджералд Кеннеди, принятый в самый престижный из клубов в день, когда появился на свет, впоследствии отверг лестное предложение и не был членом. Вы слышали, что сказал официант?..

А теперь попробуем составить список членов. Среди них, безусловно, Брайант. Смеющийся, старающийся запомнить слова веселой песенки: «А Сакко и Ванцетти постигла неудача». Кон, этот разносторонний мальчик, одаренный, бессердечный, теперь уже мертвый, был членом клуба. Параграф 7 гласил: «Подразумевается, что, согласно клубному уставу, ни одному из членов не может быть гарантировано избавление от смерти или страданий». Клуб — не какая-нибудь там безответственная организация; у каждого клуба есть своя история, каждый уходит корнями в прошлое. Согласно Генриху IV Наваррскому, герцог де Крийон был привилегированным членом клуба.

Теперь что касается совсем недавнего прошлого. Оба Дайера, отец и сын, кланяющиеся, улыбающиеся, были членами, хотя и на условии, что входить в клуб могут только через черный ход. Фрейлен Гретхен, как ее там дальше, с парохода «Присцилла», следующего из Нью-Йорка в Фолл-Ривер, девушка, на которую через несколько лет, вполне возможно, упала бомба в Эссене («Мы, молодые, снова можем гордиться»), была членом. А вот тысяча молодых людей, погибших или пропавших без вести, расстрелянных вместе со своими штурмовиками, пролетавшими над ее головой, ими не являлись. Ольсон, ласкающий свое тело, побежавший за помощью, вместо того чтобы просто нырнуть в холодную воду горного озера, был членом. И стал им в тот же день, что и Морис Кан, который, исполняя свой долг, поехал длинным кружным путем на машине «скорой» в больницу, а за его спиной стояли носилки с утопленником. Миссис Кэрол-Энн Хьюмс, в своем жалком зеленом платье, хлебнувшая лишку для храбрости в надежде побороть тем самым робость и застенчивость в компании высоколобых; миссис Хьюмс, наделенная уникальным нюхом и не постеснявшаяся заявить, что Папа Иоанн XXIII был коммунистом, вне всякого сомнения, являлась членом клуба. Крейвен, юный квотербек с маленьким жестким личиком уличного забияки и нескрываемой жаждой аплодисментов, три раза остановленный им на двухъярдовой линии, был членом клуба. («Да пошел ты куда подальше! Тоже мне, братец выискался!») Девушка в белом платье на встрече нового, 1933 года, заплатившая столь высокую цену за приглашение, была членом. Красотка с непрестанно сползавшей с плеча бретелькой, вне всякого сомнения, входила в правление клуба и решала, стоит принимать новичка или нет. Та старая ирландка на кухне («Подонок», — сказала она), несмотря на пристрастие к спиртному, была членом и знала свое место, а также место любого другого человека. Жена Луиса («Дом в городе, домик в Фолмуте и еще все картины, книги… Моей крови, моих яиц, моего костного мозга!») была членом. Ее адвокат Розенталь, готовый работать по субботам, в Йом-Кипур, Рождество, на Пасху, во время второго пришествия, являлся членом клуба. Та бельгийская пара, те супруги, игравшие в крокет на лужайке, тоже были членами. Ли Левинсон, она же Росс, она же Стэффорд, пыталась стать членом, но, несмотря на ослепительную свою красоту, с первого захода не прошла, и ее кандидатура отложена для дальнейшего рассмотрения. Парни и девушки из Далласа («Кеннеди нет, на очереди Джонсон, Кеннеди нет, на очереди Джонсон») тоже все до единого были членами клуба.