На пути в рай - Дэйв Волвертон

Вернувшись, Бочонок пнул меня так, что я упал лицом вперед, и все трое принялись колотить меня по ребрам. Я свернулся клубком и закрыл руками голову.

Ленивая Шея снял шлем и крикнул, мешая испанский с японским:

— Что с тобой, бака яку [26]? Почему ты не сражаешься?

— У меня нет ни одного шанса, — объяснил я.

— Так создай их, — ответил он.

Он расстегнул зажимы моего шлема, пряжки на руках и ногах, пытаясь снять с меня защитное снаряжение. Я боролся с ним за каждую часть, но он рассердился, заломил мне руки за спину и давил, пока я не сдался. Потом он все же раздел меня.

— Ложись! — приказал он.

Я лег спиной на плоский камень. Поросенок снял свое лазерное ружье, поставил регулятор на низкий уровень и отсоединил компьютер прицела. Сделав это, он для проверки выстрелил мне в бедро. Красный рубец появился у меня на коже, затрещал подкожный жир. Я свернулся, чтобы защититься, но Поросенок находил другие цели: спину, подмышки, пальцы ног. Смерть от лазерного залпа казалась легкой по сравнению с этим медленным поджариванием.

Я лежал в двух метрах от обрыва и попытался подползти к нему, чтобы броситься вниз.

Поросенок воспользовался этим, чтобы прожечь дыры в моих ягодицах и поджарить мне уши, потом Ленивая Шея схватил меня за ноги и оттащил назад.

Я закричал, и он сунул ствол мне в рот. Я забился, пытаясь не дать сжечь мне язык. Щеки вспыхнули, зубы словно охватило пламенем. Ленивая Шея стоял между мной и краем обрыва. Пальцы обгорели дочерна, я полз на коленях и локтях. Бочонок и Ленивая Шея пинали меня, подталкивая к краю. Поросенок прижег нервные окончания во всех доступных местах, поэтому, когда я добрался до обрыва, они позволили мне упасть.

Холодный воздух на мгновение смягчил боль в ранах.

Я пришел в себя в углу боевого помещения. Абрайра негромко, но настойчиво шептала:

— Давай, Анжело, очнись. Ты можешь это сделать!

Голова у меня кружилась, я с трудом держался на ногах. Абрайра помогла мне встать.

Завала склонился перед мастером Кейго, который расхаживал взад и вперед по комнате и бранил его:

— Ты трус и пожиратель дерьма! — говорил он. — Ты опозорил своих товарищей! Ты бросился с обрыва и легко отдал свою жизнь, а мог отдать ее в битве! Как понять такое поведение? Ты пожиратель дерьма! Ты обесчестил родившую тебя мать!

Кто поймет это? — Кейго ударил Завалу по голове, сбив его с ног, но в ударе не было зла. Самурай покачал головой, глядя на Завалу. — Кто может это понять? — И поскольку Кейго искренне не мог понять, он снизошел: — Никогда больше так не делай. Никогда! Ты позоришь меня, как своего хозяина. Ты позоришь нанявшую тебя компанию. Ты ведь хочешь стать самураем? Завала кивнул.

— Тогда ты должен служить «Мотоки» и искать почетной смерти в битве! Чего больше желать самураю?

Кейго покачал головой, размахивая конским хвостом своей прически. Он указал на меня.

— А ты! Ты слышал, как они смеялись над тобой? Что это ты сделал со своими руками? — Он нахмурился и поднял вверх руки.

— Сдался, — ответил я. — Я не мог победить в этой схватке.

И тут Кейго сказал самое важное, что я узнал о планете, на пути к которой мы находились. Он сказал:

— На Пекаре не сдаются.

После тренировки я чувствовал себя грязным и потным и направился на четвертый уровень в душ. В душевой было жарко и полно пара, и этот специфический запах чувствовался уже на лестнице. В очереди стояло всего человек сорок. Все казались удрученными. Обсуждали последние события в Южной Америке, но в голосах не слышалось радости, как будто эта новость устарела уже много лет назад.

Из помещения вышел маленький жилистый человек со множеством вытатуированных на руках пауков и черепов. Глаза его остекленели от усталости; проходя мимо стоявшего у входа рослого бразильца, он толкнул его. Он хотел только отстранить его с пути, но бразилец размахнулся и ударил. Человек стукнулся головой об пол, оставив пятно крови. Потом с трудом поднялся и пошел дальше, пошатываясь. Ему никто не помог.

Происшествие незначительное, но оно показалось мне странным. Оба нападали, но их ярость казалась механической, бесстрастной. Никакого позирования перед схваткой, когда каждый выкрикивает угрозы. Никто не кричал и не бранился. И свидетели не пытались успокоить победителя, помочь раненому, как будто им было все равно.

Стоя под душем, я не переставал думать об этом. Может быть, я оцепенел от неожиданности, но раньше, когда я бывал свидетелем драк, я тут же бросался на помощь жертвам. Я всегда верил в служение обществу, а вот сейчас позволил уйти раненому и не помог ему. Даже собака сделала бы больше меня. За последние несколько недель каждый из нас испытал столько боли, что боль других потеряла всякое значение. А где же мое сочувствие? Я не мог поверить, что пал так низко. Я всегда хотел сделать что-то для окружающих, но сделать это можно было, лишь позаботившись практически о каждом конкретном человеке. Даже если бы я ничего не испытывал к этому пострадавшему, даже если бы я не ощутил сочувствия к нему, все равно я должен был ему помочь.

Я вышел из душа и пошел по кровавому следу, оставленному этим несчастным. Казалось, он бродит по коридорам без всякой цели. На седьмом уровне я потерял след. Заглянул в лазарет — санитар сказал, что никто не обращался за помощью. Сделав все что мог, я по лестнице поднялся на свой этаж. Когда я поднимался, надо мной открылся шлюз, и из модуля В появился человек в белом комбинезоне. А мне казалось, что сообщения между модулями нет…

Я так удивился, что выпалил:

— Как ты это сумел?

— Ti? — спросил он по-гречески и пожал плечами. Он не говорил по-испански, а я по-гречески. Он достал из кармана маленький передатчик, дверь шлюза закрылась, и он спустился ниже. А я понял, что все же можно добраться до Тамары, и убийца из ОМП может добраться до меня.

Днем я в сопровождении Завалы и Гарсиа пошел в библиотеку. По дороге Завала сказал:

— Huy, прекрасный способ провести утро!

Но «библиотека» оказалась размером со шкаф для метел, в ней стоял небольшой аппарат для просмотра микрофильмов и имелось несколько лент о Пекаре. Должно быть, корпорация «Мотоки» решила, что слишком дорого возить с собой много записей. Все, что нужно знать о войне, мы узнаем в симуляторах.

Я поставил ленту под названием «Хрупкое природное равновесие на Пекаре», надеясь узнать что-нибудь о животных, которых видел в симуляторе. Диктор говорил о том, как доблестно корпорация «Мотоки» терраформирует планету, населяет ее земными организмами. Но все время злые ябандзины мешают преобразованиям, сводят все усилия преданных терраформистов на нет. Пчелы умирают от клещей — паразитов, разведенных ябандзинами, и тем самым в опасности оказываются растения, лишившиеся опыления. Рыбы в океанах Пекаря по-прежнему мало, потому что вода слишком теплая: ябандзины вмешались в преобразование больших центральных пустынь, и эти пустыни выпустили в атмосферу огромные количества пыли. Возник тепличный эффект, океаны нагрелись. О биологии самого Пекаря я так ничего и не узнал. Но зато узнал многое о наивности пропагандистов Пекаря. Информация, представленная в фильмах, была явно искажена. Подобно большинству репрессивных режимов, «Мотоки» так долго перекрывала сведения в своих усилиях уничтожить остатки западной цивилизации, что теперь не могла взглянуть на проблему объективно, с учетом восприятия постороннего человека.

Завала улыбался, как сумасшедший.

— Ну что ж, в этой ленте нет никаких детей, изучающих военное искусство, — объявил он. Я покачал головой, и он добавил: — Что? Я не слышу, что ты говоришь, — Ничего, — сказал я.

Второй фильм назывался «Великая катастрофа» и оказался более интересен. В нем рассказывалось о «неспровоцированном» нападении ябандзинов примерно сорок лет назад. Они пролетели над береговыми городами «Мотоки», распространяя вирус, погубивший два миллиона человек. Жители населенных пунктов Цуметай Ока и Кимаи-но-Дзи так ослабли, что не могли даже хоронить умерших, поэтому бросали трупы в реку. Тела плыли вниз по течению, а потом начинался прилив, погибшие двигались назад по реке, их выбрасывало на берег. И так много дней: взад — вперед. Когда выжившие пришли в себя, они заложили кладбище. А на кладбище поставили бетонные столбики, по одному на каждого погибшего. На каждом столбике написали имя покойника и имена его предков, а к верхушке привязали белые кисточки. Раз в год сорок тысяч жителей Кимаи-но-Дзи приходят на кладбище и собираются на одном его конце, чтобы еще раз увидеть, сколько человек умерло. Потом зажигают свечи на двух миллионах бумажных корабликов и пускают их по реке, и она превращается в реку огня. И все — от старухи до ребенка — клянутся в неумирающей ненависти к ябандзинам.