Вот тако-о-ой! - Эдна Фербер

А университет вместо хлеба давал им камень. Профессора находили их чересчур жадными, любознательными и пытливыми. Чересчур требовательными, пожалуй. Они задерживали лекторов после лекции, задавая бесчисленные вопросы. Тысячи разнообразных вопросов и соображений бурлили в них и рвались наружу. И они имели обыкновение заводить в аудитории диспуты.

«Так вот, я нашел, что этот случай в моей практике…» и так далее.

Но профессор предпочитал поучать своих слушателей сам, без помощи таких практиков. Делиться своим опытом полагалось преподавателю с кафедры, а никак не студенту со своей студенческой скамьи. Всякое нарушение этих устоев встречало чаще всего глухое недовольство. Раздается звонок – и профессор спешит из аудитории. Вот и половина сегодняшних лекций позади!

В первый год своего учения Дирк сделал ошибку почти для него фатальную: подружился с одной вольнослушательницей. Она была в одной с ним группе по изучению политической экономии и сидела всегда рядом с ним. Это была крупная, неуклюжая, жизнерадостная девица лет тридцати восьми с лоснящимся лицом, которое она никогда не пудрила, и густыми волосами, издававшими неприятный запах какого-то масла. У нее был покладистый и веселый характер, но платья ее представляли собой нечто ужасающее на взгляд молоденьких состоятельных студентов, и даже в холодную погоду на кофточке под мышками выступали большие пятна от пота. Девушка обладала тонким умом, быстрым, любознательным, гибким, настоящим умом юриста. Она отлично разбиралась в том какие лекции ценны и какие бесполезны. Никто лучше ее не справлялся с заданиями профессоров и не писал еженедельных докладов. Звали ее Швенгауэр, Мэтти Швенгауэр. Ужас!

– Видите ли, – замечала она добродушно Дирку, – вовсе нет надобности вам читать все это. Я не так делаю. Вы узнаете ровно столько, сколько вам нужно, если прочитаете у Блейна страницы 256–273, у Жэкля – страницы 549–567. Остальное все не дает практически ничего.

Дирк был ей благодарен за указания. Ее записи были всегда аккуратны и очень толковы. Она охотно давала списывать их. У них незаметно вошло в обыкновение вместе выходить из школьного здания и гулять по площадке перед университетом. Она иногда рассказывала о себе.

– Ваши родные – фермеры! – Она с удивлением оглядела его хорошо сшитое платье, тонкие руки без следов грубой работы, щегольские ботинки и шапочку. – И мои тоже. Из Айовы. Я всю жизнь прожила на ферме, до двадцати семи лет. Мне так хотелось учиться, но у нас никогда не было денег на это, а уехать в город искать заработок мне нельзя было: я – самая старшая, а мама все хворала с самого рождения Эммы – это наша младшая. Нас девять человек. Мама страшно боялась, что я уеду, а Па соглашался. Но я не могла их оставить. Одно лето было такое жаркое и засушливое, и весь хлеб высох на корню, как бумага. На другой год было слишком много дождей и семена загнивали в земле. Так и сидела я на ферме. Ма умерла, когда мне минуло двадцать шесть. Наши ребятишки все успели к этому времени вырасти. Па женился через год вторично, а я ушла, нанялась к де Майнам в работницы. Я жила у них шесть лет, но мне мало удалось скопить – из-за моего брата. Он тоже уехал со мной, когда Па женился на Эджи. В Чикаго я попала пять лет тому назад. Нет, кажется, работы, которой бы я не переделала уже в моей жизни, только вот в угольных конях еще не работала.

Все это Мэтти рассказывала просто и весело. Дирк почувствовал к ней симпатию и сочувствие.

– Вы понятия не имеете, что для меня значит – быть наконец в университете!.. Все эти годы… Я только и мечтала, что об этом. Мне и теперь еще иногда кажется, что это сон, а не действительность. Я говорю себе: это я, я хожу здесь по лужайке, я – студентка, студентка в Мидвесте, и я иду на лекцию сейчас. Это не сон.

Лицо ее, все лоснившееся от жира, было серьезным и умным, и хотелось забыть, что оно некрасиво.

Дирк рассказывал матери о Мэтти. Он уезжал домой в пятницу вечером и оставался там до понедельника. Первая лекция в понедельник была в десять часов, и он успевал попасть в университет к этому времени.

Селину глубоко заинтересовала история незнакомой девушки.

– Не думаешь ли ты, что ее следовало бы пригласить проводить у нас субботу и воскресенье, Дирк? Она могла бы, если согласится, приезжать вместе с тобой в пятницу и уезжать в воскресенье вечером. Или оставаться до понедельника и возвращаться вместе с тобой. У нас ведь есть свободная комната, там так прохладно и тихо. Пила бы молоко; фруктов и овощей у нас сколько душе угодно. Мина испекла бы пирог и печенье из кокосовых орехов.

Мэтти приехала как-то в пятницу вечером. Был конец октября – лучшее время в прериях Иллинойса. Воздух напоминал расплавленное золото. Дыни и тыквы на коричневом фоне земли, казалось, излучали свет и тепло, подобно солнцу. Листья клена пылали всеми оттенками пурпура и бронзы. Все вокруг дышало изобилием, благостью, безмятежностью. Земля напоминала прекрасную плодовитую женщину, которая нарожала детей, выкормила их и теперь отдыхает, любуясь ими, гордая собой, щедрая и ласковая, с ясным и довольным взглядом, с пышной цветущей грудью.

Отблеск этого умиротворения и радости, которым дышало все вокруг, озарил лицо Мэтти Швенгауэр, когда она и Селина в первый раз пожимали друг другу руки. Селина вглядывалась с большим интересом в это лицо. Когда Мэтти ушла отдохнуть и умыться, она сказала Дирку:

– Но ты говорил, что она некрасива!

– Ну да. А разве это не так?

– Да ты посмотри на нее.

Мэтти, возвратившись после умывания, разговаривала с Миной Брасс, работницей. Она стояла, упершись руками в свои широкие бедра, откинув назад голову. Глаза ее оживленно блестели, губы улыбались, обнажая крепкие белые зубы. Предметом обсуждения был новый сепаратор для сливок. Что-то рассмешило Мэтти. Она смеялась звонко, беззаботно, как смеются очень молодые девушки.

Два дня, выходных дня на ферме, Мэтти провела не праздно. Она делала все, что ей вздумается, а это значит, что она помогала снимать фрукты и овощи, доила коров, запрягала лошадей, гоняла их на пастбище и водопой, сидя верхом без седла на одной из них. Она бродила целыми часами по лесу и окрестностям, возвращаясь с запутанными в волосах пурпурными листьями клена; спала, как мертвая, от десяти до шести; уплетала с упоением фрукты, овощи, молоко, яйца, пироги и сосиски.

– А ведь я когда-то ненавидела всю эту работу на ферме, – заметила она, смеясь немного сконфуженно. – Вероятно оттого, что сама должна была ее делать. А вот теперь я с наслаждением все делаю, потому что это естественная для меня работа, не правда ли? Если бы вы знали, как мне хорошо здесь, миссис де Ионг! Это лучшие дни в моей жизни!