Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки - Яшар Кемаль

Тогдашним вали[26] Измира был Кямиль-паша — умный, опытный, знающий свое дело государственный деятель. Унижение, которому подвергалась правительственная власть, крайне его удручало. Он высылал против Чакырджалы отборные части, но им никак не удавалось его настичь — если, конечно, он сам не давал такой возможности. Из всех столкновений разбойник неизменно выходил победителем.

По этому поводу ходили всевозможные сплетни и слухи. Говорили, например, что сын Кямиля-паши, Саид-паша, в сговоре с Чакырджалы, не стесняется брать у него деньги. Рассказ об этом обставляли всевозможными подробностями: и как они познакомились, и как стали сообщниками.

В те времена в Измире жила семья англичан. Уитолы — так их звали — были одними из первых вкладчиков иностранного капитала. Наряду с множеством других дел они торговали луковицами гиацинтов. Собирали эти луковицы в горах. Там-то доверенные люди Уитолов и завязали сношения с Чакырджалы.

Тут, вероятно, стоит упомянуть, что имя Чакырджалы было известно по всей Европе — и особенно в Лондоне. Лондонские газеты на все лады расписывали его похождения, им интересовалась даже палата общин. И подумать только, что все это происходило в последние годы существования Османской империи! Любопытство, которое англичане проявляли к знаменитому турецкому разбойнику, несомненно, наталкивает на глубокие размышления. Не исключено, что наши историки пытаются установить связь между Чакырджалы и британской экспансией, политикой расчленения Османской империи. А отсюда один шаг до объявления Чакырджалы орудием британской политики. Вот была бы сенсация! Как бы то ни было, история разбойничества в Анатолии и районах, прилегающих к Эгейскому морю, может стать темой чрезвычайно интересного исследования. Все анатолийские разбойники опирались либо на простой народ, либо на знать, либо даже на правительство. Разумеется, поддержка могла поступать и еще откуда-нибудь.

Затруднительность положения вынудила Кямиля-пашу маневрировать. Поскольку справиться с разбойником силой не удалось, оставалось только прибегнуть к амнистии. Кямиль-паша вошел с соответствующим ходатайством в высшие правительственные сферы. После того как необходимое разрешение было получено, требовалось выяснить, примет ли это предложение Чакырджалы.

Разбойник был хорошо осведомлен о хлопотах Кямиля-паши. Сам он никогда не испытывал особого пристрастия к своему занятию и поднялся в горы отнюдь не по своей доброй воле, а лишь под давлением обстоятельств. Поэтому, услышав о предстоящем помиловании, он очень обрадовался. Призвал к себе Хаджи и спросил:

— Сколько у нас денег?

— Четыре тысячи, мой эфе.

— Не много ли?

Хаджи был скуповат, жалел каждый куруш и, само собой, не одобрял раздачи денег крестьянам.

— Может быть, — пробормотал он дрожащими губами.

— Поди раздай две тысячи беднякам из той деревни, что под нами.

— Но ведь мы скоро спустимся на равнину, — осмелился возразить Хаджи. — На что же мы будем жить?

— Как-нибудь проживем, — вспыхнул Чакырджалы. — Сделаем пару набегов, раздобудем деньги. Отправляйся!

Радость по-прежнему кружила ему голову. Не чудесно ли — зажить мирной жизнью на равнине! Возможно ли это? Если Кямиль-паша примет их условия, то да. Это было бы поистине чудесно! Обычно спокойное, не выдающее никаких чувств лицо Чакырджалы так и лучилось радостью. Эту радость, казалось, можно было даже потрогать руками.

Нукеры, однако, не разделяли его ликования. На равнине их не ждало ничего хорошего. Снова надо было трудиться в поте лица в поле, снова платить налоги, терпеть поборы и притеснения правительственных чиновников. Но если эфе так решил, оставалось лишь подчиниться. В горах без него не жизнь. Все равно что в тюрьме. А возражать опасно — чего доброго, пулю схлопочешь.

Мистер Уитол через своего человека передал Чакырджалы послание Кямиля-паши. Для обсуждения условий ему предлагалось принять особую комиссию в составе самого мистера Уитола, одемишского каймакама[27] и представителя знати Арифа-ага.

Первым из условий, выставленных Чакырджалы, являлось требование, чтобы его поручителем был мистер Уитол. Последний тут же изъявил согласие. Среди остальных условий заслуживают упоминания следующие: Чакырджалы и его товарищам даруется полное прощение, за ними сохраняется право ношения оружия, жить они будут в деревне Акчаова уезда Чине — и ни один жандарм, ни один сборщик налогов, ни один правительственный чиновник не имеют права туда заходить. Сбор налогов возлагался на самого Чакырджалы. Спуститься на равнину он должен был в Бирги. Обусловливалось, что указ о помиловании будет подписан самим падишахом.

Переговоры с комиссией продолжались довольно долго. Кямиль-паша запросил согласия Стамбула. Все условия были приняты. Сверх всего Чакырджалы пожаловали титул кырсердара[28] и обещали выплачивать по пять золотых в месяц ему самому и по три — его нукерам.

И вот однажды утром Чакырджалы, во главе своей шайки, верхами спустился в Бирги. Окружил со всех сторон правительственный дом и лишь после этого спешился и вошел внутрь. Хасан-паша зачитал указ о помиловании. Выйдя, Чакырджалы снял своих людей и уехал из Бирги. Был он в превосходном настроении, вместе со всеми распевал зейбекские песни.

Заночевали они в Одемише. На другой день поехали в Енипазар — город, который Чакырджалы помнил с детства. Радостное волнение не схлынуло. Не сдерживай Чакырджалы осторожность, он изъездил бы все побережье Эгейского моря. Побывал бы в Измире, Айдыне, Бергаме, Манисе. Сел бы на своего коня в серебряной сбруе, положил бы свое инкрустированное ружье на колени — и в путь. Все улицы были бы, верно, запружены народом. Еще бы! Кому не охота взглянуть на знаменитого разбойника! Ехал бы себе что твой великий визирь. Да только нельзя полагаться на слово правительства. В Измире, Айдыне и других городах было уже убито множество эфе, которым хотелось вот так покрасоваться перед людьми…

В Бирги и Одемише его встречало все население, включая стариков и малых детей. Из самых дальних селений съехались крестьяне, юрюки спустились с гор. И все ради него. Только чтобы его повидать.

Теперь оставалось побывать в Енипазаре, гнездовье смелых людей, йигитов. Сюда он часто заезжал, будучи разбойником. Многих здешних девушек одарил приданым, многих бедняков спас от голодной смерти. Уж тут-то его примут лучше, чем где бы то ни было. Уж тут-то порадуются: приехал наш эфе!

Они уже около Енипазара, но никто их не встречает, никто не приветствует громкими криками. В самом городе — беспокойство, тревога, сумятица. Чакырджалы в полном недоумении. Дело разъяснилось лишь впоследствии.

Оказалось, что какой-то пастух видел их по дороге и, добравшись кратчайшим горным путем до города, предупредил всех его обитателей:

— Едет Чакырджалы. Берегитесь. Сдается мне, он замыслил что-то недоброе.

Горожане поверили, всполошились. Если эфе среди бела дня въезжает на коне в касаба, и впрямь добра ждать не приходится! Все собрались на площади перед жандармским участком. Увидев, однако, что жандармы отнюдь не собираются их защищать, а думают лишь о спасении собственных шкур, горожане разбежались по домам, заперлись на засовы. И жандармы забаррикадировались в своем участке. Позднее выяснилось, что измирское управление забыло их предупредить о помиловании разбойника.

— Хаджи! Что это? Все померли, что ли?

— Не понимаю, в чем дело.

Остановились на центральной площади. И тут никого нет. Только, обнюхивая землю, бродят несколько собак да какая-то кошка сидит на дувале, собирается спрыгнуть в сад.

— Что случилось, Хаджи?

— Ума не приложу.

— Поехали в жандармский участок.

Чобан Мехмед соскочил с коня, постучался. Никакого ответа. Подождали-подождали, поехали дальше.

Дверь правительственного дома тоже была заперта. И никто не открыл на стук.

Чакырджалы забеспокоился, даже слегка оробел. Статочное ли дело — ни одной души во всем городе!

Объездили еще несколько улиц. И нигде никого!

— Скажи-ка мне, Хаджи… — начал было Чакырджалы, но тут же осекся.

— Что сказать, мой эфе?

Чакырджалы ничего не ответил. Некоторое время раздумывал, потом поднял голову:

— Ну что, поехали, Хаджи?

— Поехали. Хотелось бы мне знать, что все это значит.

Тут на другом конце улицы показался один из их друзей и пособников — Мустафа Али.

Посуровевшее лицо эфе сразу просияло.

— А ну-ка иди сюда, Мустафа Али, — закричал он, — объясни нам, в чем дело, куда подевались все люди.

Мустафа стоял бледный как смерть и ничего не отвечал. Даже не поздоровался.

— Что с тобой, Мустафа? Ты болен?

— Нет.