Инферно (СИ) - "Doktor"

Мысленно послав к чертям все заумные рассуждения, Александр также медленно поднялся с места и, пройдя пару шагов, накрыл своей ладонью руку девчонки, опуская ствол пистолета вниз. Почувствовав его прикосновение, девушка посмотрела на Берестова удивленным взглядом и вдруг, видимо ощутив в руке тяжесть оружия, разжала кисть, уронив пистолет на землю. Она как-то вся обмякла и, наверное, упала бы, не устояв на ногах, если бы Берестов не прижал ее к себе, удержав от падения.

— Т-ш-ш… Тихо, малыш, тихо! — как мог, он попытался успокоить девушку, знаком показав друзьям, что все в порядке.

Усадив ее на скамейку беседки, Александр, достал платок и отдал его незнакомке, именно в этот момент, поднявшей на него свои карие глаза — озерца, переполненные слезами, грозившими вот-вот выплеснуться на щеки.

Вернувшись к входу, он двумя пальцами поднял пистолет, и передал его Павлу. Павел, вытряхнув из пакета на колени супруге принесенные апельсины, аккуратно уложил в бумагу оружие и устроил пакет рядом с собой.

— Так, все хорошо… Все хорошо, — повторил Павел с нажимом, укоризненно посмотрев на прижавшую ладони к щекам, бледную Ольгу, — еще тебя тут откачивать не хватало. Две обморочные тетки это уже через край…

Никак не отреагировав на его слова, женщина закрыла глаза и прижалась спиной к стенке беседки. Павел придвинулся к супруге и майор понял, что может спокойно и обстоятельно заняться девушкой.

— Ты кто, малыш? Что случилось? — тихо и ласково спросил он, присев на корточки и взяв ладони девушки в свои.

Ему показалось, что взгляд девочки стал осознанным, что неведомая ему борьба, затопившая ее сознание, уже закончилась. Действительно, девчонка осмысленно виновато посмотрела на него и прикрыла глаза. Две слезы моментально прочертили дорожки на щеках. Руки девушки дрогнули. Она, видимо, хотела утереть слезы, но, вздохнув, осталась сидеть без движения, словно боялась утратить ощущение тепла его ладоней, мягко сжимавших кисти ее рук.

— Я не помню. Помню вспышку света. И все. Это как будто кто-то толкает: иди! Иди!

— Какая была вспышка, откуда взялась?

— Человек. Он щелкнул пальцами, она вспыхнула, и вот я здесь. — Явно пытаясь вспомнить, раздумчиво произнесла незнакомка.

«Бред! — подумал Александр. — Если бы не ствол, конечно». Он не имел оснований не верить словам девушки.

«Кто-то же дал ей пистолет. Не в огороде же нашла, как дитятко в капусте. Хотела бы стрелять, стреляла бы, значит действительно не хотела, — мысленно прокачивая ситуацию, лихорадочно соображал майор. — Нестыковка. Если не хотела, зачем пистолет дали? Значит, были уверены, что захочет! В таком случае сюда она явно не по своей воле пришла. В подобном состоянии по улицам много не находишь. Привели? Похоже на гипноз.»…

Неясная мысль не успела оформиться в его сознании. Возглас Академика прервал нить размышлений, заставив обратить внимание на источник шума.

— Это еще что за светопреставление? — удивленно произнес Владимир Игоревич, указывая на ведущую к беседке дорожку.

Посмотрев в указанном направлении, Берестов увидел бегущих к беседке полковника Викторова и, как ни странно, Карева, который на бегу делал ему какие-то знаки, усиленно жестикулируя левой рукой. В правой он держал оружие, и майор испугался за невинную девчонку, сидящую сейчас перед ним.

Поднявшись, он шагнул навстречу бегущим сотрудникам, собираясь объяснить, что все под контролем и девушка не виновата, но сказать ничего не успел. Асфальт дорожки скачком приблизился к нему и мягко, как перина, принял в свои объятия.

«Привели… Не одна… Она…» — вернулась мысль, вспугнутая возгласом Академика, но Александру было уже все равно. Ласковые волны, баюкая и качая, уносили его в неизвестность, сделав все, что оставлял за спиной, мелочным и ненужным, таким, что даже и смотреть не хотелось. Он и не смотрел. Поэтому не видел и не слышал, как матерится Викторов, со словесным изяществом сапожника объясняющий Кареву, что здесь нужны врачи, как бьется в истерике незнакомая ему девчонка, которую деловито утешает неожиданно пришедшая в себя Ольга, как, несмотря на запрет врачей, со своего кресла вскочил Павел и идет к нему, опираясь на руку Академика… Тем более не видел полета стрелка, понявшего, что уйти от спецов ОСОМ ему не удастся, и выбросившегося из чердачного окна ближайшей шестнадцатиэтажки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Внезапно он увидел перед собой другую девушку. В этом видении девочка Ника, приходившая к нему вместе со Славкой, смотрела на него и укоризненно покачала головой. Волны схлынули, словно разбились о скалистый берег. Александр, утвердившись на ногах, оглядел необозримую безжизненную пустыню вокруг себя и понял, что ему нужно выбрать направление, куда идти: к Нике, или туда, в пустыню… Необходимость такого выбора заслонила второстепенное, отделив его от всего остального мира.

Конец первой части

Часть 2

Глава 1

По стеклу стекали крупные капли, оставляя дорожки размытой пыли, налипшей за душное пыльное лето и зиму. Ранняя в этом году весна полностью овладела городом, затянув небо обложными тучами и поливая тротуары затяжным нудным дождем. По всем приметам, непогода пришла надолго, возможно на несколько дней, а может, на всю неделю. Скрюченные под бременем ненастья, голые деревья стыдливо разбежались по углам, прижимаясь к высокому забору, словно и они стремились скорее покинуть это негостеприимное заведение. Сквозь решетки вообще трудно смотреть на мир, а в такую непогоду и подавно.

На широком подоконнике, положив подбородок на сведенные колени, сидела девушка, почти девочка. Серая больничная пижама не по размеру, балахоном висевшая на ней, цветом и формой своей вписывалась в унылый окружающий мир дополнительной минорной нотой. Она знала, что врачи, увидев, как она сидит на подоконнике, непременно будут ругать ее и, скорее всего, даже накажут. Возможно, закроют в палате одну на весь день, однако ей было все равно. Какая разница, если, даже находясь в окружении многих людей, она все равно оставалась одна. Катеньке казалось, что весь этот мир ополчился на нее, задался целью до крови, до незаживающей раны расковырять едва зарубцевавшуюся после обрушившегося на нее горя душу. Она, до душевного надрыва тяжело, пережила гибель отца — военнослужащего. Подорвавшегося, как ей сказали, на мине. Через три месяца после тихо угасла мать и, так получилось, что она осталась один на один с бездушным и жестоким миром, сортирующим людей по одному ему ведомым критериям. Постепенно, она не привыкла, но смирилась с новой данностью. Тем более, детский дом не принес ничего нового в ее невеселую, потускневшую после гибели самых дорогих людей жизнь. Она воспринимала его почти спокойно, как неизбежное зло, дополнительный фон, подцвечивающий серым ее и без того безрадостные и одинокие, до обидного долгие дни и вечера. Вместе с тем была ему благодарна за то, что научил встречать трудности лицом к лицу, превратив ее из доверчивого «домашнего» ребенка в осмотрительного и осторожного подростка, привыкшего надеяться только на себя и готового, как ей казалось, к любому удару судьбы. Куда уж больше, рассуждала она, но, как оказалась, ошибалась.

Предыдущие этому дню месяцы прошли как в родственном сумасшествию кошмаре, сошедшем со страниц Эдгара По. Все началось с того, что она обнаружила себя держащей в руках пистолет, направленный на молодого мужчину, сидящего в окружении незнакомых ей людей и мирно беседующего с ними. Она не стала, не захотела стрелять, несмотря на то, что злой и настойчивый шепоток увещевал, а потом заставлял, жестко требуя: «Стреляй!». Она смогла заставить замолчать этот назойливый голос, доказав себе и всем, что не кукла на ниточках. К ее удивлению, ей помог в этом сам мужчина, в которого она должна была стрелять. Его реакция, неожиданно теплая и мягкая, и прозвучавшая в голосе необъяснимая, почти отеческая забота, давно не ощущаемая ею, прибавила сил и заставила потускнеть навязчивый бред, завладевший, было, сознанием. Она позволила забрать у себя, или, даже, сама выкинула оружие, не сопротивлялась, когда этот чужой мужчина мягко, но властно усадил ее на скамейку беседки. Боялась только выпустить его руки, молила об одном, что бы он не отпускал ее, и не прекращал говорить вроде бы обычные слова, смысл которых она не улавливала, но которые успокаивали ее, ограждали от возвращения кошмара.