Иное небо (Чужое небо) - Андрей Лазарчук

– Давайте попробуем, – сказал я. – Попробуем разобраться. Ну, начнем с того известного факта, что в Москве сплелись интересы по крайней мере десятка... м-м... носителей этих интересов. Носителей... да. Хорошее определение. Перечисляю: правительства Японии и Союза Наций, правительство Рейха, правительство России, правительство Сибири, национал-социалистическая партия России, армии Рейха и Сибири, спецслужбы, плюс к тому всякого рода патриотические и национальные движения, плюс союзы предпринимателей... И вот все это сошлось в одной точке и в одно время. Вы же помните: правительство Тихонова побило национал-социалистов и пришло к власти, пообещав добиться воссоединения России с Сибирью. На том же держится правительство Толстого. Японцам безумно выгодно ослабление Рейха, они спят и видят, как Россия поворачивается задом к бывшей метрополии. Если это произойдет, они тут же начинают копать под Иран, не говоря уже об Индии, которая просто упадет им в ладошки. Они уже вложили много миллиардов марок в ухудшение отношений между Рейхом и Россией. Союз Наций, в свою очередь, хочет выгодно сбыть с рук Британию, ему хотелось бы иметь дело с сильным и стабильным правительством. НСПР при воссоединении имеет шанс остаться легальной партией только в том случае, если на Сибирь будет распространено государственное устройство нынешней России. Может быть, вы не знаете: в Сибири запрещены и преследуются партии, провозглашающие национальное или социальное неравенство. Ни армии, ни предприниматели от воссоединения на любых условиях не выгадывают ничего: слишком много сил и средств уйдет на конвергенцию экономик, унификацию вооружений и тому подобное. Похоже, что Толстой на несостоявшейся встрече готовился предложить некий компромиссный план: восстановление национального единства при сохранении государственной самостоятельности... создание некой конфедерации или, может быть, объединение России и одновременное вступление ее в состав Рейха... не знаю, трудно сказать. Понятно, что все это не устраивало ни в малейшей мере ни патриотов, ни новых националистов, ни партию. Это здесь. В Сибири свои сложности. Там, например, очень сильны прояпонские настроения. "Мы – азиаты..." – ну, и так далее. Есть и проамериканские, так сказать, в благодарность за прошлое – а следовательно, антигерманские. Толстой держится на объединительной идее, его германофильство как бы входит в условия игры – но, сами понимаете, в такой ситуации ему необходим чистый выигрыш. Даже потеря темпа для него сейчас – почти поражение. И вот в этой заморочной ситуации к власти в России приходит партия, которая, с одной стороны, желает отделения от Рейха, а с другой – не воссоединения с Сибирью, а присоединения Сибири...

Я не успел договорить. Раздался страшный треск, грохот, в воздухе мелькнуло что-то красно-черное, полосатое – я понял, что, и успел зажмуриться, но даже сквозь веки пробился свирепый розовый свет, опалило лицо, забило уши, и несколько минут я ничего не слышал... Это была шоковая граната. Нас взяли тепленькими. Я таращил глаза, делая вид, что ослеплен начисто, и видел, как солдаты в черной полевой форме собирают с пола скорчившихся детей, вяжут им руки и выталкивают за дверь. Мне тоже связали руки – за спиной, подхватили под локти и повели, направляя, к двери, к лестнице – я думал, столкнут, нет – дали нащупать ступеньки и спуститься нормально. Во дворе машины не было, солдаты брали детей за шкирки, как котят, и вели к подворотне – той, через которую я не смог пройти ночью. Мне вдруг показалось, что это: здоровенный солдат, и в каждой руке у него по мальчишке – уже было, недавно... но потом сообразил, что это вспомнился детдом. Решетчатые ворота были открыты, в них просовывалась задница армейского крытого грузовика. Унтер-офицер, худой, как жердь, негр, обшаривал всех с головы до ног, а два солдата, подхватывая мальчишек под коленки, перебрасывали их через борт. Девочек унтер обшарил так же равнодушно, как и ребят. Потом принялся за меня. Закончив, он вдруг двинул меня кулаком в живот – я непроизвольно напрягся, и удар получился как по доске. Зольдат? – спросил негр. Спортсмен, сказал я. Он ухмыльнулся и что-то крикнул наверх, в машину, невидимым мне охранникам. Потом тем же манером меня перебросили через борт. Через минуту за мной последовал Герберт.

Сидеть можно было только на дне кузова. Кроме нас, взятых только что, в машине было еще человек десять. Три автоматчика и офицер надзирали за порядком. Через борт заглянул еще один офицер, что-то сказал – кажется, по-португальски. Махнул рукой и исчез. Машина тронулась и свернула направо.

– Он сказал, что на стадион заезжать не будем, – сказал Герберт.

Я кивнул.

– Вы поняли, что это значит? – с ужасом спросил он.

– Молчатье! – приказал офицер.

– Прорвемся, – сказал я.

Освободить руки от веревочных пут было не так трудно – это вам не наручники. С наручниками приходилось возиться по часу. Я посидел немного, держа руки за спиной, чтобы как следует восстановилось кровообращение.

– Куда нас везут, как по-вашему? – шепотом спросил я у Герберта.

– В котлован, – сразу же ответил он. – Говорят, там вчера уже расстреливали.

– Какая туда дорога и сколько ехать?

– Дорога по полям... грунтовка... ехать минут десять... вот мы на нее сворачиваем.

Грузовик замедлил ход, свернул налево, кренясь, преодолел ухаб и покатился дальше, трясясь на мелких неровностях.

– Хорошо, – сказал я. – Герберт, сосчитайте медленно до двухсот, а потом постарайтесь привлечь внимание этого хмыря...

16.06.1991. 17 час.

Турбаза "Тушино-Центр"

– Сигарету... – прошептал я, валясь на песок. Кто-то из мальчишек бросился к одежной куче. В глазах у меня плыло, вместо легких было по мотку колючей проволоки.

– Ну? – нетерпеливо выдохнул Сашка.

– Нашел, – сказал я. – Открыл. Пусто.

– Пусто? – не поверил он. – Как – пусто?

– Абсолютно, – сказал я.

Алик, бегавший за сигаретами, вернулся, раскурил одну, сунул мне в зубы.

– Спасибо, – кивнул я.

– Там пусто, – сказал Сашка.

Алик с невыразимой обидой уставился на меня.

– Как же так? Вы же говорили – никто не откроет...

– Если не знает ключа – то да. Значит... значит... Парни, это значит только одно – еще один из наших жив и действует. И, видимо, не в одиночку – иначе он не стал бы выгребать все. Так что...

– Это хорошо, – сказал Сашка. – Но нам-то что теперь делать?

– Подумаем, – сказал я.

Я сел. Стряхнул песок со щеки. Я был в песке по самые уши. На меня налип весь пляж.

– Но как же? – не мог успокоиться Сашка. Алик хлопнул его по плечу.

– Надо подумать, – повторил я. – Пошли в машину.

Пацаны подождали, пока я окунусь, смою песок, потом оделись и потопали впереди меня по тропе. Я нес форму в руках, обсыхая на ходу. Машина наша так и стояла на обочине, часовые прохаживались рядом, Герберт без фуражки сидел в кабине. Увидев нас, он спрыгнул на землю и быстро пошел навстречу.

– Нашли? – нервно спросил он.

– Пустой, – сказал я. – Опоздали.

Он вопросительно поднял брови.

– Один из моих парней уцелел, – сказал я. – Думаю, что это его рук дело. Больше некому.

– Ясно... Что ж, так, может быть... У нас все спокойно, – резко переключаясь, четко отрапортовал он. – Один раз мимо проехал панцерваген, затормозил, но не остановился.

– Вам идет офицерская форма, – сказал я.

– У нас в роду были офицеры, – сказал Герберт. – Был даже генерал. Генерал Линевич, не слышали? Русско-японская.

– Не помню... Один мой дед был польский офицер. Он воевал с Гитлером, но расстреляли его большевики. Другой дед был испанский офицер, он воевал за Гитлера, потом со своей частью перешел на сторону Сибири. В сорок девятом его расстреляли возрожденцы. Мой отец был на сборах, когда начался офицерский мятеж шестьдесят первого года. Не знаю даже, на чьей стороне он оказался...

– У вас есть дети? – спросил Герберт.

– Нет.

– Это очень плохо...

– Иной раз мне кажется, что долги моих предков достались мне. И не хочу никого нагружать своими долгами...

– А у меня Сашка. И я не знаю, что делать.

– Надо уходить из города

– Как они могли узнать, что у нас... что дети...

– Телефон.

– То есть?

– Я слышал, что кто-то из девочек звонил родителям.

– О, боже. Какие же сволочи.

– Да уж.

– Слушайте, Игорь! – бешено зашептал Герберт. – Надо спрятать детей! Надо спасать детей!

– Спрячешь их, как же...

– В метро! Во внешнее кольцо!

– Я не в том смысле. И внешнее кольцо не подходит – там-то уж точно будут искать.

– Ну придумайте хоть что-нибудь!

– Они просто не захотят прятаться... если их не убедить, что это засада...

– Я же знал, что вы придумаете.

– Подождите, я еще ничего не придумал...