Багровый молот - Алекс Брандт

Риттер обернулся. Преследователи были в нескольких шагах. Двое. Лунный свет скользит по широким плечам. В руках зажаты дубинки. Лиц и одежды не разглядеть, но одного из них он, кажется, знает. Томас, слуга канцлера Хаана. Только у него такие квадратные плечи и маленькая, как будто вдавленная в тело, голова. Правильно ли он сделал, что не взял с собой шпаги? Шпага позволила бы ему держать врагов на некотором отдалении, не давала бы им приблизиться.

Они не убьют его. Постараются оглушить или избить его до полусмерти, не больше. Значит, у него остается шанс.

Сгорбив плечи, он плачуще произнес:

— Зачем вы меня преследуете?

Двое переглянулись, ничего не сказав.

— Что вам нужно?

Снова молчание. Они понимают, что он попался. Знают, что ему от них не уйти. И эти секунды молчания нужны им лишь для того, чтобы обдумать, как лучше запихать пойманного зайца в мешок.

Мышцы одеревенели от напряжения. Но он знает, что нужно делать. Он прорвется сквозь эту живую преграду. Он не позволит набросить на себя сеть.

Едва первый из преследователей шагнул навстречу, Риттер бросился ему под ноги, чтобы опрокинуть назад, на второго. Маневр удался. Противник рухнул назад. Но его спутник не растерялся. Прежде чем Риттер успел опомниться, он обрушил на него удар окованной железом дубинки. Удар прошел вскользь и не причинил большого вреда. Но боль была адской. Риттеру показалось, что на него обрушилась лапа каменного льва. Его отбросило в сторону, багровые цветы полыхнули в глазах. Левая рука повисла, мышцы превратились в сырые опилки.

Тот, кто борется в темноте, в полной мере ощущает себя слепым. Глаза бесполезны, они лишь мешают. Проще закрыть их совсем, доверившись слуху, осязанию, способности предвидеть то, что случится через секунду.

Он быстро опомнился. Один из его противников тяжело поднимался на ноги. Другой — занес дубинку для следующего удара. Увернувшись — он почувствовал, как стальной наконечник дубинки разрезает воздух в четверти дюйма от его щеки, — Риттер полоснул своего врага ножом. В ответ — сдавленное, наполненное болью рычание, теплая кровь, оросившая его пальцы.

В следующую секунду он выскочил из мешка, оставив преследователей позади. И бросился к Мельничному мосту.

Глава 17

Шитый по французской моде красный камзол сиял серебром, взрывался пышными кружевами, налево и направо сыпал алмазные искры. Князь фон Эггенберг рыкнул, прочистив горло, а затем весело произнес:

— Все вон.

Ханс Ульрих фон Эггенберг был немолод. Пятьдесят восемь лет, из них десять — на вершине имперской политики. Губернатор Внутренней Австрии. Глава тайного совета. Один из самых влиятельных людей при дворе, фактически — первый министр, имевший право входить к кайзеру без доклада в любое время. Несмотря на возраст, фон Эггенберг по-прежнему был красив, силен и полон энергии. Густые, пшеничного цвета волосы без каких-либо признаков седины. Взгляд, светившийся умом и нахальством. Выступающая вперед упрямая нижняя челюсть.

— Все. Вон, — отчетливо повторил князь.

Секретари повернули головы к хозяину кабинета. Тот едва заметно кивнул.

— Они плохо вышколены, — произнес Эггенберг, когда за ними закрылась дверь. — Дайте их мне на пару дней, Ламормейн. Увидите, они станут смирными и послушными, как дрессированные собачки.

— Нет нужды, — спокойно возразил иезуит. — Они знают, кому им следует подчиняться.

— До сих пор удивляюсь, мой дорогой, — министр широко улыбнулся, показав крепкие, желтоватые зубы, — как нам удается жить с вами в мире. Не интриговать, не подкладывать друг другу ядовитых колючек… Впрочем, я зашел к вам по делу. Кайзер поручил вам работу над проектом эдикта о возврате церковных земель.

— Простите, министр, но у меня есть четкие указания не посвящать в свою работу никого.

— Я и не прошу посвящать. Тем более что смысл документа понятен. Возврат церковных владений, занятых протестантами после Аугсбургского мира.

Глаза священника подозрительно сузились, но он ничего не сказал.

— Не удивляйтесь, дружище, не стоит, — наслаждаясь его замешательством, продолжал Эггенберг. — Как, по-вашему, неужели мне — человеку, который стоит во главе кайзерской дипломатии — не приходило в голову, как лучше прижать протестантов? И что реституция — самый подходящий и юридически обоснованный способ? Не считайте себя хитрее других, Ламормейн. Суть документа ясна. А уж в каком месте вы расставите запятые и какие хитрые обороты используете — мне глубоко наплевать. Казуистика: из-за нее я никогда не любил ни законников, ни попов.

— Чего вы хотите?

— Убедите кайзера отложить решение этого вопроса.

— Как глава имперской дипломатии, — холодно ответил Ламормейн, — сделайте это сами.

— Я пытался. У Его Величества есть определенные принципы, вполне благородные принципы. И все мои попытки разбились об эти принципы, как стеклянная ваза, которую швырнули об пол.

Холодные серые глаза Ламормейна разглядывали порозовевшее лицо фон Эггенберга. Изучали, ощупывали, как будто выискивали слабое место.

— Что это вы так на меня смотрите? — подозрительно поинтересовался министр. — Я пойду за кайзером в огонь, в воду, куда угодно. Я предан ему до мозга костей, как и вы. Кем я был двадцать лет назад? Провинциальным дворянчиком. Ни имени, ни доходов. Славными предками тоже особенно не похвастаешься…

— Ваш дед, Бальтазар, помнится, был казначеем Фридриха Третьего[93].

— Да. Ведал чеканкой монеты. И — вот мошенник! — придумал уменьшить содержание серебра в каждом талере в несколько раз. Чтобы, как говорится, одной дробиной двух вальдшнепов: и императорскую казну наполнить, и свои карманы сделать потяжелей. А в результате — скандал, в городах недовольство и бунты, затем ссора с кайзером, бегство, обвинение в растрате и прочее. Так что о своих предках мне лишний раз не упоминать. А сейчас — кто я? Имперский князь, кавалер Ордена Золотого Руна[94], министр Его Величества и губернатор Внутренней Австрии. Император не только вознес меня на Олимп, он еще и вручил мне ключи от собственной спальни.

В глазах Ламормейна мелькнула насмешка:

— Не слишком ли свободно вы выражаете свои мысли, министр?

— Лишь повторяю его слова. «Я вручаю тебе наследственные земли Габсбургов, — так он сказал. — Это то же самое, как если бы я вручил тебе ключи от собственной спальни».

Эггенберг резко махнул перед собой рукой — слева направо, будто отдергивал занавеску.

— Начистоту, Ламормейн. Мы недолюбливаем друг друга. Иногда мы хитрим, иногда обделываем разного рода темные делишки. Не надо хмуриться, я прекрасно знаю, чем время от времени приходится заниматься отцам-иезуитам. Ваш орден учредили не только для того, чтобы читать катехизис тупоголовым княжеским сыновьям[95]. Но при этом у нас с вами союз.