Боярин - Олег Гончаров

– Держи, хозяюшка, – Любаве поклонился. – Это чтоб было чем гостей угощать.

Приняла жена подарочек, чарку мяснику поднесла. Тот выпил и крякнул от удовольствия.

– Я вам еще теленочка подарю, на обзаведение хозяйства.

Последней Дарена появилась. Два дюжих холопа ее под локотки придерживали, уж больно раздобрела Ковалева дочка. Живот у Одноручки округлился, а в глазах томность появилась.

– Свенельд со Святославом в Новгородской земле, а я дома от тоски помираю, – вздохнула воеводина жена. – Хорошо, что вы в Киев вернулись, будем в гости друг к другу захаживать.

– Рожать тебе уж скоро, – ответила ей Любава. – Не до гостей будет.

– Боюсь я чего-то, – призналась Дарена. – На душе кошки скребут.

Сощурилась Любава, на живот ее скосилась, поглядела пристально.

– Не бойся, – говорит. – Сын у тебя будет, и родишь легко. Я, если что, подсоблю.

– И на том спасибо, – обрадовалась Одноручка.

Холопов Дарена отпустила, а сама за стол уселась.

– Когда же ты наготовить-то успела? – спросил я тихонько жену.

– Так я и не готовила, – ответила она. – На торжище Подольском все уж готовое брала. Светлая память Соломону, он нам богатое наследство оставил.

– Ты в тайник заглянула?

– Да, – кивнула она. – Там и золота, и серебра на много лет хватит. Так что мы с тобой, Добрынюшка, люди не бедные. И Малуше будет что в приданое дать, и нам с тобой тоже останется.

– Ешьте, пейте, гости дорогие, – сказал я друзьям.

– Со свиданьицем, – ответили они мне.

Веселился народ, ел и пил, песни пел, а я все никак успокоиться не мог. Переживал, как же Любава с Ольгой встретятся? Как жену княгиня примет? У одной власть в Яви, другой Навь подвластна. А я теперь между двух огней оказался. Как бы дров они сгоряча не наломали. Сам виноват, только что толку о содеянном жалеть, если исправить ничего невозможно.

На другой день к нам в дом мальчишка-смерд с Горы прибежал. С поклонами земными нас на пир княжеский звать начал:

– Рада будет матушка княгиня тебя, Добрын Малович, и тебя, Любава Микулишна, в тереме своем видеть. Будьте ласковы, не откажите в приглашении. В час закатный во град пожалуйте, на честном пиру гостями побудьте.

– Передай княгине Ольге, что мы будем непременно, – ответила жена и смерду резан[41] серебряный сунула.

– Премного благодарен, боярыня, – мальчишка деньгу за щеку спрятал и в обратный путь припустил.

– Ты смотри, – удивился я. – Смерд нас по отчеству назвал, а тебя и вовсе боярыней огласил.

– Значит, на пиру с полюбовницей твоей повидаемся, – усмехнулась Любава, а меня словно ножом по сердцу слова ее полоснули.

– Решили же мы прошлое не поминать, – напомнил я ей.

– Прости, – извинилась она, а потом сказала: – Собирайся-ка скорее, на торжище пойдем.

– Зачем это?

– Стыдно в город анчутками идти. Одежу купить надобно да обувку новую, чтоб мы и вправду за бояр сошли. А так, – взглянула она на меня, – мы с тобой больше на холопов похожи.

Ярко горели светильники в белокаменной палате княжеского терема. Столы ломились от яств и напитков пенных. Меж столов плясуны коленца выделывали, да скоморохи колесами крутились. Дудари изо всех сил старались, гусляры струны рвали, а песенники под них подлаживались. За столами бояре сидели, с женами да детьми. Дичину ели, олуем запивали, кагана Святослава и княгиню Ольгу славили.

Шумом и гамом пир честной нас с Любавой встретил. Зашли мы в палату и встали у дверей.

– Ты смотри, сколько снеди выставили, – жена мне шепнула. – И к чему такое расточительство?

– Гляди, там, в уголке, мужики в одежах смешных сидят, – показал я Любаве. – Это гости иноземные. Для них Ольга старается. Показать хочет, как на Руси богато и весело.

– Чего-то купцы эти испуганные какие-то, – сказала Любава.

– Значит, не напрасно княгиня пир затеяла. Теперь будут их князья да кесари знать, что на Руси сытно и весело.

– А сама-то она где?

– Вон, на возвышении сидит. Видишь, чуть выше за ней сиденье свободно. Это Святославово место. Говорят, что стул этот еще Хольг из Царь-города привез. Только каган Киевский на него садиться может. Даже Ольге этого делать не позволено, хоть она и мать сына своего.

– Теперь понятно, почему ты не утерпел, – хитро на меня жена посмотрела. – Красивая она, Ольга эта.

– Да будет тебе, – обнял я ее. – Ты у меня все равно самая лучшая. Люблю тебя. Люблю.

– И я тебя люблю, – ответила она мне. – Ты только меня отпусти. Люди же смотрят.

– А и пусть смотрят, жена же ты мне, – сказал я, но из объятий все же выпустил.

Но на нас никто внимания не обратил. Всяк своим делом занят был. Пригляделся я к народу и вдруг заметил, что люди все вроде как вместе веселятся, а в то же время по кучкам разбиты. Боярство варяжское само по себе, а посадники земские к своим пристраиваются. И рассажены гости интересно – бояре к Ольге поближе, а славяне подальше от стола княжеского.

– А старик, вон тот, уж не ведун ли? – окликнула меня Любава.

– Звенемир, – кивнул я. – Помнишь, я про него рассказывал?

– То-то я смотрю, он на нее косоротится.

– Пойдем-ка, присядем где-нибудь, а то торчим тут…

– Эй, Добрын, – позвал нас кто-то от посадского стола. – К нам идите.

Сели мы с краешка, я уже обрадовался, что княгиня нас не заметила. Думал, обойдется все, не до нас ей. Посидим немного, поедим да домой вернемся. Но не тут-то было.

Встала Ольга, руку подняла, и вмиг стихла музыка. Народ пошумел немного, а потом замолчал. Ждут все, что княгиня скажет. А она на меня взглянула да вдруг говорит:

– Что же это ты, Добрын Малович, поскромничал? Отчего с женой у самых дверей сел?

Обернулись бояре, на нас смотреть стали, меж собой перешептываться принялись. А купцы даже с мест насиженных поднялись, чтобы нас с Любавой получше разглядеть. Была бы моя воля, так я бы сквозь землю провалился, так мне от внимания всеобщего неловко стало.

– Не по чину получается, – спустя мгновение продолжила княгиня. – Тебе по роду твоему рядом со мной сидеть полагается. О Нискиничах в этой земле слава шла, когда о Рюриковичах еще и слыхом не слыхивали.

Пуще прежнего народ взбудоражился. Особенно посадники земские в волнение пришли. А варяги меж собой кривиться стали, но против княжеского слова возразить не посмели.

– Ты прости меня, государыня, – встал я из-за стола и в пояс княгине поклонился. – Припоздали мы, вот и примостились где посвободней. У твоего-то стола не протолкнуться. Вон ведь бояре твои все места почетные уже давно заняли. Так что я уж лучше тут. К своим поближе.