Парацельс. Гений или шарлатан? - Александр Бениаминович Томчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но уже на третий день после приезда Михаэля в Инсбрук слова Магдалены сбылись. Его арестовали и привели в башню Кройтертурм со стенами толщиной в полтора метра. Она когда-то служила для хранения пороха, но потом стала тюрьмой и имела дурную славу. Из комнаты пыток доносились душераздирающие вопли. Помощники палача вытащили в коридор жертву, волоча ее по полу, как мешок костей. После этого два стражника провели через эту комнату Гайсмайера. По коридору второго этажа его подвели к большой дыре в полу, около которой дежурила охрана. Михаэля по веревке опустили в сырое, темное подземелье. Там ожидали допросов заключенные, закованные в цепи. Это был ад – холодные стены, спертый воздух, запах гнили, крысы, под ногами грязная жижа. Воду и хлеб арестантам давали раз или два в день, причем еду опускали тоже на веревке.
Начальник тюрьмы любил повторять: «У нас не постоялый двор, где можно жить месяцами! Харчи незачем тратить на всякий сброд. Попал сюда, допросили, приговор и конец. Либо казнь, либо отпустят». Последнего, правда, никто не мог припомнить. Часто до приговора дело не доходило – людей косили болезни. Впрочем, Михаэль пробыл в подземелье лишь несколько часов – видимо, его с первого дня хотели запугать. А потом арестованного подняли наверх и перевели в пристроенный к башне домик. Там, кроме уже знакомой Михаэлю камеры пыток, располагались камеры для арестантов благородного происхождения и квартиры служителей тюрьмы. Гайсмайера поместили в одну из одиночных камер. Он был не рядовым преступником, и от него многое надеялись узнать.
День шел за днем, неделя за неделей… По закону заключенному полагалось предъявить обвинение в течение 14 дней. Но Гайсмайер был арестован без суда и пробыл в тюрьме намного дольше. Ему не предъявляли обвинение и не начали против него судебный процесс. Михаэль был поражен: судьи и начальство нарушают законы! Выходит, они сами преступники. На допросах он твердил, что требует провести над ним суд и готов вызвать свидетелей, которые подтвердят его слова. Но его не хотели слушать.
У Михаэля была небольшая рана на левой руке. К нему пришла монахиня Лаура, чтобы сделать перевязку. Она жила в крепости, помогала врачу, приносила больным лекарства и читала им Евангелие. Лаура пользовалась всеобщей симпатией.
– Говорят, что вы не верите в Бога! Это правда? – спросила монахиня.
– Вранье! Наоборот, я хочу, чтобы все люди жили так, как учит Священное Писание.
– Я об этом кое-что слышала, – кивнула Лаура.
– Вы принесете мне молитвенник?
– Да, обязательно.
Надзиратель, зевая, стоял в дверях. Улучив момент, когда он вышел из камеры, монахиня предложила:
– Может, еще что-то принести?
– Бумагу и перо! И еще апельсин!
На следующий день Лаура принесла книгу и предложила надзирателю заменить в тюфяке прелую солому. Туда она ловко засунула то, что попросил арестант. Когда Михаэль смог отдать ей записку, она мгновенно спрятала ее на груди. Потом он начал передавать Лауре записки вложенными в молитвенник. Так Михаэлю удалось наладить связь со старшим братом Гансом. Того уволили с должности чиновника таможни в Клаузене, и он приехал помогать Михаэлю в Инсбрук. В руках Ганса над горячей плитой невидимые буквы, написанные разбавленным апельсиновым соком, становились темно-коричневыми.
Через две недели пребывания Михаэля в тюрьме всем стало ясно, что он долго не протянет. Заключенный корчился от боли по ночам и просил прислать к нему отца Бенедикта из ордена доминиканцев. Того в тюрьме знали: он умел не только читать молитвы, но и лечить больных. Отец Бенедикт пришел поздно вечером и дал лекарство. На другой вечер он пришел снова, а следующим вечером вместо него появился отец Юлиус. Этот был моложе, тощий и высокий, в такой же белой рясе доминиканца. Его надзиратель раньше не видел.
– А где же отец Бенедикт? – спросил он священника.
– Я передал начальнику тюрьмы от него записку. Вчера вечером он выходил из крепости, и в темноте на него напали двое бродяг с ножом. Отняли кошелек и угрожали его убить. Этих грешников еще настигнет кара небесная. Боже, что творится в городе! Отец Бенедикт потрясен, он из-за этого заболел.
– Очень жаль!
Надзиратель повел отца Юлиуса к арестованному. В коридоре спросил:
– Изволите ли вы с нами отужинать, как отец Бенедикт?
– Спасибо тебе, сын мой, за приглашение. Но уже темнеет, надобно домой спешить. Птиц небесных питает Господь. Ибо сказано: не ищите, что вам есть и что пить, и не беспокойтесь. Заботься более о духе, сын мой, а за доброту твою тебе воздастся.
Михаэль лежал на тюфяке, держался за живот и стонал.
– Здравствуйте, святой отец! Мне сначала стало получше, а теперь опять… Я хочу исповедоваться!
– Я захватил лекарства и помогу тебе. Оставь нас вдвоем, сын мой! – обратился отец Юлиус к надзирателю. – И возвращайся к себе: исповедь, кроме меня, никто не должен слышать!
– Понятно, святой отец! А вы не боитесь оставаться с преступником?
– Ты про этого доходягу?! Если он и встанет, то его ветром сдует, – улыбнулся отец Юлиус. – Вообще-то я привык не с разбойниками разговаривать, а с добрыми прихожанами. Я предупредил начальство: без надежной охраны тут работать не буду. Мне пришлют стражников из нашего монастыря. Они проводят меня до дома.
– А когда пришлют?
– Они скоро подойдут. Ступай, сын мой, через час, а может и раньше я тебя позову!
Надзирателя вызвал пришедший к святому отцу стражник. У него в руке было короткое ружье, а поверх монашеской рясы накинут широкий черный плащ. Так одевались служители инквизиции, с которой шутки плохи. Надзиратель допивал чай и пообещал стражнику прийти через несколько минут. Когда надзиратель подошел к камере, у входа его ждали отец Юлиус и два стражника. Второй из них был одет так же, как первый, только с кинжалом на поясе. Все трое зашагали к выходу.
Надзиратель закрыл камеру на ключ и вернулся в свою комнату. Перед тем, как улечься спать, он подошел к двери камеры и заглянул в глазок – арестант, как всегда, повернулся лицом к стене и спал. Жив, ну и хорошо! С трупами возиться не очень-то приятно.
Через калитку в крепостной стене отец Юлиус вместе со стражниками покинул тюрьму.
– Спокойной ночи, святой отец! Хорошо, что