Помни Рубена - Монго Бети

«Ну что ж, дай бог этим бедным людям», — вздыхал он время от времени, размышляя о пожилых супругах. Но с недавних пор, наблюдая, как Жан-Луи, обстряпав за день свои темные делишки, с важным видом восседает за столом, а все домашние увиваются вокруг него, словно он глава семьи, Мор-Замба стал втихомолку ворчать: «Да неужто нельзя помочь добрым людям, не пригрев при этом какого-нибудь бездельника?»

— Ну, — приставал Жан-Луи, — так сколько же?

— Пять тысяч франков.

Жан-Луи промолчал, опасаясь раскрыть свои карты. И лишь позднее, когда они побеседовали с последним ветераном, побывавшим в Индокитае, который тоже не встречал Абену, хотя это, по его словам, еще ничего не значило — не может же он знать всех и каждого, — так вот, когда они шагали обратно в Кола-Колу под непрекращающимся ливнем, Жан-Луи объяснил Мор-Замбе, что, по местному обычаю, ученик шофера должен на каждом решающем этапе ученичества устраивать пирушку, во время которой может вынести на суд соседей и общих знакомых свои раздоры с наставником, обвинить его в том, что он нарочно затягивает срок обучения. Тот в свою очередь вправе выложить свои претензии к ученику и в конце концов заявить, что за известную мзду он готов забыть обо всех обидах. С помощью этого ловкого приема можно вынудить ученика удвоить, а то и утроить условленную плату за обучение. И каждому «мотор-бою», не желающему, подобно Мор-Замбе, бросать на полпути дело, на которое затрачено столько трудов, отрекаться от мечты всей своей жизни, приходится волей-неволей идти на эти условия.

— Я думаю, что у тебя с Фульбером будет четыре таких решающих этапа. Первый — это когда ты впервые возьмешься за баранку. Погоди! Держать баранку — это одно, а нажимать на педали — другое, и этим пока будет по-прежнему заниматься Фульбер. Если ты хочешь преодолеть этот этап, сесть наконец за руль, ты сам теперь понимаешь, как тебе действовать. Второй решающий этап наступит через три-четыре месяца после этого; если ты сумеешь взяться за дело как следует, ты будешь уже не только держать руль, но и переключать скорости — одним словом, сам вести машину. Однако Фульбер по-прежнему будет сидеть рядом, чтобы в случае необходимости прийти тебе на помощь. На третьем этапе, еще через три-четыре месяца, Фульбер доверит грузовик тебе одному, если, разумеется, ты не выйдешь у него из милости. Теперь ты сам себе хозяин, езди куда угодно. Только в городе, конечно, не показывайся — там слишком строго с контролем. А Фульберу до тебя и дела нет, зачем ему торчать в кабине, он прохлаждается с приятелями в придорожном кабачке, а не то балуется с какой-нибудь девицей в Эфулане или в любой другой дыре, где этого добра полным-полно, и почти задаром. А ты хоть и вкалываешь за него, но себя не помнишь от радости: ведь цель-то близка, и какая цель!

— А четвертый этап?

— Ну что ж, когда хозяин видит, что ты можешь выдержать экзамен и получить права, он берется представить тебя комиссии, а тебе остается только действовать, как он укажет.

Они обсуждали этот вопрос весь день, весь вечер и даже на следующее утро, потому что Мор-Замба всю эту неделю оставался дома из-за неисправности машины. В конце концов они заключили договор, который вселил в Мор-Замбу некоторую надежду и натолкнул его на мысль, что даже такие люди, как Жан-Луи, могут иной раз быть полезны. Жан-Луи брался помочь Мор-Замбе сократить этапы его ученичества у Фульбера при условии, что тот целиком поручает ему ведение дела. Мор-Замба немедленно выдает ему пять тысяч франков — по тому времени это была солидная сумма, — а Жан-Луи обязуется дней через десять устроить на эти деньги первую пирушку, чтобы на ней предъявить претензии Фульберу в присутствии соседей и общих знакомых. После этого Мор-Замбе уже не придется выкладывать ни сантима, но позже, скажем через полгода или самое большее месяцев через семь-восемь, накануне экзамена, он должен вручить Жану-Луи вексель на тридцать тысяч франков, чтобы оправдать его хлопоты и покрыть расходы на организацию следующих пирушек и на обработку Фульбера, которого придется всячески подмасливать и задабривать, чтобы вырвать у него кое-какие уступки — а уж Мор-Замбе ли не знать, что за несговорчивый это человек!

Когда же Мор-Замба получит наконец права и найдет себе место у какого-нибудь негреца, он будет ежемесячно выплачивать Жану-Луи по тысяче франков. При ожидаемом заработке, утверждал Жан-Луи, ему будет легче легкого разделаться с этим долгом. Жан-Луи давал ему только один совет: даже если Робер купит еще один грузовик и предложит его Мор-Замбе, у которого к тому времени будут водительские права, пусть он вспомнит о своей давнишней неприязни к чернокожим хозяевам. Деньги, настоящие деньги, уверял Жан-Луи, можно загрести только в Фор-Негре у тубабов, а не в Кола-Коле, и уж тем более не у такого хозяина, как Робер, которому никогда не выбиться из средних достатков.

— Если все пойдет хорошо, а я на это надеюсь, — весело заявил Жан-Луи, — и особенно если ты доверишься мне, то месяцев через восемь права будут у тебя в руках. Что ты на эго скажешь, старина?

— Да что тут говорить, — вздохнул Мор-Замба с напускным равнодушием, хотя на самом деле готов был взвиться до небес от радости.

— Кроме того, — не унимался Жан-Луи, — тебе необходимо научиться читать, если ты хочешь поставить не крестик, а настоящую подпись на векселе и, главное, на бесчисленных документах, к которым тебе придется приложить руку во время экзамена. Будет чертовски обидно, если за эти восемь месяцев ты не одолеешь грамоту.

— А кто мне покажет буквы? — недоверчиво спросил Мор-Замба.

— Да я и покажу, — обнадежил его Жан-Луи, — покажут мои братья, сестренки. Все тебе помогут. А потом, раз уж на то пошло, тебе неплохо было бы немножко научиться французскому. Представь себе, что ты найдешь работу у тубаба: придется же тебе как-то с ним объясняться? Где ты видел хозяина, который не поговорил бы со своим шофером?

— А как же пиджин? Я ведь теперь знаю пиджин.

— Ах, вот оно что! Стало быть, ты рассчитываешь устроиться у какого-нибудь грека или ливанца? К чему такая скромность? Поверь мне, старина: между черным хозяином и хозяином-греком нет никакой — или почти никакой — разницы. Что правда, то правда, черный сразу же глупейшим образом просаживает все, что ему удалось вытянуть у деревенских олухов. А грек норовит сунуть выручку под матрас. Потом, когда у него наберется килограмма два ассигнаций, он идет на почту, просит служащего, чтобы тот оформил ему перевод, и отправляет все это брату, который держит лавочку в родной деревне, где-нибудь на склоне голого холма. Но в конечном счете все они — жалкие людишки, простачки, лишенные настоящего честолюбия. Нет, послушай меня: если уж выбирать хозяина — то только настоящего тубаба. А французский язык не так уж труден. Совсем не труден, поверь мне. В этом мы тебе тоже поможем — всей семьей. Можно начать прямо сейчас, ты сам убедишься. Как называются лампы на машине, которые освещают дорогу ночью?

— Фары, фары, фары, — пролепетал Мор-Замба.

— Вот видишь! Просто потрясающе. Но фары светят вовсю, высверливают дыры в темноте. А как называются лампочки поменьше, что горят вполнакала? Не знаешь? Подфарники.

— Подфарики, подфарики…

— Да нет же: подфарники!

— Ты думаешь, я все это осилю? — спросил Мор-Замба с восхищенной улыбкой, втайне желая, чтобы Жан-Луи поскорее оставил его и дал ему возможность беспрепятственно излить душивший его восторг.

— Осилишь, да еще как! Это очень просто: я попрошу братьев и сестер, чтобы они разговаривали с тобой только по-французски.

— Ты с ума сошел! Да разве это возможно?! — повторял Мор-Замба, давясь от счастливого смеха. — Ты совсем с ума сошел!

Рубен колесил по колонии, но, поскольку «Спартак» продолжал появляться нерегулярно, Кола-Кола не имела понятия ни о маршруте его поездки, ни о его успехах. Еще задолго до отъезда Рубена эта небольшая газета перестала помещать сообщения о текущих событиях, ограничившись распространением боевых лозунгов, подробным изложением партийной программы и определением формы государственного и общественного устройства, которые партия намеревалась установить в стране, как только та обретет независимость.

Временно утратив связь со своим великим сыном, пригород словно бы лишился животворного источника, его упоение грандиозными событиями сошло на нет, и давно уже ни одна судорога не пробегала по лицу этого добродушного исполина. Группы самозащиты, которым больше не от кого было защищаться, мало-помалу захирели, а то и вовсе распались. Многие теперь открыто устранялись от участия во всех этих делах, говоря, что заниматься ими пристало людям образованным, таким, как Рубен и его сподвижники: уж они-то во всем этом разбираются, им и карты в руки. Впрочем, проходившие как раз в то время выборы не обошлись без некоторой шумихи. Как и большинство жителей предместья. Мор-Замба слышал, что выбранный представитель вроде бы должен защищать интересы африканцев в Париже или даже в Нью-Йорке, в Организации Объединенных Наций. Рубен не пожелал прервать свою поездку по колонии, так что подготовкой предвыборной кампании занимались только его заместители, которые заранее отвергли результаты выборов, заявляя, что не видят, как можно будет избежать издавна сложившейся системы подтасовок и надувательства.