Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы - Андрей Марчуков

Городские условия и образовательный уровень придавали антиеврейским настроениям рабочих несколько иное звучание. Больше внимания уделялось не только экономике, но и политике. Поступавшие в ЦК КП(б)У сводки о настроениях рабочих крупных предприятий подчеркивают, что «в отдельных случаях антисемитские разговоры охватывают целые группы рабочих»[333]. Особенно возмущал рабочих тот факт, что евреи, по их мнению, не работали на заводах, а сидели в финотделах, кооперативных, потребительских организациях и прочих «теплых местах», расхищали народные средства и эксплуатировали рабочий класс[334]. Недовольство разговорами не ограничивалось. Например, от рабочих Зиновьевского округа на имя руководителей УССР постоянно следовали тревожные сигналы, поступали письма и петиции, отражающие их точку зрения на еврейскую проблему в СССР.

Антиеврейские настроения порождались также несоответствием между тем, чего от революции ожидали, и тем, что получили. Немало рабочих и крестьян, участвовавших в революции и сбросивших иго капитала, думали, что «себе добыли власть, а она вышла не себе, а жидам», в то время как «русские остаются рабочими». А пролетариат-гегемон, трудовое крестьянство остались «у разбитого корыта», живя в бараках и надрываясь на тяжелых производствах, где работали «одни только украинцы и русские», а евреев не было «ни одного»[335]. Причем подобные взгляды высказывали те люди, которые лояльно относились к советской власти и даже поддерживали ее.

Опасность проникновения евреев во власть волновала их не только из-за опасения социальной «конкуренции», но и потому, что в евреях они усматривали нелояльный, враждебный элемент. Подтверждения этому сплошь и рядом можно встретить в информационных материалах ГПУ. «Напрасно евреев допускают в различные учреждения, так как продадут Советскую власть»[336], – считали крестьяне. «Все евреи – большие националисты, будь они хоть тридцать раз партийцами», – рассуждали студенты из Умани[337]. Негативное отношение к приему евреев в «святую нашу партию» или на государственную службу было свойственно представителям всех социальных категорий и даже коммунистам[338]. В основе недоверия к руководителям-евреям лежало представление, что таковой не будет делать для людей ничего хорошего, а «прется на высший пост» только для того, чтобы «власть заграбастать себе» и своим знакомым[339].

Совсем неприятным для руководства страны становилось проникновение антиеврейских настроений в армию. Новобранцы приносили в казармы взгляды, бытовавшие в той среде, из которой они вышли. Помимо общих мотивов, антисемитизм в РККА возникал и под влиянием специфических армейских условий. Многих военнослужащих интересовало, кто же воевал в Гражданскую войну, почему евреев было так мало в армии и занимали они главным образом нестроевые должности в хозяйственных командах. Подобные настроения имели место не только у рядового и командирского состава, но и у некоторых политработников[340].

Довольно прочно антиеврейские настроения укоренились и в интеллигенции. В основном взгляды представителей этой прослойки ничем не отличались от указанных выше, разве что больше внимания ими уделялось политике и внутрипартийной ситуации. Служащие, боявшиеся попасть под сокращение, смотрели на проблему с точки зрения, которую весьма точно выразил сотрудник Томашпольского райисполкома Тульчинского округа некий Архангельский, сожалевший, что «куда бы ни хотел бы пристроиться, да все мешают жиды»[341]. Социальная конкуренция порождала антисемитизм и в учебных заведениях. Национальный состав послереволюционного студенчества вузов и специальных учебных заведений сильно отличался от дореволюционного. Старая интеллигенция, в большинстве своем не принявшая большевиков, не пользовалась у властей доверием, а государство остро нуждалось в образованных кадрах. Ситуацией воспользовалась еврейская интеллигенция. Процент евреев в учебных заведениях был очень высоким. Скажем, в 1923 г. они составляли 39,3 % от числа всех студентов УССР; среди принятых в вузы в 1924 г. евреев было 35,1 %[342]. В некоторых учебных заведениях процент мог быть еще выше. Так, в 1923 г. среди студентов Коммунистического университета имени Артема 41 % составляли евреи[343], среди студентов Киевского политехникума в 1924 г. – 58 %[344]. По гуманитарным факультетам и отделениям доля студентов-евреев могла быть значительнее. Поэтому часто проскальзывало недовольство тем, что «их дети» учатся, а «наши беспризорные шляются по улицам»[345]. Недовольны были и студенты других национальностей, причем не только выходцы из «старых классов», но и вчерашние крестьяне и рабочие. В Гайсинском педагогическом техникуме комсомолец Цымбалюк, подойдя к студентке-еврейке, высказал свое мнение насчет решения еврейского вопроса: «Тобі тут не місце, твое місце в Палестині»[346]. Не отставали от него и его товарищи, комсомольцы и беспартийные[347]. Подобных примеров можно привести множество.

Но не только крестьянство или город питали антиеврейские настроения интеллигенции. Процесс был двусторонним. «Совесть нации» также оказывала сильнейшее идеологическое воздействие на массы. Так, некий учитель Михневич сетовал кооператорам своего села на то, что они пускают к себе кооператоров-евреев. «Вся власть в руках жидов, а украинец как при царизме ничего не имел, так и сейчас» – это уже из речи другого учителя. «Подобные выступления чутко воспринимаются селянской массой и дают крайне нежелательные последствия», – отмечали сотрудники ГПУ[348]. А последствия могли быть такими, как, скажем, в Сосницкой школе № 11, где имели место драки между украинскими и еврейскими учениками[349]. Сосницкий район (Черниговщина) был одним из оплотов автокефалистского движения. Именно там начинал свою деятельность один из руководителей Украинской автокефальной православной церкви В. Потиенко. Там продолжали работать сильные организаторы-автокефалисты. Возможно, неосторожное слово (а может быть, и вполне продуманное) упало на хорошо подготовленную церковными и светскими националистами почву.

К еще одной разновидности антисемитских настроений можно отнести изображение партии большевиков как еврейской организации. «Жид стоит у власти, а всеми этими Рыковыми, Каменевыми, Петровскими, Чубарями жиды помыкают», «а русских в правительстве посадили как лакеев, делай, мол, что прикажут»[350]. С. Ефремов приводит высказывание крестьянки-молочницы из пригородного киевского села, которая пусть и весьма своеобразно представляла себе политическую жизнь, но, без сомнения, отражала некий «глас народа»: «Сначала был один царь, а теперь стало два: Ленин – наш как будто – да жидовский – Троцкин или как там. Так ихний про них беспокоится – вот им и хорошо живется, а наш о нас не заботится – то нам и горе»[351].

Впрочем, есть одно интересное обстоятельство, позволяющее взглянуть на проблему антисемитизма с неожиданной стороны. Выяснилось, например, что одесские безработные (а безработных в годы нэпа было немало, причем их ряды пополняли представители разных социальных групп) «обычно под понятие “жид”… подводят евреев-коммунистов», а не всех представителей еврейской национальности. Более того, «среди примыкающих к антисемитам встречаются и евреи, которые… тоже кричат: “Бей коммунистов и жидов!”», тем самым отождествляя эти понятия. Прочие безработные «к этой категории… беспартийных евреев не причисляют, считая их в некоторой степени русифицированными»[352]. На беспартийной крестьянской конференции в селе Березнеговатом произошел еще один характерный случай. На конференции присутствовал некий еврей Беркман, до революции имевший 800 десятин земли и арендовавший ряд мельниц. Будучи лишен всего этого народной властью, он не пропал, стал селькором нескольких газет, его дочка была кандидатом в члены партии, а зять – ответственным коммунистом. Беркман попросил выступить вне очереди, в чем ему было отказано. Но собравшиеся крестьяне, несмотря на то что в районе было «сильно развито» юдофобство, слово ему предоставили, мотивировав свои действия тем, что он «из бывших» и ненавидит советскую власть и коммунистическую партию[353]. Сказанное позволяет несколько пересмотреть точку зрения на антисемитизм как на проявление этнической или религиозной нетерпимости и на первый план выдвигает социально-политический фактор формирования антиеврейских настроений.

Разговорами «за жизнь», пусть даже весьма грозными, содержащими намеки на погромы, на сходах и посиделках дело не ограничивалось[354]. Помимо уже упоминавшихся писем в государственные органы, к «активным» выражениям антисемитизма можно отнести разнообразные листовки. Большинство из них лишь рисуют сложившуюся ситуацию, другие же призывают к определенным действиям. К числу последних можно отнести плакаты и листовки, в течение некоторого времени появлявшиеся в Мелитопольском и Херсонском округах. Так, в селе Большая Александровка (1925 г.) милицией были обнаружены приклеенные к столбам и разбросанные на улицах плакаты, на которых был изображен конный красноармеец с красным флагом, впереди которого «бежал еврей с чемоданом». Под рисунком стояла подпись: «Символ – евреи очень опасны для нашей Украины, пора изгнать их». Еще ниже следовал призыв: «Бей жидов – спасай Россию»[355].