Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Павел Шестаков

— Простите, Марина Викторовна. Я утомил вас расспросами.

Мазин встал. Но он видел, что ей хочется еще что-то сказать — возможно, спросить. Он посмотрел выжидательно.

Марина решилась:

— Игорь Николаевич, я не совсем поняла вас, когда вы говорили о Валерии. Вы говорили неопределенно, но связывали наши имена.

— Вас это обеспокоило?

— Да, Я уверена, уверена, что Валерий… Даже говорить страшно. Он не мог. Он не такой. И у нас ничего-ничего не было. Хотя он сумасброд, несерьезный.

— Что значит сумасброд?

— Ну, глупил иногда. Мог стать поперек тропы верхом и сказать ерунду: «Требую выкуп. Не поцелуешь — не пущу».

— Эти… глупости не находили отклика?

— Что вы! Никогда. Он просто шутил, я думаю.

— А Михаил Михайлович знал о таких шутках?

— Нет. Ему было бы неприятно.

«Да, такие шутки радости не приносят. Она это понимала. Однако Калугин мог знать. Знал же Демьяныч».

— Спасибо, что поделились, Марина Викторовна. Не беспокойтесь, придавать этому значения я не собираюсь.

«Это всего лишь одна из рабочих гипотез», — добавил он про себя.

Позднее Мазин удивлялся своеобразному двойному течению времени в эти три дня. События развивались стремительно, с промежутками в считанные часы: смерть Калугина, вторичное покушение на него, выстрел на озере — все это заняло меньше суток и, казалось, требовало лихорадочного ответного ритма, энергичной деятельности. Между тем сам Мазин воспринимал происходящее как бы растянутым на гораздо более широком промежутке времени; он не мог избавиться от ощущения, что находится в Дагезане давным-давно, а не приехал сюда вчера, погостить у Сосновского. Ощущение это смущало, вызывало сомнение в правильности собственных действий.

«Я похож на самодовольного неторопливого чиновника, которого даже пуля под мышкой не может расшевелить, нарушить консервативную привычку поспешать медленно. А ситуация иная. Нужны немедленные решения. Мне показалась наивной прямолинейная уловка Бориса объявить Калугина живым, а убийца на нее клюнул и попался бы намертво, если б я не промедлил. И продолжаю медлить, предпринимаю продолжительные исторические экскурсы, а требуется прежде всего определить, от кого исходит опасность, и принять меры, чтобы никто больше не пострадал».

С этой мыслью Мазин вошел в гостиную, где усвоивший азы дисциплины Коля Филипенко терпеливо дожидался ею за столом.

— Как вахта?

— Валерий приходил.

— Наконец-то! Блуждающий форвард. К себе пошел?

— Нет. Сначала у Алексея Фомича был, потом вас спрашивал. Я сказал. Он походил по комнате, походил, наверх поднялся, туда. — Мальчик показал пальцем на мансарду. — Спустился быстро, опять про вас спросил. Узнал, что вы не выходили, выпил стакан вина и ушел.

— Не знаешь куда?

— Не… Вы же сказали, сидеть.

«Интересно, зачем я понадобился Валерию?»

— Ладно. Гуляй пока.

Игорь Николаевич подтолкнул Колю к дверям и вышел вслед за ним. Пушистые хлопья спускались с неба, украшали неторопливо ближние елки. Мазин невольно поискал игрушки на ветках — так по-новогоднему выглядел этот еще раз сменивший декорации Дагезан. Из взлетевшего над дорогой снежного роя появился всадник. В своей неуместной соломенной шляпе с отсыревшими опустившимися полями Демьяныч походил на Санчо Пансу, покинувшего сумасбродного хозяина.

— Мое почтение, Игорь Николаевич! — Пасечник наклонился в седле. — Новенького-то что?

Говорить о ранении не хотелось.

— Все по-старому. Ничего не известно.

— Ничего, значит? И то слава богу. — Пасечник тронул осла каблуками. — Может, на чаек зайдете? Я согрею.

— Спасибо. Захаживайте вы.

— Правильно, доктор, — услышал Мазин сзади.

Он еще провожал взглядом пасечника, трусившего на ишаке по присыпанной снегом дороге. Голос принадлежал Валерию Невозможно было спутать его ироническую и вызывающую интонацию.

— Чем я вызвал ваше одобрение? — спросил он, медленно оборачиваясь.

— Осторожностью. Побоялись, что он вам яду в чай подсыплет? А? Краснодарский чай, экстра, с ядом. Звучит?

— Интересно… Зачем?

— Черт его знает!

— Не знаете? А почему подумали?

— Чтобы существовать: мыслю — значит существую. Вот и хочется просуществовать подольше. Есть у нас еще дома дела.

Мазин пристально посмотрел на художника.

— Что вас натолкнуло именно на это мрачное предположение?

Валерий ответил раздраженно, но не по существу:

— А что вы уставились на меня? То вам обернуться лень, то рассматриваете, как в телескоп.

— Вы красивый парень, Валерий. Фигура у вас хорошая, физкультурная. И лицо выразительное: подбородок мужественный, нос приятный.

— Премного благодарен!

— Не спешите, я не кончил. Удивительно постоянно созерцать на вашем мужественном лице какое-то капризное, я бы сказал, по-бабски обиженное выражение. И эта ваша страсть к стишкам…

— Кончайте, доктор. Тоже мне психоаналитик! Люблю я стишки. Хотите послушать? «Первая пуля ранила коня». — Валерий сделал паузу. — А вторая выбила стекло в известной вам хибаре.

Мазин почти точно описал внешность молодого художника, открытое лицо которого портила застывшая обиженная гримаса, да еще выглядело оно неряшливо — спутанные волосы, проросшая щетина, налет чего-то темного, нездорового, отчего лицо казалось невымытым.

— Вы искали меня, чтобы сообщить об этом?

— Нет. Чтобы спросить, кто будет вставлять стекло.

— Милиция установит.

— Пока милиция доберется, вам еще пару дырок просверлят.

— За что?

— Вам виднее.

Как хотелось Мазину, чтобы ему и в самом дело было «виднее», но видел он пока меньше, чем Валерий, и потому приходилось продолжать этот напряженный, прощупывающий разговор с нервным, ощетинившимся художником. Но тот внезапно, подчиняясь какой-то внутренней, непонятной Мазину логике, убрал колючки.

— Послушайте, док! Я вас так на американский манер называть буду, чтобы покороче. Что мы сцепились, как собака с кошкой? Двух дней не знакомы, а обязательно слово за слово. Где ваш друг, прокурор?

— Он…

— …не прокурор. Знаю. Плевать! Вы ведь тоже не доктор?

— А кто же?

— Меня это не касается. Хотите проходить за доктора, пожалуйста! Только не беритесь лечить младенцев. Мамаши вам этого не простят. И не придирайтесь ко мне на каждом шагу. Пойдемте лучше к прокурору и обсудим кое-что. Для вашей пользы.

И Валерий смахнул с носа таявшие снежинки.

Сосновский задумчиво мерил комнату шагами. Он посмотрел на вошедших, как бы соображая, что это за люди.

— Те же и Калугин-младший, — отрекомендовался Валерий.

— Никого больше не подстрелили?

— Кажется, никого, но Валерий не исключает возможности отравления. Он не доверяет Демьянычу.

— Вот как! — отозвался Борис Михайлович деловито. Заметно было, что его уже ничем не удивишь. — Факты есть? Основания? Почему заподозрил старика?

Валерий сморщился.

— Я видел его с карабином Филипенко минут через пять после выстрела на тропе за хижиной.

Это произвело впечатление.

— Расскажи!

— Встретились случайно. Мне не хотелось идти домой. Спросите, почему? Долго объяснять. Но было нужно. Бросить Марину одну — свинство, хотя и ее видеть не хотелось. Но это не относится. Короче, решил идти дорогой, что подлиннее. Вдруг — выстрел, отчетливый, винтовочный. Думаю — Матвей…

— Вы знали, что у Филипенко есть карабин? — уточнил Мазин.

— А кто не знал? Не сбивайте меня. Думаю — Матвей, но вспомнил, что егерь-то в район собрался. Кто ж палит? Матвей — мужик сердитый, не дай бог его оружие в руки взять. Посмотрели б вы, как у него глаза кровью наливаются! Ну, я пошел на выстрел. Идти пришлось недолго.

— С осторожностью или напрямик?

— Выслеживать не собирался.

— И что же?

— Наткнулся на старика. Усаживается на осла, в руке карабин.

— Что он сказал? — нетерпеливо спросил Сосновский.

— Ничего он мне не сказал, потому что я ничего не спрашивал.

В словах Валерия промелькнула неуверенность, сомнение в том, что его правильно поймут.

— Тебя не удивило, что стреляет Демьяныч, да еще из чужого карабина? — Сосновский повернулся к Мазину. — Старик проповедует: «не убий» живую тварь, а тут с карабином!

— Слишком удивило. Пока соображал, он на ишака взгромоздился и отчалил.

— Не заметив вас?

— Я, док, стоял за деревом.

— Куда он дел карабин?

— Увез.

— Открыто?

— Разве его спрячешь? Не иголка. В карман не поместится.

— Резонно. А дальше?

— Пошел домой, тут и узнал, что стреляли-то в вас.

Снова удивился.

— Кто вам сказал?

Валерий усмехнулся непонятно: