Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени - В. Зырянов

Допускались на ассамблеи только чиновники, приказные, корабельные мастера, а также иностранные матросы в сопровождении дам: «Определяется каким чинам на оныя ассамблеи ходить, а именно: с высших чинов до обер-офицеров и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, тоже знатным приказным; тож, разумеется, и о женском поле, их жен и дочерей». Видеть слуг и крестьян на мероприятии, как видно, не хотели. Даже лакеям и служителям было запрещено входить в апартаменты, ожидая распоряжений хозяина в сенях. Вести себя надлежало в строгом соответствии с утвержденными Петром правилами, касавшимися как гостей, так и хозяев дома. Мероприятие не следовало начинать ранее четырех часов дня и завершать позднее десяти вечера.

Прием был построен максимально либерально, без лишнего церемониала. Хозяину не рекомендовали ни встречать кого-либо на входе, ни провожать, ни потчевать. Прибытие, убытие гостей не имели строгих границ, а зависели лишь от воли гостей. Для удовольствия приносили трубки, шахматы, лучины для закуривания.

Порядок общения на собрании выглядел так: «Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть и в том никто другому прешкодить и унимать; также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим отнюдь да не дерзает под штрафом Великого орла, но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно».

Неотъемлемой и чуть ли не самой важной частью ассамблей были танцы. Петр, путешествуя по Европе, с большой охотой осваивал все принятые там танцевальные обычаи, которые впоследствии привез в Россию. Неумение танцевать или отсутствие мастерства в этом деле по мере развития ассамблей становилось признаком дурного воспитания. Чтобы освоить все сложные заморские движения, прибегали к помощи первых учителей этого искусства – пленных шведских офицеров. Танцевали менуэт, англез и польский. Кавалеру и даме предоставлялось право самостоятельно выбирать, с кем продолжать танцевать: у Берхгольца мы можем прочесть: «Если же они не желали продолжать менуэт, а желали после него танцевать англез или польский, то объявляли об этом, и тогда кавалеры, желавшие участвовать в танцах, выбирали себе дам; во всех же других случаях дамы выбирали кавалеров».

Плодами новшества стало возраставшее увлечение молодых дворян и бояр танцевальным искусством, о чем можно отыскать строчки в дневнике камер-юнкера Берхгольца: «Нельзя себе вообразить, до какой степени они любят танцы, равно как и здешние молодые купцы, из которых многие танцуют очень хорошо… Русские дамы мало уступают немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости».

Всешутейший и всепьянейший собор

В истории общественных увеселений конца XVII и начала XVIII века особняком стоит Сумасброднейший, Всешутейший и Всепьянейший собор. Не существует и не может существовать его однозначной оценки. Мнения как поколения, современного Петру, так и последующих не могли выглядеть одинаковым образом в оценке эпатажного, пропитанного развратом и разгулом царского детища. Существует много разночтений насчет того, имело ли предприятие царя обдуманный характер либо же это был всего лишь плод его противоречивой натуры, часто склонной к вину и развлечениям. Можно считать верной философскую трактовку, когда появление этого дышащего перегаром сборища объявляют тщательно запланированной культурной диверсией. Якобы царь тщательно вычерчивал и взвешивал, как вогнать в агонию старые порядки и очистить умы, и нашел эпатаж и шок самыми эффективными в этом деле.

Можно думать, что основным путем эмансипации общественного сознания в петровское время были собрания. С одной стороны, это позволяло одновременно вовлечь большое количество людей в некое культурное действо и таким образом за счет их числа размножить новые порядки, как мы это видим в случае с ассамблеями. С другой же стороны, показательные сборища были необходимы для формирования шоковой антикультуры, на базе которой можно было бороться с устаревшими образцами и беспрепятственно выращивать новые. Может быть, одним из таких тщательно спланированных антикультурных проектов Петра был Сумасброднейший, Всешутейший и Всепьянейший собор. В глазах иностранцев все эти процедуры не всегда окрашивались черным. Часть из них даже считала разгульные царские церемонии попыткой показать народу истинное лицо порока, отучить от пьянства. В частности, француз Вильбуа, хваля государственнический талант Петра Алексеевича, разглядел в сумасбродных утехах стремление царя воевать с церковностью: «Это вытекало из стремления этого умного и смелого государя подорвать влияние старого русского духовенства, уменьшить это влияние до разумных пределов и самому встать во главе русской церкви, а затем устранить многие прежние обычаи, которые он заменил новыми, более соответствующими его политике». Ключевский по этому поводу писал так: «царь-де старался сделать смешным то, к чему хотел ослабить привязанность и уважение, доставляя народу случай позабавиться, пьяная компания приучала его соединять с отвращением к грязному разгулу презрение к предрассудкам». Отчасти это верно. Для того чтобы переменить строй некой системы, необходимо создать в ее пределах мощную антисистему, способную со временем вырасти и поглотить саму систему-мать. Таким антисистемным инородным телом мог стать Всешутейший собор. Мощность его достигалась через упомянутые шок и эпатаж. Невероятно энергичный импульс подпитывался шоком от пьянства, курения и вольностей, которые позволяли себе его члены. Петр бросал перчатку в лицо консервативной морали и Церкви. Его детище паразитировало на православии, украв его наименования, чины, атрибуты и поставив их на службу увеселений и непотребств. Разврату и пьянству «архиереи» и «кардиналы» служили в нагло перевранных обрядах, не забывая прикладываться к чарке водки. Разнузданность, разврат, пренебрежение даже самыми базовыми моральными нормами и табу были возведены в абсолют. Пользуясь таким мощным инструментарием, царь растил свою антисистему, чтобы та не оставила камня на камне от дряхлой старины.

В то же время бытует мнение, что никаких серьезных политических целей Петр в сессии Собора не заложил. Можно спорить, что именование Никиты Зотова, формального главы собраний, папой следует считать пародией на католическое духовенство. В другое же время Петр переименовал его в патриарха. Опять же есть соблазн увидеть в этом предпосылку к демонтажу патриаршества. Даже если бесконечно долго отыскивать его истинные мотивы, то все равно наблюдателю будет казаться, что всешутейшие сборища были созданы только в силу пассионарной и любвеобильной натуры царя, устраивавшего себе отдушины с алкогольным чадом, непристойными шутками и издевательствами. В. О. Ключевский писал так: «Очевидно, здесь больше настроения, чем тенденции. Игривость досталась Петру по наследству от отца, который тоже любил пошутить, хотя и остерегался быть шутом. У Петра и его компании было больше позыва к дурачеству, чем дурацкого творчества. Они хватали формы шутовства откуда ни попало, не щадя ни преданий старины, ни народного чувства, ни собственного достоинства, как дети в играх пародируют слова, отношения, даже гримасы взрослых, вовсе не думая их осуждать или будировать».

Гипотетически есть несколько источников, сформировавших церемониальный облик собора. С одной стороны, это вывернутые наизнанку принципы церковных богослужений. С другой – четко просматривается святочный, языческий след. «Славления» на неделе после Рождества совершенно точно заимствованы из святочной традиции. Разве что духовные стихи, которые было принято исполнять в это время православным, заменялись бранными песнями, и так далее, в духе собора. Есть мнение, что западноевропейские карнавалы тоже можно считать прообразом «соборных» встреч. Л. Трахтенберг считает, что вторая заграничная поездка царя 1716–1717 годов оказала наибольшее влияние на характер Всешутейшего: «некоторые из празднеств, обнаруживающие наиболее заметное сходство с западным карнавалом, были устроены не до, а именно после этого второго путешествия».

Во главе собора стоял пожизненный руководитель, чин которого именовался по-разному: «князь-папа», «всешутейший и всепьянейший князь-папа», «святейший князь-папа и патриарх». Никита Зотов, первый князь-папа, носил титул «великого господина святейшего кира Ианикиты, архиепускупа Прешпурского и всея Яузы и всего Кокуя патриарха». Несмотря на пожизненность должности, три человека: Матвей Филимонович Нарышкин, Никита Моисеевич Зотов и Петр Иванович Бутурлин – успели побывать в этом кресле. Приставка «всея Яузы» связывается с тем, что хмельные сборища проходили неподалеку от бывшей потешной крепости Прешбурга и важной для конца XVII века реки Яузы, неподалеку от Преображенского. Вокруг главной фигуры собиралась свита из 12 кардиналов, «отъявленных пьяниц и обжор». Следующим многочисленным слоем были епископы, архимандриты и прочие лица «духовного звания».