Шизгара - Сергей Солоух

Однако факт остается фактом, и, когда самый крутой отходняк (еще можно - кумар) первых двух дней отпустил Лапшу, даже после наступления некоторого равновесия она продолжала с поразительным (идиотским, право же упрямством стоять на своем. Более того, она не только настаивала, защищала явный абсурд, она даже называла точную дату невероятного - четвертое июня (то есть, вот-вот, всего через каких-то десять дней). При сем она ссылалась на какой-то малотиражный молодежный журнал, в майском номере которого она сама лично читала не то статью, не то просто заметку на этот счет. Впрочем, журнал где-то затерялся, но зато у Бочкаря есть совершенно точно какая-то московская, то ли комсомольская, то ли пионерская газета, и в ней прямо уже объявление. И вообще глупо даже сомневаться, если в воскресенье должен приехать Винт и привезти билеты, билеты на всю компанию. В общем, если Песков не хочет присоединиться, он может подождать Лавруху во Фрунзе, пока она прокатится в красавицу Москву и покайфует хоть раз в жизни по-настоящему.

Спорить с женщиной, а тем более с Лапшой, Песок считал делом глупым и хотя раздражения своего не скрывал, но до воскресенья, до приезда Винта, его соседа, между прочим, по дому на Арочной (обитателя первого этажа, ученика параллельного "Б" класса), служившего после окончания, как ни странно, строительного ПТУ проводником мягкого вагона скорого поезда Южносибирск Москва, Песков вполне мог подождать. Зачем унижать себя очевидными доводами, когда через четыре дня (и в этом Олежа ни секунды не сомневался), в ближайшее же воскресенье из-за Уральского хребта с опухшей физиономией и пустыми руками прибудет хорошо отдохнувший на вытребованные для закупки билетов деньги Сережа Кулинич, прозванный Винтом за свойственную ему в детстве (нынче утерянную) способность очень лихо управляться с зубастыми фигурными коньками. Четыре-пять дней нужны были и самому Пескову, они так и так уходили на небольшое коммерческое мероприятие, кое планировал Песок провернуть через знакомых ему южносибирских любителей легкой наживы. Купил он по случаю перед отъездом домой (пользуясь относительной близостью степного своего места службы к тихоокеанским торговым портам) пять пар чудо-тапок на деревянном ходу - сабо (тех малюток, что прибавили Маре Доктор сразу семь сантиметров роста), купил по тридцатнику пара и привез в Южку. определенно рассчитывая задвинуть в сибирской нашей, деньгами богатой глубинке за шестьдесят.

В общем, три дня ушло на разное, и вот она. благословенная суббота, день сорокавосьмилетия декана электромеханического факультета, день, в который меркантильный интерес (поездка в аэропорт в камеру хранения зa товаром, визит на проспект Химиков и рублевый тет-а-тет) лишил Пескова возможности встретить и эскортировать прямо домой безумную медсестру после вечернего круга визитов милосердия на больничном "Москвиче" с красным крестом. Ориентируясь на обычаи двухлетней давности, Песков довольно долго рыскал по Весенней, по Набережной, исследовал Собачий садик и зады Облсовпрофа и лишь около девяти додумался заглянуть в кафе-мороженое "Льдинка" и, как мы уже знаем, успел-таки вовремя.

Итак, наконец мы нашли второго счастливчика, которому повезло в тот злосчастный вечер,- это Олег Песков. Решительные действия органов правопорядка оказались на руку бывшему трубачу,- затащив тихо икавшую Лапшу в темный двор магазина "Звездочка", он предложил ей на выбор два простых варианта: или мотаем немедленно, или семь лет за хранение и употребление... Ввиду неравноценности альтернативы уговоры были недолгими, затем последовала ночь в зале ожидания Южносибирского аэропорта и сорок минут рассветной болтанки в кабине первого же (улетавшего в Новосибирск) АН-24.

Ну, теперь почти все, заметим лишь огорчительное обстоятельство,- вот когда все так хорошо и удачно сложилось, оказалось в шляпе и на мази, Лапша опять начала выдрючиваться. До обеда еще была паинька, а когда в половине второго Песок явился к ней уже в зал ожидания новосибирского железнодорожного вокзала и показал (почему-то издали, а подходя, упрятал в карман) пару коричневых прямоугольников с дырочкой посредине. Лавруха вместо благодарности принялась просто изводить Пескова, портить ему кровь, из кроткой девочки, измученной запором, она превратилась в капризную, ничего не понимающую, пустоглазую и хнычащую размазню.

В чем дело, он, кстати, так и не поймет, мы же объясним. Оказывается, надеясь исключить любые неожиданности, Песок продолжал хитрить, то есть пообещал Лапше лететь во Фрунзе через Москву. Нет, он явно. явно (и трагически) недооценивал способности медсестры, то есть навык (между прочим, тоже привитый ( Станиславом Владиславовичем Старовойтовым) писать и особенно читать. Короче, авиабилетов в столицу южной республики не оказалось на всю грядущую неделю, оставалась железная дорога, и она не подвела. Отстояв небольшую (всего человек тридцать) очередь в кассу не дающую справок, наш мошенник преспокойно приобрел два билета на поезд Новосибирск - Фрунзе, в этот же день (ближе к полуночи) отправляющийся со второго пути через (нет, нет, о Москве не было и речи) Барнаул, Семипалатинск и Алма-Ату к горным прииссыккульским отрогам. А пока он перемннался с ноги на ногу, рассматривая грязные разводы на необъятном текстиле женщины вечного возраста, спиной ощущая дыхание двух джигитов в распахнутых цветастых нейлонах, оставленная без присмотра (в малом зале, под полотном эпохи переименования Владимирки в шоссе Энтузиастов) Лапша заскучала и отправилась на прогулку, зачем-то спустилась на первый этаж и, надо же несчастью случиться, усмотрела над кассовыми окошечками давно не обновляемые, но тем не менее еще вполне разборчивые надписи: "восточное направление", "южное", "западное" и даже. черт возьми, "на Москву". Посмотрев направо, посмотрев налево. похлопав глазами, от головы к голове проследив изгибы очередей, отметив место, занятое среди всеобщего хаоса возлюбленным, Лапша, простофиля Ленка сообразила - ее просто дурят, бессовестно водят за нос-сапожок.

Итак, секрет перемены ее настроения прост, Лапша заподозрила неладное, Лапша потеряла доверие, и если она пока еще растерянна и нерешительна, то это ненадолго. Да. теперь уже скоро, вот-вот мы увидим, полюбуемся, как хитроумие само себя накажет, как простота возьмет верх по праву первородства. Сейчас, just a moment, это произойдет, полукруг на привокзальном асфальте описан, эта бритая голова кажется знакомой, это обезображенное лицо напоминает... очень напоминает...

- Боже мой. его били...

Ах, черт, еще минутку, еще слово успеть сказать, воспеть инстинкт, поразиться чутью, похвалить Лапшу, изумиться. Ведь вот не стала медсестра делиться с Песковым неприятной свой догадкой, когда он, пряча в карман плацкарту (две), одарил невесту уверенной улыбкой, Лавруха и не подумала кричать, устраивать сцены, требовать уверений, извинений. еще не зная зачем, руководимая всеведущим чутьем, она принялась жаловаться на все сразу, ей стало холодно, и ей стало жарко, тошно, душно и голодно, она pазозлила его, заставила нести себя в булочную, заставила уговаривать, сердиться, играть на флейте для собственного успокоения и демонстрации безразличия.

- Не опращай внимания.- (говорит Песок. "В нашей школе учился, - думает он, глядя на битую физиономию незнакомца. - студент какой-нибудь нэти-фэти, от вчерашнего никак не отойдет".- Не обращай внимания, - повторяет Песок,она в завязке, ее ломает.

И, не давая Лысому опомниться, не разрешая просветлеть глазам - зеркалу истерзанной грачиковской души, добавляет, сопровождая невероятное предложение развязаным жестом:

- Выпить хочешь?

(Озарение! Любезные мои, простое и изящное решение всех проблем. "Бельма ей, дуре, залить, смотришь, уймется и без скандала обойдется вечером".)

- Чего? - от удивления, от долгой неподвижности подводят голосовые связки нашего героя.

- Ничего,- лукаво кривит рот аферист.- Посидите тут с Ленкой, а я схожу. Угощу.

На что обладатель трех сотен, принятый за пропившегося (а может быть, даже проигравшегося) студиоза, ничего не отвечает, глядит не моргая, шары лупит.

- Ишь,- скалясь. Песок добавляет нужный эпитет.- Ничего, сейчас полечим, землячок. Тебе повезло, мы при деньгах и в хорошем настроении.

Он даже подмигнул, глупец, осел, ухмыльнулся, положил Лапше руку на голову.

- Видишь,- сказал, на радостях (в нетерпении) забыв недавнюю свою злость,- понял, догадался, чего душа просит.

Хмыкнул еще непроизвольно, и, беспечно повернувшись к одноклассникам спиной, самоуверенный трубач без колебаний. не предчувствуя беды, делает шаг, другой, он уходит, исчезает в толпе у автобусной остановки... О тупица. как же он будет радоваться передышке, ловкач, он будет шататься по Красному проспекту полтора часа и даже купит себе газовую зажигалку, несчастный.

Героям американского романтика на пересечение средних, южных и среднезападных штатов (включая лесистую канадскую границу) хватало десяти минут, в полутора часах таких десятиминуток девять, короче, вернувшись, Песок не нашел ни Лысого, ни Лапши. Звякая сеткой с портвейном "Агдам" (одно горлышко пробилось сквозь первую полосу "Сибирской правды"), он долго крутился на площади- потом прочесывал "за этажом этаж вокзала, безнадежно топтался у корболочной двери с дамским профилем и все равно не верил. надеялся до самого "провожающих просят выйти..." и только когда набрал поезд ход, когда застучало железо о железо, начал наш горемыка в мутной темноте глушить вонючее винище, принялся нарушать законы социалистического общежития, посягнул на покой и сон граждан и даже женское достоинство проводницы, в резултате не доехал и до Барнаула, в какой-то не то Повалихе, не то Боровихе в линейном отделении ему произвели пальпацию почек за два щедрых плевка на казенный сурик noла. Эх. Но обиднее (может быть, вернее паскуднее) всего (все же сознаемся) оказался не сам факт escape'а как таковой. Гаже всего было думать не о подлой выходке Лапши, не об отвратительной харе (ах, добавить бы ему для симметрии еще и слева) студента-земляка, невыносимее всего память отягощала (раскачивая сенсорное равновесие) мимолетная встреча, происшедшая у кромки площади,- на подходе к вокзалу (в общем гомоне и толчее) путь еще веселому, печали не ведающему Песку (груженному, тогда казалось, бессмертным "Агдамом") загородил некий, одетый в красивую рвань (и нам, вот сюрприз, уже знакомый) субъект с лицом, испорченным ежедневной интоксикацией.