Атташе (СИ) - Капба Евгений Адгурович

— Это ничего, что я раскомандовался? Вы здесь главный...

— Ради всего святого, если продолжите в том же духе — очень меня обяжете! У вас отменно получается, дисциплина — железная, цели у нас — общие. Командуйте, полковник! Я тоже — в вашем полном распоряжении! — никогда не страдал манией величия и корчить из себя важную шишку не собирался.

Ну да, старший военный советник. Ну да — атташе. Но жить-то хочется!

Мы мчали со скоростью сорок или пятьдесят верст в час по вельду, по той самой ветке на Арлингтон, обгоняя новости. Еще бы: телеграфные станции расстреливались из орудий и пулеметов, мосты подрывались связками гранат или опять же — прицельными выстрелами из орудий.

Аэропланов наши наблюдатели не видели, а больше ни один вид транспорта обогнать нас просто не мог. Автомобили? Не смешно: газогенераторные грузовички дагонских гренадеров перегрелись бы через час-другой такой гонки. О лошадях и говорить не приходится — конкуренцию паровой машине кавалерия может составить только на коротких дистанциях.

Оставались радиостанции, но, наверное, мощных передатчиков в вельд пока не завезли, а радиуса действия имеющихся в распоряжении полевых частей — не хватало. Так что колеса стучали, рельсы — гудели, дым из трубы головного бронированного паровоза возносился к небесам.

Пользуясь минутной передышкой, я устроился в тамбуре президентского вагона на какой-то куче тряпья, которая раньше была бархатными портьерами, и приготовился предаться греху тайноядения, а по-простому — съесть конфету и запить коньяком из фляжечки. Совершенно по-детски я стащил из хрустальной вазочки в вагоне обернутый в фольгу орехово-шоколадный шарик, и теперь мой рот наполнялся слюной при мысли о том, что вот сейчас, вот-вот... Уже и крышечку отвинтил, и фольгой пошуршал, как вдруг в полумраке тамбура раздался негромкий голос:

— Гутен абенд.

Я сразу узнал этого тевтона, и моя рука тут же оказалась в кармане, нащупывая рукоять револьвера. Ну да, лицо у него было непримечательное, белесое, типично-нордическое. И вместо клетчатого костюма на нем подобно мешку висела полосатая роба, но зато остались характерный холодный взгляд — точно такой же, как у Ариса, упрямый подбородок и мертвенные интонации — типичный "молчи-молчи". Я виделся с ним в "Астории", когда отгружал некие металлические изделия в качестве гуманитарной помощи для гемайнов, еще во время приснопамятного фестиваля в Зурбагане. И вот теперь — он был тут, на расстоянии вытянутой руки от меня. И, кажется, намеревался задать мне несколько вопросов.

— И вам добрейшего вечера, герр...

— Мюллер.

Конечно же, Мюллер! А у лаймов — Браун, а в Арелате — Мартен, на Аппенинах — Росси, в Империи — Иванов, у ляхов — Ковальски... Видали мы таких Мюллеров.

— Так что, герр Мюллер, погода нам нынче благоволит, не находите? Тучки на небе, солнышко не припекает, а то ведь в этой консервной банке, да при здешней жаре...

— Генух! — рявкнул он, -Хватит! Вы знаете, о чем будет разговор. О "Голиафе" и герре Герлихе.

Ну да, я знал. А потому покрепче сжал рукоять револьвера и кивнул:

— Спрашивайте.

— Вы виделись? Что произошло?

— Теракт сипангских анархистов. Герр Герлих сумел предупредить меня о нем, через надежных матросов, которые были ему чем-то обязаны. Не знаю, по какой причине он это сделал — может быть, из личной симпатии или руководствуясь иными соображениями... Так или иначе, мне удалось убраться с лайнера за считанные минуты до взрыва.

— Вы бросили его?

— Он погиб раньше, при обстоятельствах весьма загадочных. Так или иначе — детали этой трагедии нынче скрыты под толщей вод. Я обязан герру Герлиху жизнью и надеюсь отыскать его близких, чтобы выразить свою признательность и соболезнования об утрате...

— Он был командором тайного капитула, у него не было близких — кроме братьев по Ордену, — эта манера говорить безжизненным голосом откровенно бесила.

Они с Арисом точно нашли бы общий язык, или, скорее, прикончили бы друг друга. Я видел блеск стали в его руках — Мюллер зачем-то вооружился кинжалом, прежде чем идти сюда. Черт знает, какая подготовка у этого типа... Но навыки стрельбы через карман я не растерял, и точно бы успел нашпиговать его пулями, решись тевтон напасть на меня. Напасть он не решился, а вот задать еще один вопрос — да:

— Герр Герлих не просил вас передать посылку, пакет...

— Ничего не просил. Мы столкнулись у трапа, когда он взошел на борт, а потом среди ночи ко мне в иллюминатор постучал матрос с предупреждениями. Вот и всё наше общение.

Протекторатский шпион всё это время косился на мой карман. Смотри-смотри, может, глупости делать поостережешься... Не поостерегся. Когда поезд начал сбавлять ход на повороте, он взялся за вентиль бронедвери и как-то неожиданно быстро открыл ее. Наверное, готовился заранее. Без паузы, не собираясь с духом, он сиганул наружу, навстречу ветру и жестколистным кустарникам вельда. Я даже скривился, когда представил себе, как сильно он расцарапает себе физиономию.

С такой гримасой на лице меня и застал Кузьма, ворвавшийся в тамбур почему-то с арисовским "федерле" в руках:

— Что здесь происходит? — заорал он дурным голосом, уставившись на открытую дверь.

— Тевтон с поезда спрыгнул, — пожал плечами я и протянул преторианцу половину конфеты, — Будешь?

Каждый час нашего путешествия полковник Васин тратил на боевое слаживание.

Сборная команда бронепоезда — сорок два сидельца (из них трое тяжелых), арестованные за антиправительственную деятельность или шпионаж в пользу иностранных держав или компаний, моим волюнтаристским решением при полном и всеобщем согласии была поголовно принята в иностранный легион Наталя, написав от руки заявления с просьбой зачислить на службу, поставить на довольствие и считать легионером тридцать дней со дня подписания бумаги должностным уполномоченным лицом. То есть — мной. Атташе я или не атташе? Советник или не советник, в конце-то концов?

Так что муштровал личный состав полковник на законных основаниях. Наводка и снаряжение орудий, занятие боевых позиций, даже пристрелка по редким в вельде бутылочным деревьям и казуаринам — мы занимались этим сутки напролет. Скоро, очень скоро должна была начаться прифронтовая полоса, и единственной нашей надеждой был прорыв к осаждающим Арелат войскам Конгрегации. Для этого нужно было пройти сквозь тылы федералистов и остаться в живых.

И первым препятствием на пути к решению этой задачи был Нажон — перевалочный пункт, накопительная база для припасов и маршевых рот, шедших от побережья к линии фронта. Железная дорога на Арлингтон проходила по самым его предместьям, поезда из Зурбагана разгружали тут в основном артиллерию и другие громоздкие штуковины. Это был поселок железнодорожников, очередной "ад на колесах", который разросся до впечатляющих размеров.

— Разведка! — хрипел со своего диванчика Феликс, — Нужна разведка. Нельзя соваться в город очертя голову. Остановите поезд. Пошлите хотя бы дрезину!

Мысль была здравая, к тому же — дрезина у нас имелась. Могучий Тесфайе вызвался быть ее мускульным движителем, а белокурый почитатель Васина — наблюдателем. Фамилия у него была под стать волосам — Желтков. Но храбрости юноша был исключительной — ухватил бинокль и винтовку, вскочил на подножку дрезины и, насвистывая что-то бодрое под мерные движения абиссинца, который раскачивал туда-сюда рукоять механизма, укатил в закат.

Бронепоезд стоял под всеми парами, ощетинившись стволами орудий, пулеметов и винтовок, и ожидал возвращения разведчиков. Все бывшие пленники федералистов переоделись в коричневые шаровары и белуги, доставшиеся от бывших хозяев бронепоезда, а на рукава повязали куски черной материи — по цвету как имперского, так и натальского знамен. Теперь они гораздо больше походили на регулярные войска, чем та толпа бедолаг в полосатых робах, которую мы вытащили из тюрьмы Покета. И все они смотрели на Васина с ожиданием и надеждой.