Ахилл - Вадим Сухачевский

— Ах, вот ты о чем!.. Да нет же, и не подумаю! Помимо того, что это было бы нарушением закона гостеприимства, это было бы просто-напросто глупо.

Ну посуди сам: схватят нынче тебя — завтра придет кто-нибудь другой с вашей стороны. Вы отважны и смышлены, я это уже вижу. И этот, другой, легко обнаружит то же самое — слабость наших укреплений у ворот Посейдона и у приморских винных погребов, ибо лишь недоумок не способен это понять.

Да, уверен, именно в этих местах вы когда-то и прорвете нашу оборону!

Наше спасение вовсе не в борьбе с лазутчиками и не в укреплении обветшалых стен, оно в другом, совсем, совсем в другом...

Теперь юноша смотрел на него вопросительно.

— Ты, верно, думаешь, я имею в виду какие-то хитрые военные секреты? — усмехнулся Клеон. — Нет, никаких секретов!

Ибо наше спасение — в людской памяти о нас!

Когда вы прорвете нашу оборону, — уж не знаю, случится это завтра, через месяц или через сто лет, — когда это случится и великие Микены станут вашими, то и древняя память Микен станет вашей памятью, как стала нашей памятью память погибшей Трои.

Вы будете входить в наши храмы и восславлять там наших богов. Вы будете видеть статуи наших героев — и считать их своими героями.

И однажды какой-нибудь ваш слепец, — быть может, спустя столетия, — воспоет наши подвиги под теми же стенами давно разрушенной Трои.

Конечно, в его песнях многое будет совсем по-другому, нежели оно было на самом деле, но и наши слепцы, хоть они, пока оставались зрячи, были очевидцами всего этого, — даже они, как я уже говорил тебе, столько напутали, столько всего присочинили!..

Ну да певцы по-другому не умеют, на то они и певцы!..

А ваши цари будут всеми силами оберегать нашу прекрасную старину, потому что будут считать себя ее наследниками. Возможно, кто-нибудь из них даже провозгласит себя прямым потомком нашего Агамемнона (что, как ты уже понял, наверное, честь не столь уж большая), — в том ли суть?

Да, нас к тому времени уже не будет. Но в любом случае когда-нибудь нас не будет!

И все-таки мы будем, ибо продолжим жить в вашей памяти!

Чрезмерно страшиться вашего нашествия — значит, уподобиться глупцу, который страшится наступлению ночи, видя в ней конец всего мира.

Надеюсь, вы окажетесь разумнее нас и не станете уничтожать прекрасные Микены, как мы когда-то уничтожили еще более прекрасную Трою. Зачем — если город все равно будет ваш? Для того и мой нынешний рассказ, чтобы, если он до вас дойдет, вы попытались быть разумнее, чем мы...

Однако в любом случае будет утро, и будет следующий день, принявший память о дне минувшем.

Мы — вечер, вы — утро. Мы не можем удержать солнце, чтобы оно не так быстро падало в море, вы не в силах его поторопить, чтобы оно побыстрее вспорхнуло в зенит. Ваш зенит впереди, наш — позади.

Но когда-нибудь и вы перекатитесь через свой зенит и начнете клониться к своему вечеру. Однако не будем же гневить богов своим ропотом на то, что все в этом мире имеет свое начало и все в нем имеет свой неминуемый конец!

Нет, мой милый (не стану допытываться до твоего подлинного имени), нет, мой милый гость! Выдать тебя микенской страже означало бы то же самое, что препятствовать наступлению завтрашнего дня.

Да, мы — вечер, вы — утро. Между нами всего лишь ночь. И покуда мы рядом — будем пить вино и будем восхищаться тому, сколь она прекрасна! И будем смотреть на звезды...

Смотри, вон та, в созвездии Кентавра, — уж не Ахилла ли все еще поминает богиня Нюкта, каждую ночь зажигая этот костер? А вон тот костер, в созвездии Девы, — уж не по Брисеиде ли он? А вон тот, между ними, — может быть, он — по Патроклу? Смотри, смотри!..

А потом Фамария приготовит тебе ложе, — ведь ты, надеюсь, еще останешься?

— Нет, мне надо идти... — пряча глаза, промолвил гость.

— Что ж, — все еще глядя на звездное небо, сказал Клеон, — надо — иди.

— Значит, ты призовешь стражу лишь после того, как я уйду? — с надеждой спросил юноша.

— Я уже устал отвечать на этот вопрос, — сказал Клеон. — Неужто еще не ясно тебе — не стану я призывать никакую стражу!

— Ну так я пойду...

— Если не хочешь остаться — иди, — отозвался Клеон, а сам все смотрел, смотрел на ту горевшую в небе звезду, которую он связывал с именем Ахилла...

* * *

Юноша немного отошел от грота и затем пустился бежать. Лишь когда он очутился довольно далеко от микенских стен, он снова перешел на шаг.

Звали юношу вовсе не Профоенором, и даже не Поликсеном, а носил он славное дорийское имя Леонид, и сейчас считал большим для себя благом, что не назвал микенцу своего подлинного имени. Ведь тот разгадал, кто он, и, когда отряды северян ворвутся в его город, мог бы взывать к богам, чтобы те покарали его гостя — вражеского лазутчика. Но поскольку имени он не сможет назвать богам — то и некого им будет карать!

Да, удачными были эти последние два дня! В первый день он, Леонид, так ловко, перед самым носом у стражников, сумел пройтись мимо всех укреплений их северной линии и все их изобразить на пергаменте. А потом, когда стражники попытались выяснить, кто он такой, он воспользовался советом, полученным у своих: назвался Профоенором из Эпира и сказал, что идет к славному Клеону из Микен. Хорошие лазутчики были у них, у дорийцев: знали и про какого-то эпирского Профоенора, и про микенского Клеона!

А стражники микенские — глупы: более ни о чем не спрашивая, сразу к этому Клеону его и повели!

И день с Клеоном тоже был проведен не напрасно — много нового узнал, будет о чем рассказывать у своих!

Правда, этот Клеон оказался куда умнее городских стражников — все же понял, кто он такой...

Но ведь не выдал, не выдал!..

А почему подряд столько удач? Да потому, что боги покровительствуют им, северянам, а не микенцам, разжиревшим от своей роскоши! Только благодаря помощи богов такое и могло случиться!

И так же помогут боги, когда они, дорийцы, уже нынешней осенью, не позднее праздника Диониса, прорвут северную линию микенской обороны. Да, этот мудрый Клеон верно все понял: именно там, у ворот Посейдона и у винных погребов они ее и прорвут! И уже на празднике Диониса будут пить изысканные микенские вина, которые станут их винами!

Леонид обернулся на величественные Микены. Великолепные храмы возвышались из-за городских стен.

"И эти храмы — они тоже будут нашими! — подумал он. — И эти прекрасные дома, и эти уютные гроты с водопадами — все это будет наше!.. Ах, — подумал он, — только бы не поступили наши воины так же неразумно, как их Агамемнон, когда уничтожил Трою, — не разрушили бы все это великолепие! Ведь оно будет нашим!"