Студент - Валерий Георгиевич Анишкин

отличие от волос на щеках и подбородке, которые росли редкими пучками как у китайца. Стройный и гибкий, он ходил по кошачьи пружинисто, и в нем угадывалась и ловкость, и сила, несмотря на обманчивую изящность фигуры.

Сразу за нашим домиком, метрах в двадцати, возвышалась каменная гора, на вершине которой невесть каким образом росли сосны. Мы шли среди валунов, больших и маленьких, их оказалось много: они таким естественным образом вписывались в природу наряду с вековыми соснами, что казались единым целым и заставляли думать, что их разбросали специально. Невольно возникало сравнение с садом камней, только стихийным — и этим замечательным.

Я знал, что валуны, рассеянные по всему району Карельского перешейка, — это следы продвижения ледника. И многочисленные, глубокие озера появились после таяния огромных ледяных глыб там, где рельеф местности особенно понизился.

Около километра мы прошли по тропинке, мокрой и грязной среди трав, но сухой и твердой на возвышенности, где постепенно начинался скальный ландшафт. Наткнулись на каменоломню, где когда-то давно добывали гранит.

У разрушенной часовни, которая попалась нам по пути, два бородатых молодых мужика ворошили землю лопатами. Увидев нас, они настороженно с минуту смотрели на нас, и, проводив взглядом, снова занялись своим делом.

Мы спустились вниз к живописному озеру. Несмотря на пологость спуска, идти нам пришлось осторожно из-за скользких мхов и лишайников.

Берег, как и вся местность с ее сосновыми лесами, оказался песчаным. Над синей гладью озера возвышались верхушки валунов. Я не мог представить, какой величины могли быть камни, ведь озера перешейка очень глубокие и некоторые достигают пятидесяти метров. Берега озера покрывал смешанный лес. Прозрачная вода меж сосен и валунов манила, и мы решили искупаться. Озеро обожгло холодом, хотя, говорят, в сентябре оно теплее, чем в июне, потому что долго прогревается и долго остывает. Из воды мы выскочили с гусиной кожей, но бодрые и полные сил, словно Иванушки, которые окунулись в чан с «живой водой».

— Володь, я сейчас буду петь, — заявил вдруг Саша. Увидев мое удивлённое лицо, он сказал:

— Не бойся, я хорошо буду петь.

Он запел арию Кончака из оперы «Князь Игорь».

Здоров ли, князь?

Что приуныл ты, гость мой?

Что ты так призадумался?

Аль сети порвались?

Аль ястребы не злы и с лёту

птицу не сбивают?

Возьми моих!

Сначала у меня по телу прошла дрожь, потом выступили на глазах слезы от какого-то невыразимого счастья. Я слышал совершенный голос. Это был невероятной красоты баритон…

Всё пленником себя ты здесь считаешь.

Но разве ты живёшь как пленник, а не гость

мой?

Ты ранен в битве при Каяле

И взят с дружиной в плен;

Мне отдан на поруки, а у меня ты гость!

Когда Саша закончил:

«У меня есть красавицы чудные:

Косы, как змеи, на плечи спускаются,

Очи чёрные, влагой подёрнуты,

Нежно и страстно глядят из-под тёмных

бровей.

Что ж молчишь ты?

Если хочешь, любую из них выбирай!»,

я обнял его в порыве восторга и благодарности за счастье встретить талант, который есть в человеке и который не дает душе черстветь и гонит прочь уныние.

Я не устыдился своего порыва, а попросил его спеть что-нибудь еще. Саша с удовольствием спел эпиталаму Виндекса из оперы Рубинштейна «Нерон» и готов был петь еще, но на другом берегу озера стал собираться народ из местных, и мы ушли.

После нехитрого ужина из картошки с отварной рыбой, солеными огурцами и чаем, который нам приготовила хозяйка, мы завалились на ложе на полу — в солому, покрытую дерюгами.

— Баба Нюр, а что это за бородатые мужики копают что-то у часовни? — лениво спросил Саша Виноградов.

— Эти-то? Да клад ищут, — засмеялась наша хозяйка. — Их много тут лазит. Особенно к осени. Как осень, так и валят косяками.

— Какой такой клад? — удивился «француз» Силин.

— Как же, клады, которые разбойники с большой дороги закопали. Грабили путников, а награбленное в разные места прятали.

— Расскажи, баба Нюр, — попросил Саша Виноградов.

— Расскажи, — попросили все.

— Да чего рассказывать? Испокон веку на больших дорогах лихие люди с кистенем промышляли. Ну, и идут предания о многих кладах, зарытых в лесах.

— Леса большие. Где ж там что найдешь? — усомнился «немец» Боря Ваткин.

— Леса и вправду большие, и прятать в глухом лесу дело гиблое, потом не найдешь, а прятали разбойники добычу вблизи дорог. А еще знаками могли стать часовни, каменные кресты на перекрестках дорог или какие-то большие деревья.

Много этих знаков сохранилось до нас. Вот по ним и ищут.

— Находят? — поинтересовался Боря Ваткин.

— Бывает, что и находят. Монеты, какие-то вещи, которые остались от бежавших из своих хуторов финнов после финской войны… Ценные вещи находили. А золота — нет…

— Но золото ведь есть, должно быть, если разбойники прятали, — забеспокоился Боря Ваткин. — Не один же клад был.

— Тебя дожидается, — ехидно засмеялся Иван.

— Может и есть, — согласилась баба Нюра. — Пока не находили. Говорят, финны часто в колодцы, когда уходили, свое добро бросали. Но колодцы все эти водой затоплены. Хотя кто-то вытаскивал оттуда ржавые ружья, фарфор.

Глаза у меня стали слипаться, и я вышел во двор на свежий воздух. Вышел и увидел поразительную красоту.

Солнце только что село и причудливо раскрасило облака над горизонтом; небо стало похоже на рисунок акварелью по мокрому. Нежно-розовый цвет переходил в такой же нежный бледно-сиреневый, потом в синий. Все это размывалось и создавало какую-то сказочную картину. А вдали туман окутывал темный лес, но не дотягивался до макушек деревьев, и они зигзагами вычерчивали замысловатую диаграмму на фоне неба.

Я любовался открывшейся мне вечерней красотой и вдыхал всей грудью вечерний аромат чистого воздуха, который если не пьянил, то дурманил так, что у меня слегка закружилась голова.

Утром, позавтракав яичницей и молоком (бабе Нюре колхоз выписывал на нас яйца, мясо, рыбу, молоко, картошку), мы отправились на картофельное поле.

Возле поля кучками стояли инъязовцы, почти одни девчонки, которые встретили нас шумным приветствием. Чуть в сторонке наш старший, профессор Борис Александрович Ильиш, по учебникам которого занимались студенты факультетов иностранных языков всего СССР, разговаривал с двумя студентами-старшекурсниками. Он им что-то втолковывал: они изображали внимание и почтительность.

Профессор приехал на картошку так, как ходил в городе: в шляпе, хорошем пальто и