Дети - Наоми Френкель

«Тогда, – Эрвин опустил голову в ладони, склонившись над стойкой, – тогда Герда заменила сегодняшний день завтрашним. Ворвался в ее жизнь культ будущего. Отношения к ребенку, мужу, дому, все простые и нормальные человеческие отношения – были отброшены и отменены во имя культа великих революционных достижении будущего. И тогда борьба превратилась в самоцель, все связалось и прониклось политикой, партией. Любовь, муж, ребенок, дом – все во имя отдаленной высокой цели... Жизнь человека лишь переход к той далекой цели... Герда больше не женщина. Герда теперь – тип. Все ушло. Потеряно».

– Я говорю вам, он неудачник. Точно, как Эбергарт.

«...Нечего делать! – Гномы перед его лицом, как единая красная стенка, включая трактирщика, служанку, потрепанных мужчин, Эбергарта и Герду в придачу. Он один по другую сторону этой стены. Завопит – никто его не услышит»

Оттолкнул рюмку, она опрокинулась, водка выплеснулась на стойку.

– Эй, неудачник, остерегись!

– Верни мне мой велосипед, он тут остался, у тебя.

– Что ты кричишь, человек? Я что, собирался конфисковать твой ветхий велосипед? Сначала оплати за пролитую водку.

Прозвенела монета.

– Ну, точно, как Эбергарт!

Голос плосконосого преследует его. Осторожно он пересекает трактир, боясь снова грохнуться у дверей. Кажется, что ему не повезет в любом месте. У Герды он потерял свою радость, в трактире – уверенность. Он неудачник. Нечего делать! Плосконосый не отстает. Эрвин извлекает часы: скоро восемь. Машину на фабрику он прозевал. Что сейчас делать? Но натыкается на слово «прозевал», и никак не может завершить, как следует, предложение. Ему надо, во что бы то, не стало, добраться до работы, решает он из последних сил. Доезжает на велосипеде до Александрплац.

Площадь полна народа, как в обычные дни. Забастовка здесь почти не ощущается, ибо это перекресток всех путей и направлений города. Обычно здесь – столпотворение, гремит наверху железная дорога, несутся под землей поезда метро. Звонят трамваи. Огромные двухэтажные автобусы виртуозно, как фокусники, лавируют между массой машин и пешеходов. Все втискивается в эту площадь. Но сегодня общественного транспорта не видно, лишь скользят кареты, сани небольшие автомобили и потоки людей. От этой массы снег стал черным. На островке посреди площади, где обычно полицейский регулирует движение, ораторствует человек при большом скоплении слушателей.

– Социал-демократы это, по сути, социал-фашисты. Предатели, сволочи, штрейкбрехеры.

– Теплые трусы на продажу! – провозглашает женщина неподалеку.

– Цветы для радости! Цветы для траура! – выкрикивает мальчишка, продающие бумажные цветы. У входа в огромные залы рынка мужчина отвешивает пощечину женщине. Она вскрикивает. Никто на них не обращает внимания.

Толпа в мгновение ока заполнила тротуары вокруг схватки. В воздухе свистят резиновые дубинки полицейских. Волокут по земле человека. Он выступал против забастовки. На крыше огромного универмага уже установили фигуру святого Николая-чудотворца. Рабочие прилаживает к его голове корону из цветных лампочек. Готовятся к Рождеству. А под святым Николаем, вдоль кажущегося бесконечным фасада универмага выстроились мелкие торговцы. Котлеты из конины. Картофельные оладьи. Поздравительные открытки к Рождеству. Галстуки.

Напротив, на деревянном заборе, окружающем строящееся здание, плакаты и объявления торговых домов. Гитлер и Тельман среди святых и ангелов, Марии, Иосифа и младенца-Иисуса.

Эрвин стоит перед забором, читая все плакаты и лозунги. Он уже несколько раз обошел по кругу всю площадь, ведя велосипед сквозь толпу, пока не добрался до южной стороны площади, к серому зданию полицейского управления. Здесь трамваи ждут штрейкбрехеров, чтобы везти их под усиленной охраной нарядов полиции. У входа на улицу, с левой стороны стоят пикеты забастовщиков под огромным плакатом: «Позор штрейкбрехерам!»

Справа вооруженные полицейские сопровождают пассажиров в трамваи, защищая их от града камней, снежком, проклятий. Уже несколько раз Эрвин пристраивался к полицейскому наряду. Нет! Он не в силах стать штрейкбрехером. Но и уйти отсюда он тоже не в силах. Ему противна эта забастовка. И это он хотел бы выразить поездкой через весь Берлин до заброшенного пригорода, где находится фабрика, но нет у него на это решимости. Он противен самому себе за эту слабость и нерешительность, уходит и возвращается. И людская масса втягивает его и выталкивает. Он решает: «Сейчас! Сейчас!» И уже становится рядом с полицейскими. Но снова отступает и обходит по кругу площадь. Останавливается у небольшого магазина, на витрине которого смесь различных вещей.

Консервы, английский виски, сигареты разных сортов, детали для велосипедов, клетки для птиц, мужские головные уборы. Эрвин без шапки. Он входит в магазин. Чернобородый продавец, говорит скороговоркой, в магазине – теплынь. Эрвин все выбирает и выбирает, стараясь, как можно дольше, задержаться в тепле. Открывается дверь. Две проститутки хотят купить шелковые чулки. Плотная от множества товаров атмосфера магазинчика наполняется запахами, шорохами платьев и громкими спорами по поводу цены. Продавец опустил взгляд, но не уступает, чем выводит девиц из себя. «Я должен прийти ему на помощь», думает про себя Эрвин, но ничего для этого не делает. Стоит перед зеркалом и примеряет шапки.

– Грязный еврей! – визжит одна из девиц, и обе покидают магазин.

Продавец складывает разбросанные по прилавку чулки в коробки. Лицо его спокойно. «Сказать ему хотя бы одно доброе слово», думает Эрвин, но молчит. Берет шапку, кладет деньги на прилавок, прощается хриплым голосом и тоже уходит из магазина. Может, и в магазине еврея он оставил нечто? «Какой ты, все же, несчастный бедняга».

– Сколько времени ты здесь стоишь, как будто не сдвигался с места со вчерашнего дня?

Он видит себя перед известной ночлежкой «Банановый подвал», находящейся в заброшенном, разрушающемся на глазах, доме. Окна в нем выбиты. На верхних этажах видны большие трещины. Лишь подвал цел, стал убежищем для бездомных, нищих из нищих. Подвал заселен до отказа, на ступеньках всегда стоят мужчины на страже, и не дают зайти тем, кто им не нравится.

– Эй, ты, не слышишь? Убирайся отсюда, пока тебя еще ноги носят!

Эрвин волочит велосипед по снегу и думает: что он тут, у подвала, потерял? Он все более и более испытывает опустошение.

– Господин, минуточку!

Перед ним человек с фотоаппаратом.

– Господин, – фотограф расставляет треногу аппарата, – одну или две фотографии? Дайте адрес, фото будет прислано вам на дом. С полной ответственностью. У меня нет плохих фото. Оплата заранее. Улыбайтесь, господин. Есть люди, у которых лица как масло, которое размазывают. Погодите. Хорошее фото всегда необходимо. Может, вы собираетесь расстаться с женой? Несколько прощальных слов вместе с вашей фотографией. Улыбайтесь, господин, улыбайтесь...

– Пошел вон, – кричит Эрвин, – пошел отсюда, пока тебя ноги носят!

От его резкого крика фотограф словно испаряется.

– Горячие сосиски, господин!

– Шарик для ребенка, господин!

Эрвин поворачивается спиной к торговцам, и видит перед собой трактир, на оконном стекле которого большой плакат: « Реви, как лев в саванне, если пусто в стакане!»

С соседнего угла доносится приятный голос:

– Люди, человек должен вернуться к природе! – И эту речь слушает достаточно много людей. – Люди, люди! Будем, как Адам и Ева, вернемся в лоно рая!

– Молоко «Булэ! Молоко «Булэ!»

Белый фургон остановился около оратора, и продавец молока в белом халате звонит в колокол. «Булэ» это большое молочное предприятие, которое жители столицы называют – «Парта Берлина». Его белые фургоны с торчащими из корпуса кранами, носятся в утренние часы по всем улицам города.

– «Булэ» едет! «Булэ» едет!

И пропагандист природы остался без слушателей. Со всех краев площади бежит народ к белому фургону. Дети плачут, домохозяйки переругиваются. Толкотня и давка, голова упирается в голову. Проститутки и безработные, попрошайки, продавцы с рынка, старики, дети, парни и девушки, просто прохожие, – все бегут. Гудок ближайшей фабрики оглушает площадь. Ораторы ревут с трибун. Торговцы расхваливают свои товары. Пьяницы шатаются по площади, бормоча что-то себе под нос. Полицейские тяжело ступают. С рынка идет вал запахов – мяса, рыбы, овощей. Опавшие лица, голодные глаза. Молоко течет из натертых до блеска кранов, падает снег, раздуваемый ветром. Оборванцы и нищие движутся с трудом. Не гляди ни направо, ни налево, только на ботинки, месящие снег, который от множества ног превращается в грязь. Следы, следы. Ты движешься по чужим следам. Ты кричишь голосами других...

Перед глазами – старый дом. Ветер перевернул на нем вывеску. Буквы стоят вверх ногами. Гостиница. «Мир вверх ногами, – думает Эрвин, – человек в гостинице, в жалком пристанище на ночь, ковыляет в пустоте...»