Рассказы Эдуарда Кочергина в "Знамени" - Эдуард Кочергин

Я стал свидетелем многих смешных, иногда драматических, а порою нелепых происшествий, связанных с попаданием безбилетных зрителей в БДТ. Перед моими глазами проходило множество гостей театра, питерских актеров, критиков и просто театроманов.

Среди посетителей тех времен глаз мой особо зафиксировал седую старуху с властным аристократическим лицом в черной, хорошего рисунка старинной бархатной шляпке, опоясанной муаровой лентой, в черном, дореволюционного твида платье, в имперской красоты маленьких замшевых ботиночках на высоком каблучке со шнуровкой и с расшитой черным стеклярусом театральной сумочкой. Поверх роскошного старомодного платья на ней надет был обыкновенный плащ советского пошива. Михаил Натанович и Павел Павлович необыкновенно любезно принимали эту старую даму в администраторской. Входя, она здоровалась со всеми и позволяла одному из стариков снять с нее плащ и устроить его в гостевой шкаф. Затем кто-то из них или один из вызванных билетеров провожал драгоценную гостью в зал. На мое неприличное любопытство — “Кто эта дама?” — мне ответили: родственница одного из актеров. В ту пору я еще не очень знал артистов, но на афишах театра было много звучных фамилий вроде Карнович-Валуа, Корн, Стржельчик и других. Наверное, эта аристократическая тетенька принадлежала к одной из этих фамилий.

Потом я увидел старую аристократку на спектакле моего “Генриха IV”. Михаил Натанович под руку провел ее по левому проходу зала и усадил на крайнее кресло седьмого ряда в центральной части партера. Да, подумал я, такой породы, как эта дама, давно уже нет не только в полуторатысячном зале театра, но, пожалуй, и во всем нашем городе.

Позже, на премьере спектакля “Валентин и Валентина” по пьесе Михаила Рощина, который я оформлял, встретив в фойе загадочную старую аристократку, я даже поклонился ей как давно знакомой. Она ответила легким кивком головы.

В 1973 году на одном из премьерных спектаклей “Мольера” по знаменитой пьесе Михаила Булгакова на необычную гостью обратил внимание сам Товстоногов. Из директорской ложи он увидел, как два старых администратора бережно, под ручки ведут какую-то совсем древнюю, седую старушку с выразительным властным лицом и усаживают ее в кресло его седьмого ряда. Дело в том, что Георгий Александрович репетиции своих спектаклей проводил, сидя по центру именно седьмого ряда. В седьмой ряд администраторы ежели и сажали кого, то очень знатных персон. Товстоногов даже возмутился, почему не предупредили, что в его театр пришла какая-то важная старуха, а он не посвящен и не знает, кто она такая. Вызвал знаменитого Валериана Ивановича, заведующего труппой, который все и всех знал, показал ему упакованную во все черное старуху и спросил, знает ли тот эту почтенную особу. Осторожный Валериан Иванович высказал предположение, что это, очевидно, какая-то родственница одного из администраторов. “Она такая же родственница и того и другого, как я племянник Остапа Бендера или последнего китайского императора! Да, но все-таки интересно, кто эта старая черепаха, которую притаскивают наши администраторы в мой ряд? Валериан Иванович, после начала спектакля, будьте добры, позовите ко мне в кабинет Натаныча и Пал Палыча”.

“Поведайте мне, пожалуйста, дорогие мои, — обратился Георгий Александрович к двум своим седым, заслуженным администраторам, — кого вы почти приносите и усаживаете так бережно в мой седьмой ряд? Откройте секрет, кто эта древняя дама?”. Два театральных аксакала, как виноватые пацаны, опустили свои серебристые головы. В кабинете главного режиссера наступила тишина. Затем Натаныч выдохнул признание: “Графиня”. “Графиня?” — переспросил Гога, от неожиданности опускаясь в кресло. “Да, да, графиня, последняя графиня Апраксина”. “Да что вы! На каком свете вы, господа, ее отыскали?” — с недоверчивой иронией воскликнул главный.

Павел Павлович рассказал шефу, как десять лет назад, в 1963 году, к ним за полчаса до спектакля в дверь администраторской решительно постучали, и твердый женский голос потребовал принять ее и выслушать. Практикант открыл дверь администраторской, и перед ними возникла пожилая дама с властным аристократическим лицом, одетая во все черное. Когда она вошла, все невольно встали. Дама попросила минуту внимания и, остановившись у стола Михаила Натановича, неожиданно заявила, что она графиня Апраксина, что вернулась из мест совсем отдаленных и желает воспользоваться своим правом бесплатно посещать спектакли БДТ, как это было оговорено ее предками в договорах с Сувориным и другими арендаторами театра. Из старинной сумочки достала свой паспорт и воскового цвета, сложенное вчетверо, свидетельство, выданное храмом Вознесения Божьей Матери, что стоял когда-то на Вознесенском проспекте, о рождении девицы Апраксиной.

Два старых дяденьки обалдели и вытаращились на нее. Такого кина в их долгой жизни еще не было, неимоверная фантастика, прямо Гофман, Булгаков, черт-те что, представление какое-то! “Седьмой ряд до революции принадлежал моей фамилии, сейчас я осталась одна. Надеюсь, вас это не обременит, — заявила выпавшая из истории аристократка. — Думаю, что посвящать всех, особенно начальство, не следует. Советская власть еще не закончилась. Я свое отсидела, а у вас могут быть неприятности. Часто беспокоить вас не стану, а ежели дадите свой телефон, о намерении посетить театр буду предупреждать заранее. Договор есть договор, а власть сегодня у нас одна, а завтра другая...”.

Перед такими доводами старики сдались — они были законниками. Исполнение древнего договора стало их многолетним долгом и тайной. И они его как истинные люди культуры и высокие профессионалы ни разу не нарушили.

Разоблачив диссидентство своих главных администраторов, Георгий Александрович, естественно, о графине Апраксиной никому не рассказывал. Только в 1982 году об этой цеховой тайне я узнал от него, и то в Финляндии, работая с ним над оперой “Дон Карлос”. Узнал и вспомнил несколько раз виденную мною в БДТ пожилую даму с аристократической стойкой, седыми волосами, аккуратно заправленными под черного бархата шляпу, всегда сидевшую только в седьмом ряду, в кресле № 176. Эту седую, одетую в траур даму из абсолютно иного мира не запомнить было невозможно.

Последний год жизни ходить пешком в театр нашей графине стало трудно, званый родственник, полковник-артиллерист в отставке Павел Павлович привозил ее на очередные премьеры и отвозил домой в своей знаменитой “Победе”. Жила она близко, во дворе дома на углу Мучного переулка и канала Грибоедова, в большой коммунальной квартире вместе с такой же старенькой, как и она, тетенькой — бывшей ее горничной. Эта горничная после возвращения графини из лагерей приютила бездомную в своей комнатухе и прожила с нею более двенадцати лет. На ее руках Апраксина и почила.