Последний автобус домой - Лия Флеминг

В группе немецких студентов выделялась Ева. Ее светло-золотистые волосы волнами спускались до пояса, ходила она в джинсах и кожаной жилетке. Ее английский был безупречным, а ярко-голубые холодноватые глаза пронзительно вглядывались в собеседника. Марти и Дез то и дело обращались к ней с какими-то вопросами.

– Мы угодили в самое логово социалистов, не иначе. Еще чуть-чуть, и нам светит увидеть самого Билли Фроггатта! Мы-то думали, у них тут сплошная развлекаловка! А на самом деле зачинщики всего этого собрания готовят студенческие волнения, призывают бороться, – говорил Марти, перелистывая брошюрки, раскиданные в конференц-зале.

Лекции читали по-немецки и по-английски в длинной столовой, похожей на барак. После лекций разбивались на маленькие рабочие группы, в которых оттачивали навыки лидерства: как пробуждать энтузиазм и заражать идеями. Показывали какие-то немецкие документальные фильмы с субтитрами, но они были такими скучными, что Конни попросту засыпала.

Что они вообще здесь делают? И вот ради этого они пели на улицах? Ради этого бросили нормальную жизнь? Конни старалась не думать о бабуле, о том, как она там одна, в гипсе. Конечно, Невилл помогает, чем может. Но чувство вины не проходило. Больше всего здесь ей нравилось пить пиво и бродить после ужина от группки к группке.

Никто из них прежде никогда не пробовал всей этой континентальной еды: баночки с йогуртом, мелко нарезанный фруктовый салат, покалывающий язык, тарелки с холодным мясом, сосисками, глубокие чугунки с тушеными овощами, подаваемыми с квашеной капустой и солеными огурцами, огромные блюда сыра… На завтрак давали только кофезаменитель с молоком и хлеб, а на обед, когда в программе была прогулка, – сухой паек: большой кусок сыра, ломоть хлеба и яблоко.

Евина группа держалась очень дружелюбно, они часто шагали рядом с Марти и ребятами на таких прогулках. Ева манила их, словно магнит. Конни мучилась в своих тесных черных кожаных башмаках, натиравших пятки и сдавливавших пальцы, стоило ей пройти милю. Волдыри были уже размером с яйцо.

Вечером после первой такой пешей прогулки Марти собрал их всех вместе.

– У нас проблема. Они не хотят рок-н-ролл. Говорят, им нужны народные песни и какие-нибудь протестные. Хотят представить нас своей ячейкой из университета Лидса, так что нечего нам тут распевать западные капиталистические песни. Ева говорит, нам надо либо сменить репертуар, либо вовсе не выступать. Просто не могу поверить. Проделать такой путь, и все зря! Влипли. Ох уж доберусь я до этого вашего Билли! – И он грозно посмотрел на Джека и Сэнди. И через секунду снова скрылся, увязавшись за Евой.

Конни чувствовала себя обузой. Предоставленная самой себе, она сидела под деревом и тихонько перебирала струны, борясь с наплывающей тошнотой. «Марти вот уже несколько дней даже не подходит ко мне. Что я сделала не так? Я теперь словно просто член группы, словно ничего между нами не было. Как это больно…» Может быть, стоит написать для них песню, которая подойдет для здешнего собрания, и все снова станет хорошо? Ведь она же последовала его совету, записывала все строчки и кусочки, что приходили в голову! Нужен какой-то народный номер, что-то в духе Джоан Баез[45]. Что-то никак не складывается мелодия… Обрывки какие-то…

Закрыв глаза, Конни размышляла. Не в наказание ли ей это за то, что не вернулась домой? В этих думах она задремала – и проснулась со строчкой: «Я пою блюз о детях войны». Все они дети войны, все родились тогда, когда их страны враждовали. А теперь они дети мира, но мир этот такой хрупкий, над ним нависает ядерная угроза: Берлин, Россия, Венгрия, Америка, вторжение на Кубу, провал операции[46] в Заливе Свиней… Неужели две мировых войны ничему нас не научили?

Она думала о Фредди, своем отце, которого никогда не видела. Интересно, она хоть чем-то похожа на него? Он погиб в Палестине. Его смерть изменила хоть что-то или стала просто еще одной бессмысленной случайностью войны?

Солдат, солдат, ты ведь не виноват,Что уходишь в дымный закат.Час любви твой – войною распят,И тебе незнаком дочкин взгляд.

Она повторила про себя слова снова и снова, пока вдруг они не легли на мотив старой народной мелодии, Конни слышала ее несколько раз по телевизору.

– Сэнди, проснись!.. Послушай, как тебе? – попросила она, не будучи уверенной, что сочиненные ею строки будут кому-то понятны.

Ты за что воевал, жизнь свою отдавал?За кусочек земли и за флаг?Очень тихо в лесах и пустынно в полях,Грусть застыла у дочки в глазах[47].

– Великолепно! – воскликнул Марти, обнимая ее.

Они пошли за домики порепетировать. Получалось так здорово, что даже Лорни Добсон схватил Конни в охапку и рассмеялся.

– Ты наша спасительница! Мы добавим пару куплетов и несколько песен против вооружения. Но могу поспорить, под конец они все напьются, и когда мы врубим нашу настоящую музыку, как миленькие подскочат и пойдут отплясывать. Странное тут местечко, конечно. То ли монастырь, то ли лагерь для военнопленных. Просто в дрожь бросает от эдакого сочетаньица. И до чего же они серьезны с этой своей политикой! А Марти-то, похоже, втрескался в Еву, – добавил он шепотом, скорчив хитрую морду.

– И что с того? – через силу улыбнулась Конни. – Мы же не сиамские близнецы.

– Ну и славно тогда, – и он послал ей веселый взгляд.

Подошел день выступления. Объявляя новый номер, Конни вдруг ощутила неожиданную гордость.

– Я хотела бы посвятить эту песню своему отцу, Фредди. Я никогда не знала его, он погиб в Палестине от руки израильских сепаратистов. А моя мама Анна во время войны участвовала в партизанском движении на Крите, была в лагере для военнопленных, потом бежала в Англию.

И Конни запела. Чуть позже вступили остальные. Они пели сначала те слова, что сочинила Конни, потом добавили еще пару строф. Мелодия запоминалась легко, и вскоре английские студенты, а за ними и другие подхватили ее. Все были довольны, пиво текло рекой, а потом кто-то из англичан попросил сыграть что-то ритмичное, зажигательное, никто ему не возразил, и скоро все уже отплясывали – точно как и предсказывал Лорни.

Окрыленная успехом, Конни оглянулась в поисках Марти. Но тот танцевал с Евой и ее подругой и даже не смотрел в ее сторону.

– А что я тебе говорил? – прошептал ей Лорни. – Эта немецкая Лорелея приворожила его!

– Вижу, – ровно ответила Конни, опрокидывая в горло пряное пиво так, будто это сладенькая газировка. – Ну и ладно. Идем-ка, побьем их на их же поле, – кивнула она ему, стараясь сохранять внешнее хладнокровие, хотя внутри у нее все просто кипело.

И они пустились танцевать и дурачиться. Конни реагировала механически, а вот Лорни – тот разошелся как безумный, волосы падали ему на лоб, он вращал глазами. Возможно, его не назвать красавцем, но его движения оказывали странное гипнотическое воздействие: руки и ноги жили какой-то отдельной от тела жизнью и словно вели за собой, бедра крутились в такт.

– На, выпей еще, – протянул он ей кружку, и она послушно залпом все проглотила. А почему нет? В зале не видно ни Марти, ни Евы. Если они там вместе любуются луной, то ей что, рыдать, уткнувшись в пиво? В эту глупую игру можно играть вдвоем с кем угодно другим. Конни взяла Лорни за руку и обвила ее вокруг своей талии. Что ж, пора проверить, действительно ли его чресла так хороши, как описывают.

Это был пьяный, бездумный и прямолинейный секс, но месть была сладка. Они спотыкались в темноте, падали друг на друга, хихикали и целовались. Лорни оказался великим экспертом по расстегиванию крючочков, кнопочек и пуговичек. Они оба нализались так, что наутро Конни даже не могла вспомнить, хорошо ли им было вместе. Она лежала на мокрой от росы траве с дикой головной болью, и ей казалось, что язык ее превратился в заскорузлый дверной коврик. Она поднялась и с усилием побрела в сторону домика.

Марти был уже на ногах и паковал вещи в фургон. Лицо его было чернее тучи.

– Где тебя носило всю ночь? – набросился он на нее.

– Полагаю, не так далеко от тех мест, куда уединились вы с Евой, – огрызнулась она.

– Как ты можешь быть такой глупой? Мы приехали сюда петь, а не шляться по ночам, словно придурки, – ответил он, будто не заметив ее укола.

– Говори о себе! – рявкнула она. – А я прекрасно провела время.

– О да, я видел, как ты охмуряла Лорни. Господи, да ты словно из ума выжила вчера! Ты разочаровываешь меня, Конни. Это дешевый поступок, который породит одни проблемы. Как ты могла опуститься до такого?

– Он обижает тебя, дорогая? – послышался голос, и рядом возник Лорни, уже с рюкзаком. Приблизившись к Конни, он было обнял ее, но Конни стряхнула с себя его руки.

– Все в порядке. Пойду сложу вещи. Концерт окончен, я полагаю.

Ее тошнило, и она чувствовала себя маленькой и глупой.

– Можешь повторить это еще раз, – кивнул Марти. – Мы не заработали ничего. Фургон вот-вот развалится.