Новый Мир ( № 8 2013) - Новый Мир Новый Мир

ведь неважно, какого размера контейнер, в котором сидишь. o:p/

Только сколько путей — в музыку, речь и сигналы с крыш — o:p/

видеть целое этой простой красоты!  o:p/

o:p   /o:p

Я, Господи, чувствую, как Ты борешься за меня. o:p/

Сколько раз искушающий случай, перед которым я пас, o:p/

Твой план на меня извращал среди бела дня, o:p/

но на последней двери перед адом Ты лично замки менял — o:p/

Ты уже меня, Господи, спас. o:p/

o:p   /o:p

Ну, куда полетим с Машука? — Обратно в газетный киоск, o:p/

где деревья обставшие что-то листают, шурша — o:p/

что-то про лондонский олимпийский кросс, o:p/

на биотопливо, пишут, снова растущий спрос — o:p/

и свободно парит душа.

Рассказы про Ивана Петровича и стихи

Горбунова Алла Глебовна родилась в 1985 г

Горбунова Алла Глебовна родилась в 1985 г. в Ленинграде. Окончила философский факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Автор книг стихов «Первая любовь, мать ада» (2008), «Колодезное вино» (2010), «Альпийская форточка» (2012). Лауреат премии «Дебют» в номинации «Поэзия» за 2005 г. Шорт-листер премии Андрея Белого (2011). Живет в Санкт-Петербурге. o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

o:p   /o:p

o:p   /o:p

*   * o:p/

  * o:p/

он вдохнул и заплакал, o:p/

был воздух колюч, o:p/

была матерью ночь-простыня. o:p/

o:p   /o:p

он вдохнул и заплакал: o:p/

в замочную скважину o:p/

луч проникнет и ранит меня. o:p/

o:p   /o:p

жаркое-жаркое лето будет печь меня год от года, o:p/

как яблоко в духовке, но стоит меня испечь — o:p/

и стылая зима заморозит меня, как воду. o:p/

o:p   /o:p

в уши мои войдут звук битвы и звук молитвы, o:p/

рёв двигателя, лязг тормозов, o:p/

но смогу ли услышать новый, опасный, как бритва, o:p/

неисповедимый зов? — o:p/

o:p   /o:p

цвет фиолетовый — цадди — стеклянные колокольчики на ветру — o:p/

сине-фиолетовый — айин — в безветренном воздухе холод внезапный o:p/

и дуновенье тепла, o:p/

o:p   /o:p

и облака — ламед — над озером соберутся o:p/

в образ, который напомнит мне то, что я полюблю. o:p/

и если я брошу в пруд камень — возникнет рябь. o:p/

o:p   /o:p

я буду видеть, как солнце пробивается сквозь тучи, o:p/

как туман вьётся плющом по склону, o:p/

я буду видеть синий, зелёный, сине-зелёный, o:p/

я узнаю гром, пар, бьющий из-под земли, и смерч, — o:p/

o:p   /o:p

он вдохнул и заплакал. o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

Ночные ласточки o:p/

o:p   /o:p

Ласточки — дневные птицы. o:p/

o:p   /o:p

Из гнёзд земных день белый не увидит o:p/

вспорхнувших ночных ласточек полёт, o:p/

            сквозь черноту иная пронесёт o:p/

надежду зыбкую и зябкую невинность. o:p/

o:p   /o:p

В пустыне ночи нет богов и слов, o:p/

            белеет птичья кость, болеет боль. o:p/

Летит, хвост расщепив, как «Л» — Любовь, o:p/

стремглав подняв крыло, как «Г» — Глаголь, o:p/

o:p   /o:p

чтоб Слово молвить, Словом быть, o:p/

свет виждя, зиждя твердь, o:p/

встречает ласточка в дали o:p/

занявшийся Рассвет. o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

o:p   /o:p

МЫТАРСТВА ИВАНА ПЕТРОВИЧА o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

Видела я лица, которых никогда не видела, и слышала слова, которых никогда не слыхала. Что я могу сказать тебе? Страшное и ужасное пришлось видеть и слышать за мои дела… o:p/

«Мытарства блаженной Феодоры» o:p/

o:p   /o:p

o:p   /o:p

o:p   /o:p

o:p   /o:p

1 o:p/

иван петрович и пономарь o:p/

o:p   /o:p

иван петрович поехал куда-то на метро, а вышел из электрички на далёком полустанке в бешеной зелени. медленно, с котомкой за плечами, побрёл куда-то вдоль рельсов, пока они не утонули в песке недалеко от маленькой площади. в летней кафешке из светлого дерева он купил чебурек. из-за деревьев проглядывал храмовый комплекс. «ку-ку!» — и пьяный озорной пономарь вылез из-под юбки краснолицей продавщицы платков, пряников и деревянных гребней. продавщица тут же с материнским укором сказала пономарю: а ты, венечка, всё выделываешься. o:p/

o:p   /o:p

выпьем по чекушке? — спросил пономарь. сели на солнцепёке, и пономарь исповедался: у меня была жена, и однажды звонит и говорит: приезжай в чехию, в гостиницу «гуси у ягуси», буду тебя ждать. приехали мы со славиком, искали по всей гостинице — не нашли, пошли в подвал, а в подвале у них бар и бильярд. там за столиком сидят девушки и в дурачка играют, одна другой страшнее, кто без зубов, кто без глаз, у кого и вовсе морда лошадиная вместо лица, и одно место за столом пустое. а девушки смеются, разговаривают, и к этому месту пустому обращаются, именем жены называют. и такой страх взял нас со славиком, что мы оттуда пятнадцать километров бежали, не останавливаясь. а на следующий день жена умерла. o:p/

o:p   /o:p

а я, — отвечает иван петрович, — работал в мгу. однажды спускаюсь я по лестнице, а на ней стоят мои мать и отец. я разозлился на них, что они меня в покое не оставляют, в москву за мной зачем-то приехали, толкнул мать, а она обратилась в маленькую свечку, полетела через ступеньки и разбилась. и отец тоже стал свечкой и разбился. стало мне страшно, спустился, подбираю одну свечку и другую, кусочки воска друг к другу прилаживаю. глядь, а мать и отец стоят рядом, как бы отдельно от свечек. мама берёт свою свечку в руки и говорит: все там будем. вернулся домой, а мне звонит тётя таня из осиновой рощи и говорит, что дом ночью сгорел и родители угорели. o:p/

o:p   /o:p

да, говорит пономарь, ну ясно, ладно, пойду я, а то жена ждёт. кто? — не понял иван петрович. жена, — говорит пономарь, — видишь, сюда уже идёт, меня ищет. иван петрович посмотрел: и правда — к ним приближалась жена пономаря. o:p/

o:p   /o:p

2 o:p/

иван петрович, обманщик o:p/

o:p   /o:p

иван петрович стоял в длинной очереди, ведущей в административное здание сталинского типа, там должен был он получать какие-то бумаги, а вернее всего, похоронное свидетельство. рядом стояли две уродины:  у одной широко, как у лошади, раздувались ноздри, всё тело было покрыто струпьями, а на голове — бигуди, другая была одета как маленькая девочка, в коротенькую плиссированную юбку, обнажавшую слоновьи целлюлитные ноги, и маечку с чёрным зайчиком, из которой вываливалась грудь десятого размера, лицо её в трёх подбородках было омерзительно кокетливо. перед ними на четвереньках стоял мужчина. женщина в бигудях пнула его ногой под зад, и он, получив разгон, устремился занять своё место в очереди позади ивана петровича. тот обернулся и увидел, что это не кто иной, как школьный его приятель славик. радостно они обнялись и, позабыв про очередь, отправились гулять по району их детства — во дворах рядом с заливом. неспешно текла беседа, как вьюжная дорожка мимо сине-зелёного детского садика, сложенного как будто из детских кубиков. вышли они на берег замёрзшей реки, и казалось ивану петровичу, что это смоленка, но река мелела к своему концу и упиралась в узкую улицу. улица входила  в реку, а река в улицу, и были они продолжением друг друга, как плечо и предплечье. на реке был сделан каток, и иван петрович со славиком вздумали покататься. свободно и легко катался славик, и стал он словно моложе. у ивана петровича же прокатиться никак не получалось, словно что-то липкое и тяжёлое пристало к его ногам. а славик катается вокруг него и дразнится: а ты за моей спиной цыпиной сказал, что я с киселёвой, подругой её, целовался, хотя никогда у меня ничего с ней не было, и цыпина меня бросила. что ты, — говорит иван петрович, — а сам вспоминает: да, сказал, потому что самому ему цыпина нравилась. что ты, — говорит иван петрович, — никогда не говорил ей такого. — правда? — говорит славик, — цыпина-то и киселёва какие красавицы стали. — не знаю, — говорит, — не видел, давно это всё было, брось ты. — да нет, — говорит славик, — вчера было, а цыпину и киселёву ты сегодня видел, цыпина-то, видишь, сердится до сих пор. o:p/

o:p   /o:p

3 o:p/

иван петрович и быдло o:p/

o:p   /o:p

иван петрович ехал в поезде, а напротив него сидело быдло. иван петрович сразу это понял: по спортивному костюму, кепке, красному одутловатому лицу спившегося физкультурника. поезд ехал сквозь голую белую паволоку зимы, как бы продирался сквозь заунывную пелену. быдло ело жирную курицу с ненасытным чавканьем и запивало её жигулёвским с задорным рыганием. насытившись, оно захотело поговорить и стало поглядывать на ивана петровича, который ёрзал как на иголках и не хотел встречаться с быдлом взглядом. я человек интеллигентный, — думал иван петрович, — а этого типа не знаю и знать не хочу, но кое-что про него знаю. что он сырьё для биореактора — вот что я про него знаю. чтобы не встречаться с быдлом глазами, он делал вид, что увлечённо рассматривает что-то в окне, а там, в сероватой понурой мгле, сгущались подобия полулиц-полувихрей, похожие на мунковский крик, и приникали к стеклу, зиянием рта своего желая поглотить поезд. но страна призраков за окном, по которой — по небу ли, по воде или по тусклому ледяному огню — ехал поезд, не удивляла ивана петровича. удивляло — быдло. удивляло и приводило в негодование. как так? — думал иван петрович про быдло, — как так? быдло же обнаглело вконец и завело разговор, да в такой тональности, от которой у ивана петровича начался зуд в кишках и чуть не прихватила медвежья болезнь. ты здесь воевал, братан? — спросило быдло и для вящей убедительности похлопало ивана петровича по плечу. нет, не воевал, — сдавленно выдохнул иван петрович. а, так ты небось тогда там воевал… — догадалось быдло, — ты, я посмотрю, уже зрелый мужик, я для тебя небось вообще салага. зрелый — не зрелый, а ты-то уж меня постарше будешь, — хотел сказать иван петрович, посмотрел на свои руки и ахнул: превратился он в старика лет по меньшей мере восьмидесяти. ты хороший человек, я вижу, — продолжало быдло всё душевнее и душевнее, — живи до ста лет. старуха у тебя есть? слушай, что я тебе говорю: найди себе девочку двадцатипятилетнюю втайне от мамки. я вот хоть и не воевал в отличие от тебя, а тоже кое-что в жизни понимаю. я ведь не дурак, да? скажи, ну ведь не дурак? — да, — сглотнул иван петрович, — не дурак, сразу видно. я охранником в элитной школе работаю, считай — внештатный полицейский. вот веришь-нет — сейчас пиво пью, а одна история у меня так перед глазами и стоит… — и быдло начало рассказывать историю за историей, запас которых никак не мог иссякнуть, как почему-то не могло иссякнуть и его пиво: сколько ни пил он, а бутылка оставалась полной. когда же поезд остановится? — думал иван петрович и, наконец, в перерыве между двенадцатой и тринадцатой историями пробежал через пустые вагоны к кабине машиниста. она была не заперта, и, ворвашись туда, иван петрович увидел — машиниста нет, и ничего нет, ни кнопок там каких-то, ни рычажков. только ведро с опилками стоит зачем-то. по спине его похлопали. хороший ты дед, — сказало быдло, — сейчас покурим, и я тебе ещё одну историю расскажу. иван петрович бессильно упал на лобовое стекло и взглянул туда, в нечаемую даль белёсой вязкой пустоты. оттуда тут же на взгляд его, как мотыльки на огонь, налетели мунковские призраки-вихри и, прижимаясь к стеклу, раззявили проёмы ртов. ишь, лопочут, — умилилось быдло и от избытка сердца добавило: вы мои милые, мои белесоватые. o:p/