Женат на собственной смерти (сборник) - Андрей Дышев

— Ну да! Конечно! — развеселился Бревин. — А то будет прикол, да? Три дня ходил бородатым, а на четвертый вдруг оказался бритым!

— А самое главное — поменьше гуляйте по поселку. Мало ли, вдруг попадете на глаза спасателю! Этот сразу поднимет шум.

— Кто поднимет шум? — скривился Бревин. — Врач, что ли? А что, у вас не хватает сил поставить его на место? Могу помочь…

— Пока не надо, — отмахнулся Гвоздев. — И последнее: Саркисян просил передать, что деньги, которые вы ему должны, подготовите к завтрашнему вечеру. Он сам заедет к вам в четыре часа.

— Без базара, командир! — по-деловому произнес Бревин. — Завтра утром я позвоню своим браткам, и они уже к обеду подвезут всю сумму.

— Договорились, — кивнул Гвоздев.

— Слушай! — вдруг осенило Бревина. — А почему бы нам не завалиться сейчас в какой-нибудь ночной кабак? По такому случаю я угощаю! Прихватим с собой девочек, устроим релаксацию по полной программе!

В другой обстановке Гвоздев согласился бы на столь заманчивое предложение, не задумываясь. А сейчас он спешил на базу, где его с нетерпением ждал Саркисян. Гвоздев вздохнул и отказался.

— Напрасно, напрасно, — сказал Бревин, запуская мотор машины. — А я отвяжусь на всю катушку. Заслужил! Так, да?

Гвоздев кивнул и пожал Бревину руку, которую тот подал через окно.

Глава 17. Отсюда и никуда

Ворохтин проснулся так, словно рядом с ним взорвалась граната. Он вскочил и ударился темечком о потолок кабины. Сотовый телефон, покачиваясь на шнурке у окна, насвистывал болеро Равеля. Потирая ушибленную голову, Ворохтин схватил телефон:

— Слушаю!

— Это я! — раздался безжизненный голос Эли. — Я уже в Ницце. Такой миленький отельчик! Балкон, вид на Лазурный берег…

— Извини, я сейчас на совещании у министра! — ответил Ворохтин, отключил телефон и посмотрел на часы. Без четверти десять!

Он вылетел из машины с такой скоростью, словно «Скорая» везла его в психушку. Опоздал! Главное действо, развернутое на берегу, уже подходило к концу. Машина с глухим металлическим фургоном и красным крестом на борту задним ходом въезжала на причал. Четверо мужчин выгружали из пришвартованной моторки завернутое в одеяло тело Лены. Центр этого кадра занимал Саркисян. Он медленно шел на камеру и с глубокой скорбью в голосе говорил в микрофон:

— …Сегодня ночью осиротел Первый остров. Игра снова демонстрирует свой крутой нрав, снова убеждает в своей жестокости и беспощадности. Она не выбирает себе жертву. Комок в горле застревает от той мысли, что трагическая случайность, досадная нелепость лишили жизни единственную женщину, осмелившуюся бросить вызов природе… И я обнажаю голову и склоняюсь перед мужеством этой хрупкой женщины…

Сегодня Саркисян был явно в ударе и даже выдавил из своих глаз слезы. Дождавшись, когда Чекота выключит камеру, он надел кепку и снова превратился в главного режиссера и автора программы, энергия которого хлестала через край, словно лава из жерла извергающегося вулкана.

— Снимаем погрузку тела в фургон! Крупным планом показать руку, выглядывающую из-под простыни. Еще крупнее — кольцо и облупившийся на ногтях лак… Пожалуйста, всем покинуть причал!

Последняя команда относилась и к Ворохтину, который стремительной походкой шел прямо на Саркисяна. Едва не сбив его с ног, Ворохтин схватил главного режиссера за воротник куртки.

— Ты когда прекратишь кощунствовать?! — не в силах сдержаться, крикнул Ворохтин. — Почему ты разрешил вывезти тело с острова?! Где милиция?!

— Ты чего разорался? — подчеркнуто спокойно произнес Саркисян, часто моргая, отчего его пушистые ресницы качались, словно опахало. — Никто не кощунствует. Мы глубоко скорбим, и миллионы зрителей вместе с нами. А милиция уже давно здесь!

Он улыбнулся и кивнул на берег. За пластиковым столом, на который падала тень от большого красного зонта с надписью «Робинзонада», завтракали два молодых человека в милицейской форме. Бутылка армянского коньяка торчала посреди стола, словно гора Арарат. За горками зелени невозможно было увидеть стаканы. У мангала, источающего ароматный дымок, суетился Гвоздев. Видать, шашлыки уже подоспели, и студент снял с жара четыре тяжелых шампура. Стараясь не задеть раскаленными пиками дорогих гостей, он аккуратно и торжественно разложил угощение по тарелкам, присыпал колечками сырого лука и полил сверху кетчупом.

— Кстати, они интересовались тобой, — с каким-то скрытым смыслом произнес Саркисян и, казалось, вмиг забыл про Ворохтина. — Все готовы? Мотор! Начали!

«Если интересовались, значит, легче будет начать разговор!» — подумал Ворохтин и направился к милиционерам. Подойдя, он представился. Они, видно, ждали его и немедля проявили настораживающее радушие. Один из них, старший лейтенант, кивнул и придвинул стул, приглашая Ворохтина сесть за стол, а другой, сержант, щелкнул пальцами, призывая Гвоздева обслужить гостя, как положено.

Торопливо жуя, чтобы не испытывать помех в предстоящем разговоре, старлей наполнил до половины стакан, стоящий перед Ворохтиным, и предложил тост: «За общее дело!» Милиционеры выпили, будто не замечая, что Ворохтин к стакану не притронулся. Гвоздев с иезуитской улыбкой подал Ворохтину тарелку с шашлыком.

— Мы сотрудники местного РОВД, — сказал старший лейтенант, хитроумно сплетая пучок зелени. — Моя фамилия Зубов. Саркисян сказал, что ты первым обнаружил труп женщины и в связи с этим высказал беспокойство.

Ворохтин подтвердил. Сержант, орудуя во рту зубочисткой, сокрушенно покачал головой и произнес: «Жестокая игра! Жестокая…» Он уже насытился и расслабленно откинулся на спинку стула. Зубов, проворно работая ножом и вилкой, отчего не мог поднять взгляда, спросил:

— И что тебя насторожило?

— Все это показалось мне очень странным.

— Что — все? — уточнил Зубов.

— Она напоролась на сук, а потом каким-то невероятным образом сняла себя с него.

Старлей в это мгновение снимал с шампура кусочек мяса и, уловив неприятную ассоциацию, брезгливо положил шашлык на тарелку. Сержант, демонстрируя свой богатый опыт, сплюнул, швырнул зубочистку на траву и сказал:

— Поработал бы ты с нами, не такое бы увидел!

— Я пять лет работаю в спасательном отряде, — ответил Ворохтин. — И тоже многое видел. С такой глубокой колотой раной человек погибнет практически мгновенно.

— Что еще тебе показалось странным? — спросил Зубов. Радушное выражение на его лице постепенно уступало место выражению злой иронии.

— Я нашел след ее обуви. Незадолго до своей смерти она шла шатаясь. Можно сказать, едва держась на ногах.

Старлей и сержант переглянулись.

— Ты пришел к такому выводу на основании следа ее обуви? — уточнил Зубов.

— Да.

— Извини за любопытство. Ты по образованию криминалист?

— Нет, по образованию я врач.

— А зачем тогда пытаешься с умным видом говорить о вещах, в которых разбираешься, как мартышка в очках?

Зубов уже не скрывал своей неприязни.

— Ладно, бог с ним, со следом, — как бы признавая правду милиционера, ответил Ворохтин. — Но как объяснить то, что ракета, запущенная из-под огромной сосны, не задела ни одной ветки и взлетела в небо вертикально?

— А как она еще должна была взлететь? — спросил сержант.

— Как угодно, но только не вертикально. Малейшее соприкосновение с веткой сразу бы изменило траекторию полета. Скорее всего, ракета вообще не вырвалась бы за пределы кроны.

— И об этом должен судить специалист по трассологии! — все более раздражаясь, сказал Зубов. — Успокойся, спасатель. Делай свое дело, а в чужой огород не лезь. Я же не берусь судить о геморрое или шизофрении! Все это бред! Понял? Бред!

Ворохтин внимательно посмотрел на Зубова, потом перевел взгляд на сержанта:

— Может, мне написать заявление?

Зубов поднял глаза и чуть прищурился:

— Заявление? А о чем, интересно знать, ты хочешь заявить?

— Я уверен, что гибель Лены — это не просто несчастный случай.

— А что же? — насмешливо уточнил Зубов.

— Убийство.

Сержант присвистнул. Старлей усмехнулся:

— Пора нам, Коля, уходить на пенсию. Видал, какой Шерлок Холмс на нашу голову свалился!

Сержант, покачивая стаканом с коньяком, пристально смотрел на Ворохтина.

— А я, кажется, понимаю, почему господин спасатель так переживает, хочет писать заявление, раздувает шумиху, — произнес он. — Не потому ли, что чувствует свою вину и боится наказания?

— Я виню себя только за то, что согласился работать на Саркисяна, — ответил Ворохтин, не понимая еще, куда сержант клонит.

— И все? — недоверчиво произнес Зубов. — А разве ты не несешь ответственность за две смерти? Какой же ты, к черту, спасатель, если у тебя люди гибнут каждый день? Ты за что деньги получаешь? За что коньяк лакаешь и шашлыки ешь? На тебя же люди надеются!