Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко - Ирина Глебова

В тот же день, обсуждая произошедшие события уже всей группой, вместе с Троянцем и Петрусенко, оперативники выстроили наиболее вероятную схему. Германский разведчик Фарнезе, покидая в 17-м бурном году Харьков, оставил некие драгоценности – в камнях или золоте, – в тайнике своего особняка. Скорее всего, часть драгоценностей, предназначенных своему камердинеру и агенту Барысьеву. Не сыну, конечно – отцу. Но где – точно не сказал. Узнать об этом Барысьев-старший должен был из фотографий: уж он-то хорошо знал особняк, не ошибся бы. И понятно: Барысьев должен был поступить в распоряжение другого агента, ведь именно от него ему попадут снимки.

– Думаю, – сказал Троянец, – этот Фарнезе и его хозяева планировали заслать шпиона гораздо раньше. Но возможности не представлялось. И у нас обстановка им не способствовала, да и Германию колобродило. Но вот Гитлер утвердился, пошёл захватывать земли, нацелился сюда…

– Разведка при нём сильно окрепла, – кивнул Викентий Павлович.

– А тут ещё стало известно, что танк в Харькове разрабатывают новейший. Небось вспомнили, что есть здесь агентура.

– Да, Виктор, – поддержал Качуру Дмитрий. – Только Барысьева в живых уже не было. Но, похоже, он всё успел рассказать сыну. Не потому ли тот вернулся в родные места? И как они с Хартманом нашли друг друга?

– Об этом нам может рассказать теперь только Брысь. – Викентий Павлович прошёлся по комнате и после паузы произнёс спокойно, но совершенно уверенно. – Я сам его об этом расспрошу. По-дружески. – Обвёл всех взглядом, улыбнулся в усы. – Что, ребята? Пришло время Шуре Величко возвращаться в город, а мне перебираться в домик у плотины, на Журавлёвке. Говорите, всё готово, лаборатория оборудована? Значит, Борису Аристарховичу Копылову там самое место.

– И всё-таки, Викентий Павлович! Сомневаюсь я, сомневаюсь! И боюсь за вас…

– Не надо, Андрюша, – сказал мягко Петрусенко. – Всё уже обговорили, решили. И потом, не забывай: у моста в машине было всего четыре ящика тротила. А два, значит, остались у Брыся. И когда он говорил там, на Коцарской, что «бабахнет», ох не думаю, что имел в виду наш танк. Что-то своё планирует.

– Да помню я, помню! – Троянец с досадой махнул рукой. – А если всё-таки не придут бандиты к парню? К Александру Величко?

– Явятся! Как только он окажется дома, тут же узнают об этом. Сколько у моста в перестрелке убито? Двое? И Рияка взят. Такие потери в банде надо непременно восполнить. Нет, они Шуру Величко не упустят из виду. Молодой, сильный, спортсмен, и, по их мнению, уже повязан с ними.

– Ну а парень не подведёт? – всё же уточнил Троянец. – Я знаю, вы с ним хорошо поработали, но всё же… Дело сложное, Брысь, похоже, не дурак.

– Риск есть, – вздохнул Петрусенко. – Если бы можно было без Величко обойтись… Но варианта другого нет. А в Шуре я уверен. У него не только мускулатура хорошая, но и голова работает. Вообще он парень толковый.

Викентий Павлович улыбнулся, вспомнив разговор с женой о фильме «Если завтра война», о молодых ребятах. И добавил:

– Наш парень, советский.

Константин Калистратович Примаков хоть и пытался представить себя идейным борцом с царским режимом, на вопрос «Почему продолжал помогать теперь уже врагам советской страны?» – толково ответить не смог. Сказал, что почти за двадцать лет уверился, что о нём забыли. Не ждал уже никого. Но тут же и проговорился: конечно же понимал – у нынешней Германии к Советскому Союзу особый интерес. И когда агент всё же появился, сразу понял – немец. Нет, он не знал ни имени Хартмана, ни профессии. Но при первой же встрече спросил: «Похоже, вы не итальянец?» Спросил по-немецки. И не только потому, что распознал акцент.

– Конечно, у нас тут проходили процессы над разными шпионами – английскими, японскими. Но я понимал, кому мог понадобиться. Он мне тогда по-русски ответил: «Какая вам разница…» – понял мой вопрос.

В общем, жил старый фотограф тихо, незаметно, казался доброжелательным, всем довольным. Но это было не так. Новая страна не стала ему родной, не любил он её. До двадцать восьмого года фотоателье всё ещё принадлежало ему, но потом отошло государству. Правда, он остался при нём и директором, и фотомастером, но воспринимал такое, как насмешку. Разные люди приходили делать снимки, были среди них и руководящие работники, и военные, и ответственные чиновники. Примаков умел располагать к себе, заводить дружбу. И подталкивать разговоры к нужному повороту. Особенно с жёнами своих клиентов, ведь те приходили к нему уже как к старому знакомому, приводили фотографировать детей, соседей, подруг… Всё интересное записывал старый шпион и жалел, что многие сведения пропадают зря. Когда появился немец, многое уже устарело, но кое-что представляло интерес. А Константин Калистратович с воспрянувшим энтузиазмом принялся за сбор информации.

Примаков не знал, что Хартман убит, думал – арестован. Хотя старик казался спокойным, но жить хотел. Потому всё так откровенно и подробно рассказывал. И неожиданно для оперативников открыл им «тайну тротиловых ящиков». Оказывается, именно он, Константин Калистратович, указал немецкому агенту подземное хранилище-склад взрывчатки. А задолго до этого именно он помог спрятать эти ящики в подземелье. В декабре девятнадцатого года.

Где-то в году 1914-м, на пике своей славы фотохудожника, Константин Примаков подружился с издателем Иозефовичем. Не раз делал фотоснимки для его газеты «Южный край», снимал все семейные события и, конечно, прекрасный дом, который все называли «вилла», построенный всего лишь за год до этого. Много раз там бывал. Однажды он разговорился с издателем за рюмочкой коньяка, вспомнил, что осенью минувшего года делал снимки «щеклеевских подземных ходов» – подземной галереи, обнаруженной тогда под домом и магазином господина Щеклеева. Предложил эти снимки для газеты. «Конечно, конечно, – воскликнул Иозефович. – Это очень интересно». А потом вдруг спросил: «Не хотите ли взглянуть на ещё одно подземелье? Никому неизвестное?» И рассказал, что, во время строительства виллы, рабочие наткнулись на подземные ходы прямо здесь. Но он запретил им распространяться – захотел, чтоб у его дома была своя «тайна». И показал другу Константину подземный коридор, большую комнату-зал. Сказал, что планирует устроить здесь нечто грандиозное и поразить городское общество…

В первых числах декабря 19-го года Харьков оставляли последние отряды Добровольческой армии. Через центр города отступал с боями Корниловский ударный полк. Буквально на полчаса, передохнуть, остановились на вилле Иозефовича – здесь ведь был их штаб, а сам хозяин давно покинул эти места. Примаков тоже оказался там. Как истинный фотограф, он делал снимки в это трагическое, поворотное время.

– Для истории, старался для истории! – воскликнул, рассказывая.

И Кандауров невольно тоже вспомнил… Он в те дни был здесь, в Харькове, офицером штаба командующего Добровольческой армией генерала Май-Маевского. Город был охвачен паникой, хаосом: не работал городской транспорт, не функционировал телефонный узел и от этого связи с частями, которые ещё как-то держали оборону, не было. Красные войска кое-где уже вошли на окраины города, отпор настоящий им не оказывался. Да, только марковцы в северной части, и корниловцы в центре города ещё отчаянно сопротивлялись…

А Примаков продолжал говорить о том, что капитан корниловцев, с которым он был знаком, которого снимал в лучшие дни при полном параде, с барышнями под руку, этот капитан, усталый, пропахший порохом, пожаловался ему: «Отстреливаемся, отступаем, всё на себе тащим, никакого транспорта нет. Ящики с тротилом тяжёлые, но ведь не оставлять красной рвани!» «Спрячьте здесь», – предложил Примаков. «Найдут». И тут фотограф вспомнил, воскликнул: «Нет, не найдут! Берите ящики, я покажу кое-что». И повёл капитана и солдат с ящиками тротила в подземелье. На двери в подземный зал выбили замок, спрятали ящики в тёмной нише, накрыли принесённым брезентом. Примаков пообещал капитану, что наладит замок, закроет и замаскирует двери. «Вернёмся – заберём», – сказал корниловец, но в его уставшем голосе не было уверенности. Примаков обещание выполнил: дня через три сам лично врезал новый замок, а двери изнутри и снаружи зашпаклевал штукатуркой, почти не отличимой от цвета стен. Больше туда он никогда не ходил. Из виллы Иозефовича сделать это стало невозможно. Там сразу же обосновалось отделение ЧК, а через несколько лет здание передали Обществу старых большевиков, и оно охранялось. Но Примаков знал и другой ход в подземелье. Когда Иозефович водил его туда на экскурсию, он указал на ответвление подземного коридора: «Здесь можно выйти в крайний подъезд соседнего дома. Но даже жильцы не знают, что из их подвала есть сюда проход».

Ключ от двери в подземный зал Примаков сохранил. И когда появился Хартман, желая выслужиться, рассказал тому о ящиках с тротилом. Тогда немец и забрал у него ключ, подробно выпытав всё о подземелье и ходах в него.