Лицо и Гений. Зарубежная Россия и Грибоедов - Петр Мосеевич Пильский

что все, даже незначительные, лица светского общества, изображенного в «Горе от ума», написаны с подлинным реализмом, имеют каждый свой определенный характер.

Так и видишь крупную фигуру знатной старухи Хлестовой, у которой «воспитанниц и мосек полон дом»; в обществе она держит себя с той свободой и прямолинейностью, которые позволяют ей ее возраст и положение в свете; она говорит всем правду в глаза. Чтобы не скучать по дороге на вечер к Фамусовым, она привезла с собой в карете «арапку-девку, да собачку»; и, заботясь совершенно наравне об этой арапке, которую держит «для услуг», и о собачке, просит Софью велеть их накормить, от ужина послать «подачку»; Хлестова, как и Фамусов, вероятно, никогда и не задумывалась над вопросами крепостного права; ей кажется естественным, что часть человечества должна быть в подчинении и служить, а другая — принимать услуги и повелевать. С каким-то мелочным любопытством она интересуется материальным положением, состоянием подобных ей дворян и простодушно восклицает:

Уж чужих имений мне не знать!

Так и видишь неглупого, но совершенно безвольного Платона Михайловича Горича и его взбалмошную, капризную, хоть и нежную жену; княгиню Тугоуховскую с глухим мужем и целым выводком дочерей, которых надо выдать замуж; светского полушута, плута и лгуна Загорецкого, которого «ругают везде, а всюду принимают».

Несколько в стороне от этого светского общества стоит фигура Репетилова, появляющегося только в последнем действии. В его лице Грибоедов осмеивает тайные общества, тайные собрания молодежи, которым, видимо, Грибоедов не сочувствовал. Репетилов сам — пустейший человек, который даже не понимает, о чем идет речь на заседаниях того общества, в котором он участвует. Рассказывая о «шумном заседании» «секретнейшего союза», он просит Чацкого:

Пожалуйста, молчи,

Я слово дал молчать.

А на вопрос Чацкого, о чем же говорят, что делают эти «решительные люди», «горячих дюжина голов», Репетилов отвечает:

Шумим, братец, шумим!

«Шумите вы, и только?» — иронически отзывается Чацкий, высказывая этими словами все свое отношение к подобным собраниям.

Но не все молодые люди московского общества подобны Репетиловым, Загорецким, Скалозубам. Из разговоров мы узнаем, что есть среди молодежи и такие, которые ищут высших идеалов, стремятся к культуре, искусствам, — но встречают всегда в обществе отпор, осуждение, критику.

...Пускай из нас, —

говорит Чацкий,—

Из молодых людей, найдется враг исканий.

Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,

В науки он вперит ум, алчущий познаний,

Или в душе его Сам Бог возбудит жар

К искусствам творческим, высоким и прекрасным, —

Они тотчас: разбой! пожар!

И прослывешь у них мечтателем опасным.

Таков двоюродный брат Скалозуба, который

...крепко набрался каких-то новых правил:

Чин следовал ему — он службу вдруг оставил,

В деревне книги стал читать.

Таков племянник княгини Тугоуховской, увлекающийся наукой, о котором с таким презреньем отзывается его тетка, говоря, что, окончив образование, он готов

хоть сейчас в аптеку, в подмастерья!

Чинов не хочет знать! Он — химик, он — ботаник.

Князь Федор, мой племянник.

Герой «Горя от ума», Чацкий, принадлежит именно к этой, лучшей части молодого поколения. Многие литературные критики утверждали, что Чацкий — резонер. Это совершенно неверно! Резонером можно назвать его только постольку, поскольку автор его устами выражает свои мысли и переживания; но Чацкий — лицо живое, реальное; у него, как и у всякого человека, есть свои качества и недостатки.

Мы знаем, что Чацкий воспитывался сперва в доме Фамусова, вместе с Софьей учился у учителей-иностранцев. Но такое образование не могло удовлетворить его, и он уехал за границу, чтобы там пополнить пробелы своего образования. Путешествие его длилось 3 года, и вот мы видим Чацкого снова на родине, в Москве, в доме Фамусова, где протекало его детство. Как всякому человеку, вернувшемуся после долгого отсутствия домой, все ему мило, все возбуждает приятные воспоминания, связанные с детством; он с удовольствием перебирает в памяти знакомых, в которых он, по свойству своего острого ума, непременно видит смешные, карикатурные черты, но делает это вначале безо всякой злобы и желчи, а так, для смеха, для прикрасы воспоминаний: «...француз, подбитый ветерком», «...этот ...черномазенький, на ножках журавлиных...»

Перебирая всякие типичные, иногда карикатурные стороны московской жизни, Чацкий горячо говорит, что когда

...постранствуешь, воротишься домой,

И дым отечества нам сладок и приятен!

Этим Чацкий совершенно отличается от тех молодых людей, которые, возвращаясь из-за границы в Россию, относились всему русскому с презрением и восхваляли только все то, что видели в чужих странах. Именно благодаря этому внешнему сравнению родного русского с иностранным развилась в ту эпоху в очень сильной степени галломания, которая так возмущает Чацкого. У него разлука с родиной, сравнение русской жизни с европейской вызвали только еще более сильную, более глубокую любовь к России, к русскому народу. Вот почему, попав вновь после трехлетнего отсутствия в среду московского общества, он под свежим впечатлением видит всю утрировку, все смешные стороны этой галломании. Но горячий от природы Чацкий уже не смеется, он глубоко возмущается при виде того, как «французик из Бордо» царствует среди московского общества только потому, что он — иностранец; возмущается тем, что все русское, национальное вызывает насмешку в обществе:

Как европейское поставить в параллель

С национальным — странно что-то! —

говорит кто-то, возбуждая общий смех одобрения. Доходя в свою очередь до преувеличения, Чацкий в противовес общему мнению говорит с негодованием:

Хоть у китайцев бы нам несколько занять

Премудрого у них незнанья иноземцев.

Воскреснем ли когда от чужевластья мод,

Чтоб умный, бодрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев, —

говорит Чацкий, подразумевая под «немцами» иностранцев и намекая на то, что в обществе в ту эпоху все говорили между собой на иностранных языках; Чацкий страдает, понимая, какая бездна отделяет миллионы русского народа от правящего класса дворян.

Вспоминается здесь статья Грибоедова «Загородная поездка»;