В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

– Господи… – Она смутилась. – Ну свистульку какую-нибудь, если не жалко. У тебя, слава богу, есть о ком позаботиться. Как дочка-то растет?

– Ну! Вон какая уж.

Приблизился молоденький вежливый парнишка и, робея перед Скачковым, сделал приглашающий поклон. Женька оживилась, подхватила парнишку и с места, не готовясь, пошла в такт музыке.

Партнер ее старательно смотрел под ноги. Лицо Женьки плыло, кружилось, улыбалось безмятежно.

«Ну вот, – с непонятной грустью подумал Скачков. – А жизнь в общем-то идет».

Иван Степанович вместе с массажистом, в плащах, обходили клуб и собирали футболистов. «Ребята, пора. В автобус».

Арефьич тихо спросил Скачкова:

– Где Сухов?

– Здесь где-то был… Должен быть здесь.

– Уехал Федор, – вмешался подошедший Стороженко. – Сразу же уехал. На такси.

От удивления Иван Степанович покачал головой; как-то не верилось. Засомневался и Скачков. Он видел, как сидели вместе Сухов с Комовым. Неужели Федор бросил своего закадычного собутыльника и раньше всех укатил на базу?

Арефьич оказался прав. Когда команда приехала из города, Федор Сухов был в постели и крепко спал.

Прежде чем отправиться к себе наверх, Иван Степанович недоверчиво поинтересовался:

– Как он… не того? – И щелкнул себя по горлу.

В коридоре появился Саша Соломин, переодетый в синий тренировочный костюм, с полотенцем и зубной щеткой. Узнав, о чем разговор, он заверил, что сосед его абсолютно трезв. Матвей Матвеич, сомневаясь, на цыпочках прокрался в комнату и наклонился над спящим. Нет, дыхание было ровным, чистым. В коридоре массажист ошеломленно развел руками и сказал одно слово:

– Фокус!

Рассмеявшись, Иван Степанович пожелал всем спокойной ночи и бодро взбежал наверх.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Многодневное утомительное заточение команды на базе подходило к концу.

Старшему тренеру в эти дни приходилось присутствовать на множестве совещаний, где обсуждалось все, что касалось поездки и самой игры. Несколько раз Иван Степанович разговаривал с Москвой и успел поскандалить. Ему сказали, что массажиста, врача, второго тренера следует оставить дома, вместо них поедут москвичи. Иван Степанович вспылил. В конце концов он согласился включить одного представителя Федерации футбола, все остальные, кто обслуживает команду, останутся свои.

Последний вечер перед отъездом футболисты надеялись провести дома. Так велось всегда. Эти кратковременные отдушины удивительным образом восстанавливали душевные силы игроков. После побывки дома ребята вновь обретали способность молча и упорно, не срываясь, тянуть однообразный тренировочный режим, в какой-то степени уподобляясь живым, одушевленным частям большого и налаженного механизма команды. Может быть, именно эти отдушины, когда ребята с головою окунались в городскую жизнь, помогали им не чувствовать себя бездушными частями раз и навсегда заведенной машины.

Ожидая отпуска, каждый из футболистов заранее планировал, как он проведет этот свободный вечер. Скачков предупредил Клавдию, что они отправятся к матери в поселок.

Закончив последнюю тренировку, ребята бодро бежали на базу. Стороженко первым обратил внимание, что нет автобуса, – не пришел из города. Ну да придет, никуда не денется! Потом, пока мылись, стало известно, что отпуск отменяется. Новость принес Арефьич. Он, хитрец, знал об этом раньше, а, пользуясь старательностью ребят, на прощанье дал чудовищную нагрузку, семь потов сошло!

– И… как же теперь? – глуповато спросил ошарашенный известием Серебряков.

Арефьич спокойно разделся, погладил себя по поджарым коричневым бокам.

– А никак. Помашешь завтра своим кралям в аэропорту.

– Как будто в кралях дело! – вспыхнул Владик, запахиваясь в простыню.

Чтобы помочь команде скоротать унылый вечер, привезли двухсерийную кинокартину. Постепенно все утихомирились. Ребята вповалку улеглись на ковре, упираясь спинами в сиденья положенных набок стульев. Когда окончательно стемнело, открыли для прохлады окна. Мерцала звездочка в окне, успокоительно стрекотал аппарат.

Узнав, что Скачков уедет, не заглянув домой, Клавдия расстроилась.

– Это Степаныч вас опять не отпустил? Передай ему, что я его возненавижу!

– Ну… получилось. Так надо.

– А, ты еще меня будешь уговаривать!

Она сердилась, она расстроена – понять это нетрудно.

– Так что, Геш, ни пуха ни пера?

– Ну тебя, слушай! – суеверно испугался Скачков.

– А ты пошли, пошли меня к черту!

– Ладно тебе. Чего уж…

– Ох, Геш, откровенно сказать, боюсь я что-то за вас. Вспомни: в прошлом году. Если бы не Маркин, залетели бы вы штуки на три. Разве не так?

На три! Могли и больше «залететь». А получилась все-таки ничья. Если бы не стоял великолепно Маркин, если бы не срезка у австрийцев, если бы не рывок Федора Сухова, да если бы он не сумел поймать в нырке мяч головой… Футбол, любой матч, это сплошные «если». И все же Клавдия невзначай затронула общую, тщательно скрываемую рану: пожалуй, в команде не было ни одного человека, который не думал бы о предстоящем матче с постоянной тревогой. Разумеется, все молчат, готовятся, но в душе-то, наедине-то с собой!..

На прощанье Клавдия пообещала, что, может быть, приедет в аэропорт.

– Маришка не спит? – спросил Скачков. – Дай-ка ей трубку. Он вытащил из-под себя ногу и живо подсунул другую.

– Па-ап, а разве мы не пойдем к обезьянкам?

– Пока нет, маленькая. Я уезжаю.

– А я печенья накопила. Знаешь, сколько?

– Мы обязательно сходим, малышка. Вот я быстренько слетаю и мы пойдем.

Взяв у ребенка трубку, Клавдия крикнула:

– Ты скажи ей, чтобы она прекратила глупости. «Обезьянки!» Она совсем не ест печенья. Не ест и прячет под матрацем. Соня нашла целую кучу.

– Малышка, – сказал он, – ты все-таки ешь печенье-то. Хватит там и обезьянкам. Они же объедятся, у них животик заболит.

– Ладно. Только прилетай скорее! Хорошо? Я буду ждать.

– Договорились.

Закончив разговор, он продолжал держать трубку в руке. Ему представилась городская квартира, Клавдия отодвинула замолкший телефон, как бы подчеркивая, что Скачков уже уехал, его в семье нет. Уехал, улетел… Все некогда, все некогда.

Он спохватился, что все еще держит телефонную трубку в руке. Встал, потянулся и услыхал под окном сдержанный визг Тузика. Задрав бойкую мордочку с задорно торчавшим ухом, пес шевелил хвостом и выражал готовность, если будет позволено, вскочить на подоконник. Он словно чуял, что скоро останется совсем один на обезлюдевшей базе.

– Спать, спать! – приказал ему Скачков, грозя пальцем. Пес приглушенно визгнул и еще оживленнее закрутил хвостом.

Улетала команда в Москву суматошно, едва не опоздав на самолет. С утра моросил дождичек, и рейс откладывали. Футболисты, свалив сумки в автобус, слонялись по базе, поглядывали на небо и гадали о погоде. Неожиданно прибежал администратор Смольский, заторопил: скорей, скорей в автобус! Вылетели за ворота и, не соблюдая скорость, отчаянно сигналя, понеслись. Хорошо еще, что помогала милиция. Когда автобус с командой вырвался на мокрое, все в мелких лужицах поле, посадка в самолет заканчивалась.

Поднимаясь по трапу, ребята различили далеко, у здания с высокой надстройкой, небольшую группу людей, машущих руками.

Места всей команды оказались в хвостовом салоне – постарался Смольский. Впереди Скачкова в кресло плюхнулся Федор Сухов, сразу опустил спинку сиденья и, завернувшись в плащ, приготовился дремать. Из всех ребят он один остался равнодушен к тому, что не удалось побывать дома.

В тот вечер, в клубе, разговаривая с плачущей женой Федора, он так и не нашелся, что сказать ей в утешение, в поддержку. Возненавидев всей душой футбол, она не понимала, что бедою Федора было совсем другое. Наоборот, благодаря футболу он прожил восхитительные, незабываемые годы. Беда его, что вовремя не понял, не уяснил, в какие жесткие пределы надо было заключать эту его новую, увлекательную жизнь, отнюдь не легкую, как она выглядит со стороны. Теперь же над ним нависло будущее человека, отравленного успехом, прожившего свои лучшие годы без уважения к своему таланту и нелегкому занятию. Он даже техникума не закончил. Прошлогодний тренер, выведенный из себя очередным загулом, в сердцах сказал о нем: «Классик футбола с семиклассным образованием!»

– Куда он теперь? – плакалась жена. – В смазчики только. Даже кочегаром не возьмут.

А в общем-то, размышлял Скачков, отпевать Федора вроде бы рановато. Конечно, хорошо, если и в тридцать лет играется как в восемнадцать, но даже в таком качестве, как сейчас, Федор еще далеко не последний человек в команде. Ну, а потом, когда придет пора вешать бутсы, уходить на покой… тоже ведь, если разобраться, ничего катастрофического не произойдет! Это он кончится как футболист, но – человек-то! Ему еще жить да жить. И кто знает, может быть, закалка футболиста поможет ему наверстать, поправить положение. Вот отыграет и вернется на завод или в депо, вольется, затеряется в большом налаженном потоке, и понесет его, как всех, – иная, правда, жизнь, непохожая на прежнюю, но – жизнь же!