Жернова истории 3 - Андрей Колганов

— Так я о чем! — восклицаю, слегка повысив голос, чтобы переключить внимание на себя. — Конечно, система контроля качества от одного лишь распоряжения дирекции не заработает. Вот и надо комсомольцам всем, кому следует, хвоста накрутить. Да и чтобы сами рабочие в стороне от дела не остались, их тоже растормошить надо. Кому, как не молодежи, этим заниматься.

— Если комса возьмется, она горы своротить может! — горделиво заявил Павел.

— И шею себе заодно, — буркнул комсомольский вожак Щацкин. — Такие дела с наскока не делаются, тут с умом подходить надо.

— Вот и соберите актив, обмозгуйте со всех сторон, как к вопросу подойди, чтобы дело с мертвой точки сдвинуть, и при этом дров не наломать, чтобы толк вышел, а не буза пустая, — подвела черту Лида.

В субботу, 16 апреля, я пришел домой с билетами в театр Мейерхольда, куда Лида давно уже мечтала попасть. Не знаю, когда удалось бы исполнить ее желание, но случилось так, что заместитель председателя ВСНХ Квиринг, заранее обзаведшийся билетами на спектакль – 17 апреля давали "Ревизора" – по каким-то семейным причинам вынужден был отказаться от похода в театр. Эммануил Ионович предложил билеты мне, и грех, конечно, было отказаться, и не порадовать Лиду.

Моя половинка при этом известии действительно обрадовалась и, отложив в сторону книгу, которую читала, совсем по-детски хлопает в ладоши, подскакивает с дивана и чмокает меня в щеку. Обратно она, при моей поддержке, опускается уже значительно более медленно и аккуратно.

— Что читаем? — интересуюсь у нее, устраиваясь рядом на диване.

— Так, книжка одна, — рассеяно бросает она. — Николая Огнева. Он раньше пьесы писал для Бутырского детского театра. Говорят, неплохие. А тут своеобразную такую вещь издал – нечто вроде дневника, написанного учеником школы второй ступени. Так и называется – "Дневник Кости Рябцева".

— И как тебе показался его дневник? — допытываюсь у нее. Сам-то, еще в той, прошлой жизни, успел эту вещицу прочесть.

— Знаешь, такое впечатление, что у автора некоторая каша в голове, — начала формулировать свои впечатления Лида, постепенно собираясь с мыслями. — Вроде бы он явный сторонник школьного самоуправления и самостоятельности учеников. Даже прямо-таки анархические замашки некоторых из них, в том числе и своего героя, изображает со снисходительностью, если не с симпатией. Деятельность комсомольской ячейки у него показана под очень скептическим углом зрения. Скучища там, говорит. А в тоже время в области педагогики он от этой самостоятельности, проводимой через Дальтон-план, очевидным образом шарахается, — пожав плечами, жена недоуменно вскинула брови.

— Нет тут никакой каши, — решительно заявляю ей, — напротив, все совершенно логично. Огнев поддерживает коллективное самоуправление в организации школьной жизни, в тех делах, которые ученики знают на своем опыте. И он против системы Дальтона, которая может работать только при очень высокой степени индивидуальной ответственности и самоорганизованности, до которой многим подросткам еще ой, как далеко.

— Но разве наша советская педагогика не должна быть нацелена, в том числе, и на выработку у ребят и девчонок такой ответственности, такой способности самим организовать свою работу? — пылко возражает мне жена.

— Именно что должна! Да вот только Дальтон-план ее не вырабатывает, а исходит из нее, как якобы уже имеющейся налицо предпосылки. Улавливаешь разницу? — и я продолжаю развивать свою мысль. — Система Дальтона предполагает, что ученики будут самостоятельно готовить задания по предметам в течение всего триместра, самостоятельно распределять свое время, сами будут приходить в школьные лаборатории и контролировать сами себя – как идет выполнение полученных заданий. Все ли на это способны? Очевидно, что не все. А выучить мы должны всех! И потом, — добавляю еще один аргумент, — как материалистка, ты должна понимать, что даже если Дальтон-план во всех отношениях прекрасен, вводить его, по меньшей мере, преждевременно.

— Это еще почему? — по резкости, с которой задан вопрос, видно, что Лиде мои филиппики в адрес системы Дальтона не по душе.

— Да потому, что для лабораторной системы самостоятельной работы учеников эти лаборатории по каждому предмету должны быть снабжены учебниками и учебными пособиями в таком размере, чтобы каждый учащийся в любой момент мог воспользоваться нужной книжкой, приборами, оборудованием и всем прочим. А где это все у нас? — Лидия Михайловна нервно жует губы, понимая, что возразить ей нечего. — В "Дневнике Кости Рябцева" ситуация с пустыми лабораториями изображена очень правдиво. И поэтому нехватку учебной литературы мы просто обязаны восполнять. И ничем, кроме учительского слова, сделать это невозможно.

— А когда ты "Дневник" успел прочитать? — "соскакивает с темы" моя благоверная. — Я ведь книжку только вчера купила.

— Еще тогда, — отвечаю без обиняков.

— И что же у вас стало с Дальтон-планом? — с неподдельным интересом спрашивает Лида.

— Что, что… — бурчу я. — Помучились несколько лет, да и послали к черту. Вернулись к классно-урочной системе Яна Амоса Коменского. Жаль только, что вместе с авантюристическими вывертами прихлопнули заодно и очень перспективные начинания в области педагогики.

— Что ты имеешь в виду? Разве система Дальтона не перспективная? — с некоторой обидой за понравившуюся ей методу выспрашивает жена. — Ну, пусть не сейчас, а когда создадим подходящую материальную базу?

— Понимаешь, Лида, — начинаю объяснять, — в нашей истории никакие революционные новации в организации учебного процесса не прижились. Ни у нас, ни где-либо еще, хотя были страны, которые по революционности оказались даже впереди СССР. В чем были новшества – так это в системе взаимоотношений учителя и ученика. Но тут я не специалист, и вряд ли смогу грамотно рассказать обо всем в деталях. А еще были интересные новшества в воспитательном процессе, особенно в детских колониях и школах-интернатах. Самая известная – система Макаренко.

— Макаренко? Ты расскажешь о нем? Это… твой современник? — да, чем-то ее весь этот разговор не на шутку зацепил. Вон, как допытывается! Может быть, уже задумывается о воспитании будущего ребенка?

— Нет, милая, это наш современник! — отвечаю, делая упор на слове "наш". — Если мне не изменяет мой склероз, то сейчас он заведует детской колонией для малолетних правонарушителей в бывшем монастыре Куряж под Харьковом.

— Сейчас? А почему же о нем ничего не слышно, если, как ты говоришь, его система у вас была самая известная? — удивляется жена.

— Да потому, что чиновники от Наркомпроса его страсть, как не любят! — отвечаю, не сумев сдержать ноток раздражения. — Уж больно он отсвечивает своими очевидными успехами на фоне их безрукости. Да и нынешняя педагогическая наука больше витает в облаках, и потому с завистью смотрит на тех, кто умеет вести практическую работу. Вот они вкупе его и стараются зажимать.

— Если он и на самом деле так хорош, так надобно его поддержать! — пылко восклицает Лида. — А у вас его что, не зажимали?

— Зажимали, да еще как! — непроизвольно дергаю головой. — Только после смерти дифирамбы стали петь, но тем, кто пытался повторять его опыт, всячески ставили палки в колеса. Так что поддержать его действительно надобно, и будь покойна – я этим займусь!

Вспоминать разгром детских трудовых коммун в конце 30-х, а затем удушение коммунарского движения в 60-е годы было неприятно. Но началось-то все еще раньше, как раз в нынешнее время, когда самозваные жрецы коммунистического культа стали всячески поносить работу Макаренко, заявляя, что его система воспитания – "не советская". Мне, коммунисту по убеждениям, было особенно мерзко наблюдать такую травлю. Так что наблюдателем я не останусь!

До 1928 года, когда на съезде комсомола на Макаренко обрушилась Н. К. Крупская, еще есть время. Надо перехватить инициативу. Кто тогда помог Антону Семеновичу? Во-первых, Горький. Однако Горький мог защитить самого Макаренко, но не мог отстоять его систему. Во-вторых, ГПУ, а затем НКВД Украины, позволившие Антону Семеновичу работать в рамках своей системы. Но и те оказались не всесильны – за пределами трудколоний украинского НКВД Макаренко по-прежнему ждала обструкция, а с арестом наркома украинского НКВД Балицкого в 1937 году была разгромлена детская трудовая коммуна им. Ф. Э. Дзержинского под Харьковым (та самая, где воспитанники наладили выпуск сложнейшего по тем временам оптико-механического прибора – фотоаппарата ФЭД). И точно так же с арестом наркома внутренних дел СССР Ягоды была разгромлена детская трудовая коммуна в Болшево, которой тот покровительствовал.

Нет, надо идти по другому пути. Надо встроить систему Макаренко в плоть и кровь нашего государственного механизма. А поскольку Наркомпрос оказался самым упертым в этом вопросе, то… будем творчески развивать уже имеющийся исторический опыт. Обопремся на ОГПУ, да еще и на РККА, то есть на Фрунзе и Дзержинского. Зря я, что ли, так за их жизнь боролся? Нам нужны грамотные, преданные командирские кадры? Вот система Макаренко нам их и даст!