Необыкновенное лето - Константин Федин

Когда он узнал, что Лиза слегла, он подумал, что она непременно и сразу умрёт. Но она поправлялась, он это видел по ровному свечению её глаз. И главное – она была рада ему, она страдала за него, пока была в неизвестности насчёт того – где он исчез, а потом – что с ним произойдёт в ужасном заточении, куда он попал, может быть, из-за неё?! О, её рассказ – как она мучилась до его появления, забывая о своей болезни, – взволновал Ознобишина до глубины. Кому не понятно, что означают женские терзания за судьбу мужчины? И разве не изумительно, что в момент опасности её душа потянулась прежде всего к нему, и, вместо того чтобы думать о враче, Лиза послала маленького своего сына на розыски Ознобишина?

Холодной ночью, затерявшись во тьме, мальчик стучал в незнакомые дома, выспрашивая, где живёт Ознобишин, и если ему не отвечало мёртвое молчание, то раздавался бранчливый окрик либо подозрительный опрос – а кем он будет или что ему надо? Никто не знал такого человека: Анатолий Михайлович поселился в этом квартале недавно.

Витя бежал и бежал от двери к двери, от одной оконной ставни к другой, ощупью отыскивая на косяках звонки или барабаня пятками в запертые калитки. У него не было ни капли страха или, вернее, страх оставался позади и гнал его вперёд. Страхом было то, что мама лежала на постели и у ней изо рта текла кровь, и раз она не побоялась послать ночью Витю на розыски Ознобишина, значит, только Ознобишин мог остановить кровь. Он прибежал домой, взмокнув от пота и в таком ужасе от своей неудачи, что мама испугалась и попросила у него прощения.

На другой день она послала Витю в контору нотариуса, где служила вместе с Анатолием Михайловичем. Но Ознобишин на службу не являлся. Она послала Витю второй раз, чтобы он с точностью узнал адрес Ознобишина и прямо из конторы пошёл бы по этому адресу. Но Витя принёс ещё более странную весть: Анатолий Михайлович дома не ночевал. Она велела сыну отнести записку, в которой упрашивала одну сослуживицу разузнать у родственников Ознобишина – что с ним? Но пришёл ответ, что о родных Анатолия Михайловича никто не слышал.

Ко всем этим розыскам Меркурий Авдеевич относился неприязненно и с тревогой. Он придумывал разные доводы несостоятельности такой спешки: время тяжёлое, мало ли что случается. Зачем попусту гонять по городу мальчика? То Лиза запрещает послать его на базар, а то вытуривает ночью, сама не зная куда. Да и что дался этот Ознобишин? Кто он, в самом деле, Лизе? Муж? Жених? Кавалер какой или, может… Но тут Меркурий Авдеевич не договорил. Лиза перебила настойчиво:

– Это касается одной меня. Он мой друг.

– А коли друг, сам придёт. Вот ты его дружбу и проверишь.

– Я прошу тебя, помоги его разыскать!

Он понял, что перечить бесполезно.

Но едва он признался, что видел, как Ознобишина ночью забрал патруль, ему стало ясно, что лучше было бы это скрыть. Лизу обуяло смятение, она заявила, что теперь сама пойдёт на розыски, что раз отказываются ей помочь, значит, её хотят замучить – и правда, видно было, что она скорее замучит себя, чем отступится от требования, чтобы Ознобишин был найден.

С великой робостью Мешков принялся разузнавать по участкам милиции, где мог обретаться задержанный Анатолий Михайлович. Наконец он осторожно доложил дочери, что Ознобишин – в домзаке. Что такое домзак? Дом заключения. Тюрьма. Лиза была и потрясена и обрадована известием – неведение для неё было тяжелее печальной действительности. Она сказала отцу, что расцеловала бы его, если бы теперь имела право целовать: в признании этом скрывалась вся грусть её положения тяжелобольной.

Но тогда у ней появилась новая мания – непременно поддержать Ознобишина в тюрьме. Оказалось, что нет никакой беды, если Витя сбегает на базар – продать какие-нибудь обноски и взамен купить сала и сахара. Если потом он постоит в очереди у тюремных ворот, чтобы передать посылку заключённому. Если вообще будет стараться утешить Анатолия Михайловича в его горькой доле: Витя – мальчик уже большой и должен понимать, что делать добро – его долг.

Мешков поворчал про себя, что, мол, для отца каждый пустяк в тягость, а ради какого-то друга Ознобишина не жалко и родного ребёнка. Но ведь молился же он о «плавающих, путешествующих, недугующих и пленённых»? Случай был явно неоспоримым: дочь заботилась о пленённом, и Меркурий Авдеевич смирился.

Только теперь, глядя на растроганного Анатолия Михайловича, Лиза в полную меру могла оценить своё благодеяние. Он признался, что заплакал, когда ему в камеру принесли с воли гостинец, и ему вдруг стало очевидно, что тот последний памятный вечер с Лизой не был случайностью для них обоих.

– Что же там происходило с вами? Что? – допытывалась Лиза, стараясь угадать сокрытые чувства Ознобишина.

– Ах, Лиза! – вздыхал он, покачивая своё нескладное, широковатое книзу туловище, будто томясь расспросами.

– Страшно, да?

– Ах, Лиза! Слава богу, все позади.

– Но что, что? Почему вы не хотите сказать? Нельзя?

– Нет. Вам я всё равно рассказал бы, что бы там ни было. Но не будем, не будем сейчас говорить!

– Бедный, как вам тяжело!

– Тяжело за вас.

– Нет, нет, я – что!.. А вы…

– Со мной все хорошо, очень хорошо обошлось. Мне помог один трезвый и, наверно, умный человек. Но всё-таки… ужасно было каждую секунду ждать, что тебя обвинят, засудят, когда ни в чём не виновен. Ни в чём! Можете мне поверить?

– Что вы невиновны? Перед кем? Конечно, нет! – сказала Лиза, отводя взгляд с чувством неловкости, что мысль её не полностью участвует в разговоре.

– Что это был за человек? Большевик? – спросила она.

– Наверное. Один из той комиссии, которая разбирала дело. Не знаю, как его по фамилии. Мне обещали узнать. Он как следует разобрался и, разумеется, ничего не мог найти.

– А что же искал?

– Ну, вы понимаете – следствие о бывшем царском чиновнике! Будто я умышленно родился и вырос при царе, – усмехнулся Ознобишин. – В конце концов убедились, что я – мелкая рыбка. Они ставят сети на леща. А я – густёрка.

Лиза посмотрела на него озадаченно, потом чуть улыбнулась.

– Сети могут поставить и на густёрку.

– Печально. Придётся доказывать, что я уклейка.

Она стала серьёзной. Неожиданно захотелось лучше распознать его. Оттого, что она с увлечением давала жить новорождённому своему чувству, ей казалось, она хорошо знает Ознобишина и смотрит на многое так же, как он.

История их отношений мысленно делилась ею на две неравные части. Одна была долгой и довольно бесцветной, другая быстро, почти внезапно привела к тому шагу, который – по виду – бесповоротно предрешал будущее.

Лиза в прошлом встречала Ознобишина редко – раз-другой в год, где-нибудь в магазине, на бульваре или на благотворительном вечере. Обычно он только раскланивался, правда, с необыкновенной приветливостью. Раз, в Липках, она заметила, что он пристально следит за ней. Это не понравилось ей, и, вероятно, он уловил её неудовольствие, потому что в другой раз поздоровался до спесивости официально. Это тоже пришлось ей не по вкусу, она посмеялась в душе: «Подумаешь, какая чувствительность!» Потом он надолго исчез.

Уже после ухода Лизы от мужа Анатолий Михайлович встретился ей на улице. Произошло это при комическом обстоятельстве: она вышла из аптекарского магазина, и у неё развязалась покупка – пузырьки, коробочки, пакетики высыпались на тротуар. Стояла весенняя оттепель, все это перепачкалось в слякоти, и Лиза, с другими покупками в руках, неловко пыталась справиться с бедой. На помощь ей и подоспел Ознобишин. Купив в киоске газету, он все упаковал и предложил проводить Лизу до дома. Он был весел, дорогой пошучивал насчёт того, что узнал секреты Лизиной косметики, её женские пристрастия и будет иметь в виду её любимый запах: флакон с одеколоном, вывалившись на тротуар, треснул, и газета быстро пропахла экстрактом резеды. Может быть, потому, что слепило мартовское солнце и ветер нёс с собою приятно утомляющую влажность талых снегов, Анатолий Михайлович понравился Лизе забавной простотой речи и даже странностью своей фигуры, напоминавшей кенгуру: с маленькими руками, веским корпусом и как бы мешавшими переступать тяжёлыми ногами.

Они расстались дружески. Потом она увидела его перед самой революцией. Уже давно тянулось дело о её разводе с Шубниковым, и она просила Ознобишина рекомендовать умелого адвоката, так как Виктор Семёнович чинил всякие препятствия расторжению супружества, ловко предупреждая все её шаги в консистории и в суде. Ознобишин назвал несколько адвокатов и сам дал кое-какие советы, с деловым и очень тактичным участием. После революции в таких советах отпала надобность: браки расторгались по заявлению одной стороны, женщина была провозглашена свободной, наравне с мужчиной, невиданный новый закон говорил, что он не вмешивается в желание мужа и жены жить совместно или разойтись, и любому из этих состояний он тотчас придавал юридическую силу, как только супруги этого хотели.