Стеклянный ангел - Зухра Сидикова

Наконец, дошла. Долго рассматривала его из-под кустистых седых бровей, потом спросила хриплым надтреснутым голосом:

— Чего тебе?

Миша растерялся от безаппеляционности и невежливости вопроса. Вся заготовленная речь вылетела у него из головы.

— Я, — запинаясь, проговорил он, — журналист.

— Ну, — сказала старуха, — чего тебе?

— Я хотел взять у вас интервью.

— Какое еще интервью?

— Я из журнала, хочу написать о вас.

— Некогда мне, — буркнула старуха, — ходят тут всякие.

Она повернулась и пошла прочь, все так же шаркая и поминутно останавливаясь.

— Джульетта Николаевна, — крикнул Миша, — наш журнал готов хорошо заплатить!

Старуха остановилась, медленно, помогая себе палкой, развернулась, пошла назад к калитке, молча отперла ее.

Миша вошел, все еще продолжая говорить о том, что известный журнал, который представляет он, журналист Михаил Плетнев, заинтересован в таких знаменитостях, как Джульетта Николаевна.

— Не тараторь, — сказала старуха, — и калитку запри на щеколду. Наркоманы здесь всякие шляются, ворье поганое.

Миша засеменил следом за старухой, чувствуя себя наркоманом и поганым ворьем одновременно.

— Дров захвати, — старуха ткнула палкой в кучку дров, сваленных у порога, — печку затопим. Озябла, сил нет.

В доме, и правда, было холодно и сыро, пахло мышами и немного плесенью. И, несмотря на то, что явного беспорядка не наблюдалось, повсюду ощущалась та неопрятность, которая почти всегда сопровождает одинокую старость.

— Топи, печь, а я посижу немного. Ноги болят, — сказала старуха и устало опустилась в продавленное кресло, покрытое вытертой плюшевой накидкой.

Миша свалил дрова у печки, присел на корточки, открыл заслонку. Понятное дело — топить печь ему еще не приходилось. Никогда в жизни. Он просунул в закопченное отверстие пару поленьев, втиснул между ними клочок порванной газеты, которую нашел на полу, зажег спичку.

— Ты что, полоумный? — спросила бабуля. — А заслонку кто открывать будет?

— Какую заслонку? — Миша завертел головой в поисках неведомой заслонки.

— Да вот же, над головой!

— А-а… ясно… — Миша совершил необходимое действие по открытию заслонки.

Снова опустился на колени, зажег спичку. Обрывок газеты нехотя занялся маленьким синеватым огоньком, который тут же потух. Миша подул в черное отверстие, потрогал дрова.

— Ты бы ещё бревно туда сунул, — критически заметила старуха. — Ну и молодежь пошла! Ничего не умеют. Безрукие все… Уйди!

Миша отошел в сторону, и бабуля, кряхтя и причитая, сама растопила печь.

Через некоторое время, разомлевшая от тепла и, наверное, поэтому заметно подобревшая Джульетта Николаевна снисходительно взглянула на сконфуженного Мишу и сказала:

— Сейчас чай будем пить. Вот только немного передохну. Тяжело-то уже топить, возраст не тот. Нынче и через день топить можно, а вот зимой приходится и утром, и вечером. Ой, не знаю, как я зиму зимовать буду?

— Вам газ нужно провести, — заметил Миша, — с газом удобнее.

— Ой, какой умный-то, — съязвила Джульетта Николаевна, — а то я без тебя не знаю. Ясное дело, что с газом теплее. Да где денег столько взять? Соседи у меня давно уже провели, а у меня финансов нет. Вот и живу, как пещерный человек.

Взглянула на него, усмехнулась:

— Думаешь, я всегда такой была? Бабой-ягой в избушке на курьих ножках? Не-е-е-т, я когда-то блистала на манеже. Ах, какой у меня был номер… Я под самым куполом летала! Вся в блестках!.. А сейчас … Эх, — она с досадой махнула рукой.

— А почему цирк не выделил вам нормальную квартиру? — спросил наивный Миша.

То, что он наивный, он понял по взгляду Джульетты Николаевны.

— Какую квартиру? О чем ты говоришь? Квартиру… — она снова досадливо махнула рукой. — Я сорок лет в гостинице цирковой прожила. Это она так только называлась громко: «гостиница!», а фактически самая настоящая общага. В свое время я и детей из-за этого не решилась завести. Вот теперь сижу, кукую одна. Потом, когда перестройка грянула, буржуй какой-то нашу гостиницу прихватизировал, да и погнал всех поганой метлой. Пришлось по квартирам скитаться. Потом домишко этот в наследство мне достался, тетка двоюродная отписала. Какой никакой, а свой угол. Никто не погонит. Мне бы еще газ провести. Зажила бы припеваючи.

Джульета Николаевна пригорюнилась, подперев сморщенный подбородок темным сухим кулачком.

— И что, нет никакой возможности провести? — проявил заинтересованность Миша, уговаривая себя: давай, начинай спрашивать, время идет!

— Девчонка эта из собеса, что сегодня приходила, обещала. Говорила, на днях зайдет к начальству, похлопочет. Не знаю, верить или нет?

— К вам сегодня кто-то еще заходил? — насторожился Миша.

— Ну, я же говорю — девчонка из собеса. Ну как девчонка… это я по сравнение с собой, а так-то уже не девчонка — женщина молодая. Вежливая, обходительная. Села, поговорила со мной, выслушала. Обещала помочь.

«Где то я уже это слышал….» — подумал Миша и с тревогой вспомнил старого антиквара. Девушка, приходившая к нему из музея, тоже обещала помочь. И точно так же была очень внимательна к стариковским проблемам.

— Все на мои афиши удивлялась, ахала, охала, — добавила Джульетта Николаевна.

— Какие афиши? — спросил Миша, чувствуя неприятный холодок в сердце.

— Да те, что в той комнате.

— А мне можно посмотреть? — спросил Миша. — Мне нужно для статьи. Очень даже хороший материал может получиться.

Он приготовил фотоаппарат.

— Ну ладно, пойдем, покажу. А потом чай будем пить. Она мне полный пакет сладостей принесла. Ох, как я люблю! И как они в собесе только разузнали о том, что я сладкое люблю.

Опираясь на палку, Джульетта Николаевна с трудом поднялась и пошла в соседнюю комнату. Миша, охваченный недобрыми предчувствиями, осторожно пошел следом.

— Свет зажги, там слева выключатель.

Миша нащупал выключатель, под потолком загорелся голубой треснувший плафон. Все стены этой небольшой комнаты были увешаны яркими плакатами. И тут Миша увидел, и Джульетта Николаевна увидела, что на месте одной афиши зияет большая белая дыра с остатками обоев и пятнами осыпавшейся штукатурки.

Джульетта Николаевна охнула, покачнулась. Стала оседать по стеночке. Хорошо, что Миша среагировал и успел ее подхватить.

— Глазам своим не верю, — проговорила бедная бабуля, — и зачем ей эта афиша понадобилась?

— А что было на этой афише?

— Стеклянные ангелы были, — сказала она, и теперь Миша не поверил, но только своим ушам.

— Что? Что вы сказали?

— Стеклянные ангелы, номер такой был в цирке. Она, как вошла в комнату, сразу сюда, к этой афише. Все выспрашивала, что да зачем. Я из комнаты первая вышла, она еще оставалась. Вот тогда, наверное, и содрала… В милицию, в милицию звони! Вон телефон на тумбочке! Звони, скорей! Нет, постой, я сама!

Она встала, заковыляла к телефону. Схватила трубку. Что-то шумно упало на пол.

— А это что такое? — старуха ткнула палкой в какой-то сверток. — Пакет какой-то. Не твой?

— Да нет, что вы? — Миша подошел ближе. — Я ведь не заходил сюда. Только сейчас с вами.

— Что там внутри? Подними, дай сюда, — велела Джульетта Николаевна. — А это что? Записка какая-то. Не вижу без очков… А это… Деньги!

На пол посыпались разноцветные купюры. Миша заметил, что все они крупного достоинства.

— Деньги… так много… — бормотала старуха, — так много…

— Прочти записку-то, — обернулась она к Мише, — что сидишь, как неродной? Читай скорей!

— Тетя Джулия, — прочитал Миша, — простите меня за то, что я взяла афишу. Оставляю вам за нее деньги.

Почерк был тот же самый — крупный и круглый, с наклоном влево.

— Так получается, она не из собеса? А кто же она?

Мише тоже интересно было бы узнать, кто она? Девушка, выкравшая у него карту памяти. И каким-то образом опередившая его и оказавшаяся здесь, у Джульетты Николаевны. То, что она опередила его, неудивительно — пока он бегал по вагону в поисках проводницы, пока они вместе искали того, кто мог его обокрасть, пока он спорил в магазине с продавцом, у нее была масса времени, чтобы успеть добраться до старушки. Но как она узнала адрес?

— Тетей Джулией меня назвала, — продолжала бормотать старуха, машинально складывая рассыпавшиеся деньги в пакет, для чего ей пришлось встать на колени, помощь Миши она отвергла: «Сама, сама», — так меня уже лет десять никто не называл. Только девочки мои из училища, но не все, не все. Только самые близкие. Несколько их было… Тетя Джулия… То-то мне голос ее показался знакомым. Но не узнаю… не узнаю… не помню…

— Ох, — вдруг схватилась она за сердце, — плохо мне… плохо что-то с сердцем…