Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

— Спасибо! — сказал Иван Иванович и, крепко стиснув крупную руку начальника, пошел из кабинета.

— Разрешили? — спросила беспокойная старушка, все еще томившаяся в очереди. — Напостоянно?

Тут только Иван Иванович спохватился и прочитал резолюцию: завороженный начальником, он и не усомнился в кабинете, что все написано как надо.

— Напостоянно, — сообщил он, снова улыбаясь.

— Ну, и слава богу! — искренне сказала маленькая старая женщина.

Хирург, тоже от души пожелав ей успеха, зашагал к выходу, торопясь поскорее обрадовать Варю и Елену Денисовну.

На улице уже стемнело, всюду вспыхнули огни электрических ламп. Отраженные в мокром асфальте, они придавали улице праздничный вид. Дождь накрапывал на новую шляпу Ивана Ивановича и его плащ, на блистающие лаком кузова машин. Еще недавно темные окна домов теперь уютно светились. Немало приезжих людей отдыхало в этот час в московских квартирах, в московских кино и театрах. А сколько еще других стремилось побывать здесь!

Аржанов шел и усмехался, вознагражденный за свои сегодняшние мытарства знакомством с хорошим человеком — начальником управления милиции города Москвы — и разрешением Наташке и Елене Денисовне называться москвичками. Раз уж на то пошло, он даже не сожалел, что теперь квартиру придется получить не из трех комнат, как предполагалось вначале, а из двух. Что ж, можно и в двух жить расчудесно, если семья маленькая.

На всех встречных милиционеров он смотрел с чувством особой симпатии. Боевой народ. Самое трудное дело — устройство общего быта. Шагая под легкими брызгами дождя, Иван Иванович вспомнил, как на днях привезли в приемный покой сразу трех раненых: милиционера, преступника и пострадавшего гражданина. В первую очередь хирургам пришлось оперировать бандита, так как рана у него была опаснее. Справедливо ли это? Милиционеру всякое происшествие — в чужом пиру похмелье. Но ничего не поделаешь — такова его работа! А работа милиции среди детей…

Иван Иванович знал Москву начала тридцатых годов. Из остывшего на мостовой асфальтового котла, из груды пустых ящиков, из глубоких ниш Китайгородской полуразрушенной стены, из каждого глухого кирпичного ее закоулка выглядывало оборванное, косматое и грязное до чертоподобности существо — ничей ребенок. Ныне отмирает само понятие беспризорности. Даже страшная война, которая прошла над страной, разрушив миллионы семей и миллионы оставив без крова, не возродила ее…

Тут совершенно естественно возникло у Ивана Ивановича воспоминание о встрече с Алешей Фирсовым у газетного киоска. Как стоял, как смотрел!.. Мальчик по существу одинок: мать все время занята. С какой горячей тоской он говорил о смерти отца! Лариса знала, а больше никто не знал…

Хирург вспомнил, как, движимый могучим и мучительным чувством, он пришел в сталинградском госпитале к Ларисе. Она сидела рядом со своим мальчиком в тесном подземелье, на убогой койке и при свете коптилки читала ему письмо от убитого уже отца. Столько слов хотел сказать ей хирург Аржанов, но не вымолвил ни одного. У него оборвалось сердце, когда она, увидев его, поднялась и, заслоняя собой мальчика, готового подбежать к нему, будто сказала суровым, осуждающим взглядом:

«Ну, что тебе нужно, разве ты не понимаешь, что твой приход оскорбляет меня?»

«И тогда я тоже не понял!» — подумал Иван Иванович с внезапным сожалением о былой любви к Ларисе. — «Да-да-да, я не разглядел, что она не просто отталкивала, а боялась сказать „убит“, оберегая жизнь ребенка. Как же терзалась она, когда не решилась довериться нам! А тут я с Варей… Почему же нельзя было переждать?» Эта мысль точно оглушила Ивана Ивановича, и он остановился. Кто-то толкнул его, налетев сзади, и послал ему «болвана», кто-то задел его портфелем и извинился — он ничего не слышал. Лариса Фирсова, скрывая гибель мужа от хрупкого, уже смертельно потрясенного ребенка, скрыла все и от человека, который любил ее.

«Но я, похоже, до сих пор ее не разлюбил! И она… что же она-то?»

Доктор стоял посреди тротуара, но никто уже не ругал его: толпа, подобно реке, обтекала могучую, издали приметную неподвижную фигуру. Только озорной подросток, пробегая мимо, бросил со смехом:

— Вот так монумент!

— Что же это получается? — вслух произнес доктор медицинских наук, профессор Аржанов и, стряхнув оцепенение, пошел, вернее, побрел дальше.

«А Варя, а Мишутка? О Елене Денисовне хлопотал, хотел обогреть человека, но, оказывается, привел ее не в теплый дом, а в разгороженный двор, где гуляет-дует сквозной ветер! Выражаясь языком сегодняшнего дня, явилась хозяйка душевной жилплощади, а та уже заселена. Варя там поселилась. Где же вы были до сих пор, уважаемая Лариса Петровна?»

— Похоже, квартиросъемщик сошел с ума! — пробормотал Иван Иванович. — Тут уж никакая милиция не поможет. Что же я натворил? Выходит, испугался одиночества и пустил жильца на избыток жилищной площади. И нам неплохо жилось, совсем неплохо. Мне казалось, я любил Варю… Казалось? Любил? Врешь, брат, без всяких «казалось» любил, а на Ларису крест был поставлен. Только беда в том, что я на живого, а не на мертвого человека этот крест поставил!

Варя возвращалась домой, довольная своим рабочим днем. Ведя Мишутку за руку, она поднялась по лестнице, открыла дверь и отшатнулась: едкий дым так и рванулся им навстречу.

— Все благополучно! — крикнула соседка Дуся, выплывая в пестром халатике из сизого дымного облака; худенькое лицо ее под пышно и мелко завитыми короткими волосами казалось совсем детским. — Елена Денисовна осваивает газовую плиту.

— Картошка сгорела! — озабоченно сообщила Елена Денисовна из кухни. — Это зверь, а не плита: раз — и готово. Всего-то на пять минут успела отвернуться…

— Надо было ма-аленький огонечек! — пропела Дуся.

— Я помню, маленький. Да боюсь, чтобы не погасло.

— Ничего, привыкнете. — Варя сняла с Мишутки кепку и пальтецо, переоделась сама по-домашнему. — Где же Наташа? — спросила она, заглянув в комнату соседей.

— Моя Наташка у Галины Остаповны, а больную Наташу Иван Петрович увез в больницу.

— Иван Петрович?.. Ах, это Ваня Коробов! — Варе вдруг стало страшно: предстоит неизбежная операция. Да какая! А вдруг она пройдет неудачно? Вот будет горе и позор! Да, и позор! Хорошее настроение сразу улетучилось, и молодая женщина, насупясь, пошла к себе.

Раньше она никогда не сомневалась в успехе операции, если за нее брался Аржанов, а сейчас, уже не впервые, ее охватило сомнение. Может быть, это потому, что у него стало больше смертных случаев, чем раньше, когда он не занимался пороком сердца? И, однако, он не намерен отступать даже при повышении процента смертности!.. Зачем же браться снова за черепно-мозговую операцию? Нелогично! Несерьезно! У Вари мелькнула мысль побежать в больницу, найти Ваню Коробова и отсоветовать ему лечить Наташу у Ивана Ивановича.

При этой мысли она еще сильнее взволновалась: ведь Наташа настроилась лечь на операционный стол именно к Аржанову. Ведь так важно — настроение больного! И разве простит хирург жене такое недоверие? Но если не вмешаться, то это может обернуться очень плохо для Наташи. Лучше всего поговорить с самим Иваном Ивановичем — пусть он откажется от этой операции.

Похолодевшими руками Варя сняла телефонную трубку, но в больнице сказали, что профессор уже ушел. Тогда она, не умея откладывать свои решения, попросила разыскать Коробова.

— Ваня! Мне очень трудно вам это говорить, но я прошу вас, положите Наташу к настоящим нейрохирургам, — тихо сказала она в трубку несколько минут спустя.

Коробов долго молчал, видимо, ошеломленный, собирался с мыслями.

— Почему? — спросил он наконец, но в голосе его прозвучала не тревога, а удивление.

— Мне нельзя объяснить вам это по телефону, — ответила Варя, следя одним глазом, как Елена Денисовна выпроваживала из кухни Мишутку, который уже успел «потрогать» газовые краники. — Я вам все объясню дома.

— Не надо так, Варя, — прозвучал в трубке серьезный и мягкий голос. — Иван Иванович для нас самый авторитетный хирург. Мы надеемся на него. Если он Оляпкина удачно оперировал в блиндаже на передовой, то неужели в московской клинике сделает операцию хуже? Пожалуйста, не говорите ничего Наташе. Она хоть и боится, но верит, что все будет хорошо. Вы слушаете меня?

— Да. Конечно, — подавленно ответила Варя. — Ведь я тоже хочу хорошего и вам, и… своему Ивану Ивановичу.

— Что с тобой, Варюша? — спросила Елена Денисовна, увидев ее сразу обострившееся, нахмуренное лицо.

— Со мной? Я очень волнуюсь. — Варя покосилась на соседку, которая, звеня пестиком, толкла что-то в ступе, и сказала громко: — Сделала глазную операцию сегодня старому колхознику из Мордовии. Оба глаза были закрыты рубцовыми изменениями век после трахомы… Такие тяжелые рубцы образовались… Ассистент — опытный хирург — сказала мне после операции: вы прекрасно работаете. А я боюсь. Когда делаю операцию, то не боюсь, но до этого и после просто лихорадит. Вот прооперировала больного Березкина и теперь все время буду дрожать, как бы не воспалился у него другой глаз. Сколько всяких несчастий угрожает людям на каждом шагу! — добавила Варя с тоской и вымученно улыбнулась женщинам, внимательно слушавшим ее. — Никак не привыкну к мысли, что я уже врач и допущена к самостоятельной работе.