Возвращение Фабрицио - Марк Фруткин

Открыв глаза, Аркенти увидел, что по тропинке к нему идет Родольфо.

— Отец мой, — позвал издалека Родольфо, — идемте погуляем.

Аркенти держал в руках сутану и задумчиво рассматривал. Затем он снова ее надел.

Какое-то время они молча шли вдоль реки По. Услышав какой-то звук, Аркенти обернулся:

— Что это?

Вернулся герцог с тремя слугами. Они подскакали и соскочили с лошадей. Аркенти и Родольфо ждали их, стоя на месте. Герцог вынул шпагу и подошел ближе.

— Пусть она спасла тебе жизнь, священник, но так просто ты не отделаешься.

Трое солдат схватили Аркенти. Родольфо отошел в сторону, глядя на них. Один солдат прижал к дереву левую руку Микеле. Подошел герцог.

— Этот палец, — сказал он солдату и показал на палец шпагой.

Солдат расправил руку Аркенти, и герцог ударом шпаги легко отрубил безымянный палец. Священника отпустили, он с криком упал на колени, прижимая руку к животу. Четверо мужчин ускакали, не оборачиваясь.

Родольфо велел Аркенти подержать кисть в холодной речной воде, прижимая место среза, чтобы остановить кровь. Сам он тем временем вернулся и поднял с земли упавший палец. Он показал его Аркенти.

— Отнесу в церковь и скажу, что это палец святого Фабрицио Камбьяти.

— Это глупо. Присвоение имен святым — пустое дело. Выбрось его.

Родольфо палец не выбросил, а держал в руке, думая, что с ним делать.

К этому времени Аркенти уже вынул руку из воды, вспомнил про саван в кармане и достал его, надеясь перевязать рану. Прежде чем он смог это сделать, Родольфо взял ткань и оторвал от нее полосу. Вернув остальное адвокату, он завернул палец и сунул его в мешок. Аркенти взял свою часть и тщательно обернул руку, перевязывая ее материей, служившей некогда саваном Фабрицио Камбьяти.

Много часов спустя они молча шли вдоль реки По. Река пульсировала, источая свет. Из кармана Аркенти выползала вереница только что вылупившихся шелкопрядов.

Пьеса. Действие 8

На сцене музыканты исполняли скрипичные сонаты. Пока они водили смычками по струнам, начали прибывать гости на свадьбу Авроры и Оттавио. Пары поднимались на сцену справа, приунывший Панталоне объявлял их имена, и гости покидали сцену с левой стороны. На каждом актере было по пять костюмов. Проходя за сценой, они снимали один костюм, возвращались, и Панталоне снова объявлял их имена. Среди зрителей не оказалось ни одного достаточно наблюдательного, чтобы заметить, что толстые гости прибывали первыми, в середине приходили умеренно упитанные, а последними появлялись худые.

Чтобы собрать больше народу, актеры пригласили на роль гостей нескольких горожан, в том числе множество детей, сваху и Уго Мантуанского. Уго собирался прийти, но оказался занят, поскольку с ним случилось нечто неожиданное.

Как всегда бывает на свадьбах, любовь витала в воздухе. Это опасное чувство завладело всеми, где бы они ни были. Даже Уго в его далеком холодном замке. Уго вздохнул, посмотрел в зеркало и решил, что, прежде чем отправиться на чужую свадьбу, должен посмотреть в глаза своей возлюбленной, бессмертной пленнице пыльной комнаты, полной древних предметов искусства. Он спешил по длинным коридорам, задыхаясь, неизменно изумленный тем, что может смотреть на нее и видеть не иссушенное, похожее на мумию тело, а красавицу, какой она была, до сих пор живущую в его памяти. Наконец он добрался до нужной комнаты и встал у двери, глядя на девушку. Через несколько секунд он решил, что хочет подойти поближе. Зная, как опасно услышать поэму и попасть в плен рифм, он вынул из кармана пару мягких восковых шариков и заткнул уши. Горбун вошел в комнату, прихватив зажженную свечу, подошел к девушке, читающей поэму, и осветил ее лицо. Для него она до сих пор была прекрасна, всегда будет прекрасна — пухлые губы, кремовая кожа, холодные голубые глаза. Он пододвинул стул и сел, не сводя с нее глаз, поставив свечу рядом на стол. Погруженный в грезы, Уго не знал, что голова его склонилась набок. Незаметно для него воск начал таять от жара свечи. Все случилось внезапно. Мягкий воск расплавился и вытек.

Ее голос! Ее голос! Я слышу ее голос! Уго обрадовался. Он сидел и слушал, очарованный, плененный навеки.

На свадьбе играли музыканты, любовь текла со сцены облаками причудливой формы и растворялась в сияющем голубом небе. Вышла невеста в платье из алой парчи, со шлейфом, укрывшим полсцены, и с белым горностаевым воротником. Оттавио, красивый и величавый, в шляпе с пышным белым пером светился от счастья. Свадебная церемония быстро завершилась, Аврора получила серебряный пояс в знак заключения союза, и начался великий пир.

Гости угощались у длинного стола, на котором лежали горы хлеба, сваренные вкрутую яйца, круг сыра величиной с колесо телеги, жареный бык и барашек, морская и речная рыба, каплуны, цыплята, свиная голова, желе из свиных ножек, голуби, дичь, виноград и сладости. Вина привозили из Тосканы, Пьемонта и всех провинций, а также из всех уголков Ломбардии. Барбареско, бароло, гриньолино из Монферрато, кьянти, рюш, дольчетто, фрейса, игристое карминьяно, сасселла, грумелло. И ни одно вино не разбавлялось, разве что для детей. Кувшины передавали зрителям, а когда музыканты заиграли неотразимое второе аллегро из Восьмой сонаты Арканджело Корелли, Арлекин в костюме в горошек схватил невесту и пустился в пляс. Танец подхватили все, кто был на сцене, и все зрители.

Пока они плясали, слуги герцога вынесли огромный пирог, начиненный окороком, яйцами, курами, свининой, финиками, миндалем, сахаром и шафраном, — все в одном пироге, в обход закона о расходах, запрещавшего более трех блюд на свадебном пиру. Спору нет, закон уже нарушали направо и налево, но герцог не мог уподобляться актерам, как правило не почитающим закон.

Слева от сцены стоял печальный Панталоне. Арлекин подтанцевал к нему, держа в объятиях Аврору. Старый пес потянулся к ней, тут подошел Оттавио и умчался в танце со своей невестой.

— Не грусти, Панталоне, — сказал Арлекин, похлопывая его по спине. — Волшебная скрипка сломана, ее растоптала кобыла герцога. Она бы все равно тебе не помогла. Развлекайся. Идем, отпразднуй с нами.

Панталоне обернулся побранить болвана. В ту же секунду на старика налетела дородная сваха, схватила его в объятия, как невесомый скелет, прижала к огромной мягкой груди и закружила по сцене.

— Танцуй, дружище, — крикнул ему вслед Арлекин. — Тебе полезно. Радуйся. Радуйся. Жизнь коротка.

Он протолкался через толпу к праздничному столу, сделал изрядный глоток вина и с хохотом погрузил лицо в огромный пирог.

В этот миг Аврора взглянула на небо, вытянула руку и воскликнула:

— Смотрите все! Ее видно даже днем!

Все актеры на сцене и все зрители из прошлого и будущего замерли, глядя в небеса.

Глава 13

Святой покровитель чудес

Время — есть первое чудо. И последнее. Фабрицио и Омеро смотрели с вершины башни на город Кремону. Комету поглотил рассвет, свет канул в свет. За миг до того, как она исчезла, Фабрицио сказал:

— Омеро, смотри, комета отражается в реке.

И тут она скрылась.

Фабрицио видел в телескоп, как прошел Родольфо с адвокатом. Казалось, скелет за спиной радостно вышагивает следом.

Они беседовали, неторопливо прогуливаясь вдоль реки. Когда Микеле Аркенти миновал шеренгу ломбардских тополей, Фабрицио увидел, как из кармана его сутаны выпархивают белые шелкопряды. Аркенти и Родольфо брели бок о бок, пока не скрылись из вида, исчезнув в серо-голубой мгле.

Фабрицио снова опустил телескоп и посмотрел на него.

— Самый грандиозный инструмент из всех существующих.

Иногда долгой ночью, проведенной в ожидании, или когда пролетала комета, сирокко стихал, улетая туда, где умирает ветер.

Фабрицио смотрел на город и шептал что-то про себя. Омеро мог различить лишь слова, которые уже слышал прежде.

— Камень, что камнем не является, ценный предмет, не имеющий цены, предмет многих форм, лишенный формы, неизвестная вещь, о которой всем известно.

Омеро сел и, поерзав, прислонился к внутренней стене башни. Пристраиваясь, он задел локтем несколько шатких кирпичей, и они выпали. Фабрицио взглянул на стену за его спиной и заметил нечто в образовавшейся пустоте.

— Что это? Позади тебя?

— Что?

Фабрицио подошел, засунул руку в дыру и вытащил череп, пропустив пальцы в глазницы.

Омеро отшатнулся:

— Dio mio! Если мы взобрались на Священный Позвоночник Господа, то это значит его святой череп.

— Интересное предположение, но нет. Боюсь, это череп какого-нибудь земного бедолаги, что умер, когда строили башню, или умер, когда строил ее. Упал, ударившись головой о какого-то мраморного святого внизу. Или это мощи какого-нибудь никому не известного мученика, специально замурованные здесь в качестве дара небесам.