Слезы пустыни - Башир Халима

Я послушалась, и старуха ушла совершенно счастливой. Очередь сократилась до нескольких человек.

Я подняла глаза и заметила, с какой гордостью смотрят на меня мама и бабуля. Я попросила бабулю сделать мне чашку мятного чая, поскольку изнемогала от жажды, и пошла отдыхать, попросив оставшихся пациенток извинить меня. К нам присоединились отец, Мо и Омер.

— У половины из них нет ничего серьезного, — пробормотала я. — Поэтому не делайте вид, что страшно впечатлены. Все это мог сделать кто угодно.

— Неважно, — сказала мама. — Посмотри, как они счастливы благодаря тебе.

— Но это не игра, — возразила я. — Это медицина. Это серьезно. Я не могу притворяться, что лечу людей.

— У тебя все отлично получается, — радостно заявила бабуля. — Из-за чего ты переживаешь? Может быть, ты ошиблась с двойней, но с остальными…

— Это двойня! — огрызнулась я. — Лучший диагноз, который я поставила за все утро! Меня беспокоит другое. Даже если я обнаружу высокое давление или что-то еще, я не смогу помочь. Им придется ехать в больницу.

— Ну, ты делаешь людей счастливыми, это же прекрасно, — сказал отец. — А если тебе к тому же удастся поставить диагноз, еще лучше. Женщина с двойней поразмыслит над твоими словами и одумается. Не волнуйся.

Пока мы разговаривали, Омер подошел к столу, взял стетоскоп, сунул дужки в уши и поднес слушающее устройство ко рту. Затем подбоченился свободной рукой, заправив большой палец за пояс, и принялся вызывающе крутить бедрами. Омеру исполнилось восемнадцать, и он был красивым парнем. Пациентки смотрели на него в недоумении, а он запел, изо всех сил подражая Элвису Пресли, хотя и перевирая текст:

У-ху-ху! У-ху-ху! Всего меня вытрясает. Всего меня вытрясает. У-ху-ху! У-ху-ху! Всего меня вытрясает. Всего меня вытрясает.

На каждом «у-ху-ху» Омер буйно вращал тазом. Я едва не вышла из себя. Как он посмел превратить мою приемную в сцену для исполнения своих дерьмовых поп-песенок? Я посмотрела на женщин. На их лицах был написан ужас. А потом Омер подмигнул мне, еще раз крутанув тазом, и я не выдержала и рассмеялась. Я просто ничего не могла с собой поделать.

— Послушайте, я знаменитый певец, а это мой микрофон, — объявил он очереди. — Мои песни передаются по всему миру. Угадайте, кто я.

— У моего брата не все в порядке с головой, — пояснила я, возвращаясь к своему столу. — Он думает, что он Элвис, известная американская поп-звезда; а Элвис умер много лет назад.

К тому времени, как прием пациенток подошел к концу, я была совершенно измотана. Конечно, я ничего не брала за свои услуги. Мне бы никогда не пришло в голову брать деньги с деревенских.

* * *

На следующий день после приема в деревне я отправилась навестить семью Халимы-знахарки. К сожалению, самой ее не стало во время моего последнего года в университете. Мы оплакали смерть Халимы и прослезились, когда ее домашние рассказали мне, как она умерла. Знахарка серьезно заболела — настолько серьезно, что не сумела вылечить себя. Такое время мы называем синья-нее — человек знает, что скоро умрет. Через два дня после наступления своего синья-нее Халима мирно скончалась. Смерть ее была легка.

Я попрощалась с ее семьей и отправилась домой. Когда я шла по деревне, все ощущалось как-то по-новому. Деревня словно напряженно замерла, чего-то ожидая и страшась. Каждый день старейшины встречались, пытаясь решить, как лучше организовать оборону села. Они продолжали спорить, бежать ли нам и прятаться — или остаться и сражаться.

Я остановилась рядом со старухами, болтающими на обочине дороги, и прислушалась к их разговору. Загава, рассуждали они, издревле воевали с арабскими племенами. Всегда побеждали мы, подчеркнула одна, так почему на этот раз должно быть иначе? Теперь вообще все иначе, ответила другая, потому что за арабскими племенами стоят важные люди: дают им оружие и машины для войны. Без этого у них никогда не хватило бы смелости — или глупости — напасть на нас.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Даже маленькие дети, казалось, готовились к войне. Я заметила, как несколько из них спрятались от друзей на обочине и, внезапно выскочив, закричали:

— Арабы идут! Арабы идут!

Ребятишки вопили и разбегались в разные стороны. Я горячо надеялась, что в нашей деревне такое никогда не случится по-настоящему.

Через несколько дней к нам зашла соседка. Вид у нее был совершенно потерянный. Она ездила навестить родных в деревню по ту сторону Марры, в краю зеленом и плодородном. Но нашла лишь опустевшие выжженные руины. Никто из горстки детей и взрослых, которые выжили, укрывшись в горах, ничего не знал о ее семье: где они, что с ними случилось. Вот что ей рассказали о нападении на деревню.

Арабы появились на рассвете — они были верхом и палили из пулеметов. Многим местным жителям удалось сбежать и скрыться в горах, но еще больше людей были схвачены и убиты. Арабы привезли с собой свои семьи и поселились в деревне, съедая все подчистую и вырезая скот. Если кто-то из жителей пытался вернуться в свой дом, в него стреляли. Никто не мог понять, где арабы получили такое мощное оружие. Отъевшись, они подожгли деревню и ушли.

Отец отреагировал на рассказ с пылким гневом. Теперь ясно, объявил он, что придется защищаться. И если нам суждено погибнуть при этом, пусть будет так. Мы пойдем на это для грядущих поколений — чтобы однажды они могли стать свободными. Несмотря на воинственные речи отца, я ощутила снедающую его глубокую печаль. Его политическая деятельность, его вера в демократию, его надежды на будущее страны — все это пошло прахом, потому что сейчас была война.

Что касается остальных членов моей семьи, они реагировали по-разному. Как и ожидалось, Омер был весь огонь и бравада:

— Вот увидишь — когда они явятся, я их всех убью!

Мохаммед насмешливо фыркнул:

— Никого ты не убьешь, когда они явятся. Ты удерешь и спрячешься.

Омер потрясал перед Мохаммедом своим кинжалом:

— Вы увидите — я не испугаюсь. Я буду бороться и спасу деревню.

Мо повернулся ко мне:

— Почему они начали эту войну? Они как будто хотят уничтожить нас. Мы жили в мире. Что мы им сделали?

— Все просто, Мо. Они хотят взять землю для себя. Всегда хотели. Так что тебе лучше подготовиться. Но если арабы придут, спорим, ты первым побежишь.

Мо пожал плечами:

— Ну а ты что собираешься делать? Что ты сделаешь, то и я.

— Я собираюсь драться, — сказала я ему. — Мы все собираемся драться. Я, ты, абба, бабуля — мы все. У нас нет выбора.

— Хорошо, я останусь и буду драться, если вы захотите.

— А если не будешь, придут арабы и отнимут твой новый велосипед! — поддразнила его я. — Как ты на это посмотришь?

Отец недавно купил Мо и Омеру новенькие велосипеды — ездить на фермы и присматривать за скотом. Мало кто в деревне мог похвастаться велосипедом. Это был поистине знак высокого статуса. Пожалуй, только при мысли, что арабы могут умыкнуть его велик, кроткий Мо решился бы вступить в бой. Но на самом деле этими подковырками я пыталась подбодрить его: уж очень растерянным и испуганным он казался.

Весть о набеге распространилась по деревне как лесной пожар. Наступательные бои были еще далеко от нашего района, но все же чувствовались до ужаса реально. Мужчины разобрали то немногое оружие, которое у нас имелось, — несколько охотничьих ружей, унаследованных от дедов. Некоторые из этих раритетов даже не действовали, тем не менее их владельцы со свирепым видом прочесывали окрестности деревни. Были отточены загавские ножи и мечи, а факиры наделяли специальные хиджабы силой, призванной сделать их владельцев неуязвимыми для пуль.

* * *

Несмотря на атмосферу надвигающейся войны, жизнь продолжалась. Для меня это означало распределение на место годичной стажировки. Предполагалось, что Министерство здравоохранения вышлет мне письмо с направлением в одну из университетских клиник. Три месяца я ждала инструкций, но ничего не было слышно. Сначала я проводила время в своей импровизированной врачебной приемной, но в конце концов поток пациентов истощился. Либо я излечила все болезни, которые способна была излечить, либо люди потеряли веру в меня.