Один день солнца (сборник) - Александр Бологов

Тамара смотрела на Ольгу, ноздри ее нервно вздрагивали, и вдруг неожиданно, точно прыснув, она разрыдалась. Сидя прямо, не опустив головы, она плотно сжимала ресницы, и из-под них на щеки, подбородок, на дрожащую грудь бежали слезы.

Ольга, охваченная холодом, вскинулась было со стула, ко Тамара, с силой раскрыв заволоченные влагой глаза, судорожно всхлипнула и извинительно сморщилась. Ольга заспешила к комоду, вынула из бокового ящика отглаженный носовой платок и протянула Тамаре. Та, успокаиваясь, затрясла головой, достала из сумки свой — помятый, душистый — и закомкала в кулаке. Потом вытерла слезы и, сквозь горькую усмешку, как-то сникло и бесцветно произнесла:

— У меня может быть ребенок. — И словно в подтверждение слов, несколько раз кивнула головой.

— Господи, боже мой! — Ольга, точно крестясь, щепотью ухватилась под горлом за платье. — Тама-арушка…

И в то же мгновение ей все стало понятно — все события последних дней скопом пронеслись в памяти, просеялись и встали на свои твердые места. И «господи, боже мой», вырвавшееся у нее первой, непроизвольной реакцией на откровение Тамары, — было инстинктивной защитой от возможной беды, влетевшей и заплескавшейся в комнате вместе со стесненным дыханием неожиданной гостьи. С таким лицом, какое было у Тамары, идут за потерянной или отнятой правдой и ищут не просто удовлетворения, а понимания зла, идут, чтобы объяснить самое себя и уразуметь других. Ольга знала, как горько разочарование в таких случаях, и душа ее легко занялась огнем справедливости.

— Михаил, да? — Она. улыбнулась, давая понять, что спокойно примет любой ответ, но в голосе ее этого спокойствия Тамара не услышала. Его и не могло быть, потому что Ольга в мгновенном уяснении совершившегося уже дала оценку и поведению сына в последние дни каникул, и его поспешному отъезду. Ей, не посвященной ни в какие его и Тамарины дела, многое уже было яснее ясного.

Тамара вздохнула. Ольга пододвинулась ближе и положила ладони на ее сжавшую платок руку.

— А он знает про это?

Усмешка удивления искривила припухшие губы Тамары, и Ольга, по-своему истолковав ее, сконфуженно добавила:

— Ну, конечно, знал бы — по-другому сообразил что-нибудь сделать. Надо ему вдогонку написать, Тамарушка, а? В этом ничего нет такого, чтобы было смущение.

Ольга говорила, но мысли ее были очень зыбки, ни на одну она не могла опереться, чтобы строить убедительный и правильный разговор.

— Ну как же, Тамарушка, если он не знает? Это совсем другое дело, когда знаешь…

«Господи, что я воду-то мучу, — шли где-то рядом другие слова, — все ведь ему известно, оттого и засобирался, как пойматый. Сбегал от беды…»

— Что вы говорите! — В голосе Тамары было столько укоризны, что Ольга растерялась, она почувствовала, что ей не по себе от ее, Ольгиной, неискренности.

«Господи, что же это деется-то?.. Кто же это всех заморочил?»— Ольга болезненно сморщилась и впилась наслезненными глазами в потерянное лицо Тамары, как бы говоря: «Погляди без зла, милая, — я вся вот она, ничего не таю».

Из динамика над комодом сбегала, спотыкаясь, торопливая речь комментатора какого-то важного события. Маленькой коробочке, казалось, не хватало силы передать восторг и волнение говорившего: дребезжала мембрана, обрывался и проваливался куда-то захлебывающийся голос…

Ольга встрепенулась и, словно вдруг пошла в гору, задышала чаще и тяжелее.

— А какой срок уже? — спросила она тихо.

Тамара опустила глаза, пальцы ее перебирали, распрямляли и снова складывали на колене легонький платочек.

— Это произошло позавчера…

Слово «произошло» всегда несло для Ольги тревожный, если не горевой, смысл; так же она восприняла его и в этот раз. Но — «позавчера»?!

…Откуда это все взялось? И слова, и мягкость, и волна вроде бы неподдельного тепла? Михаил словно обрел пространство, где можно было во весь размах расправить крылья, и воспарил над тесными душами недоверчивых людей, над самим собой, скованным на земле сомнениями и осторожностью.

Провожая Тамару от Подчуфаровых домой — это было естественно, им было по пути, — он легко вел широкий, свободный разговор, чутко улавливая интерес попутчицы к предмету беседы. Давая понять, что убеждения его тверды и обоснованны, он вместе с тем внимательно выслушивал и доводы Тамары и в критический момент понимающе и спокойно произносил: «логично», «вполне возможно», «вероятно, так», выказывая уважение к иному, самостоятельному мнению.

Незаметно они прошли мимо Тамариного дома, возвратились назад и снова миновали массивное крыльцо, и лишь тогда, на самую малость упредив желание Тамары остановиться, Михаил замедлил шаг и развел руками: «Уже ночь…» У калитки он слегка склонил голову, а Тамара, сама от себя этого не ожидая, вытянула вперед руку. «Ну?..»— произнесла она, и мягкая интонация отозвалась бодрящим теплом во всем теле Михаила, успокоительно расслабившим нервы и мышцы. «О’кей!»— приложил он про себя итоговую печать.

Требовалось, видимо, сказать «до свидания», но Михаил выдержал секунду-другую и взамен своих слов услышал Тамарины: «Может, позвонишь?» Он улыбнулся, кивнул и деликатно ответил: «Попробую»— и ощутил слабое движение тонких пальцев, вроде повторение пожатия, но сам в ответ свои не напряг.

«О’кей!»— это высек в сознании второй Минаков, павший, сложивши крылья, с неба и снова слившийся со своей земной ипостасью. Уже в двадцати шагах от калитки Поздняковых от раздвоения души не осталось и следа: по земле шел, твердо ступая, именно тот Минаков, каким он сам знал себя и каким мог представляться не интересующим его людям. По инерции он прошагал еще некоторое время легким эластичным шагом, выбранным для сопровождения дамы, но, свернув за угол, как бы запнулся и продолжал путь уже привычной и удобной, чуть вихляющей походкой.

Он анализировал свои действия и был доволен ими. Лишь изредка, на какие-то мгновения, неуловимо отделявшийся двойник шевелил в груди какие-то ворсинки сомнения, но Михаил быстро убеждал его в несостоятельности опасений, и холодный зуд в сердце тотчас утихал.

Это была охота, но азарт не ослеплял, — наоборот, делал перспективу четкой и понятной. Подходя к материному дому, Михаил подумал, что Тамара нынче уснет не сразу. Так оно и было на самом деле. Первая привада легла удачно.

Назавтра Михаил не позвонил, — напрасно Тамара в течение всего дня старалась не отходить далеко от телефона. Встретились они через день: Минаков, направляясь в город, проходил мимо дома Поздняковых, и Тамара, увидев его, выбежала навстречу…

Неделя промелькнула праздником — такого состояния Тамара никогда еще не переживала. «Боже мой, как это все верно, — думала она, — по-настоящему интересный человек всегда — в себе, он раскрывается неожиданно, без игры, без желания произвести эффект… И в школе он был не зол, а замкнут. До чего же мы иногда незрячи…»

В один из вечеров — только к концу недели Михаил позволил себе поцеловать ее, да и это было похоже, скорее, на ответное движение — она уговорила его зайти к ней, погасив его колебания живым, как-то по-детски радостным: «Дома никого! Совершенно никого!» И когда, умиротворенная мягкими поцелуями, она в какой-то момент уловила вдруг затаенную, сдерживаемую, еще не понятную ей силу влечения к ней другого человека, она не испугалась, а, скорее, насторожилась. И Михаил тотчас ощутил это, он даже успел отметить в памяти, что нечто подобное было на стройке, где у него вышла осечка со студенткой-физкультурницей — народом, по его мнению, легкодоступным.

…Он повторял, как заклинание, как молитву, что-то горячечное, все настойчивее и ближе подбираясь к Тамаре, он совершенно потерял голову — она это видела. Его моление казалось ей благостным святотатством, она совершенно не была готова к такому бурному повороту, к такому неистовству и беспомощно шептала: «Не-ет… не-ет… Не сейчас, не сейчас… Ну, что же это такое!..»

Что-то еще, убеждающее, очень важное, вышептывала она измятыми губами, — позже и не могла вспомнить что; «не сейчас» было главной мыслью, опалившей ее застигнутый врасплох рассудок.

Но постепенно, поддаваясь натиску, Тамара уступала жесту, движению, желанию… Сердце ее, потерявшее опору, метавшееся в ледяной пустоте, какая-то сила влекла к пропасти, оно должно было сорваться в эту пропасть, и уже нельзя было предотвратить падение… В какой-то момент Тамара поймала лихорадочный взгляд Михаила — растерянный и какой-то униженный, и ей стало жаль его. Она обхватила его голову дрожащими руками и уткнулась открытым ртом в мокрый висок…

Он и сам, когда отошел, не мог поверить в совершившееся: неделю назад это и в голову серьезно не могло прийти, а если и приходило, то казалось реальным только в несдерживаемом воображении.