Граждане - Казимеж Брандыс

Антек Кузьнар был мальчик спокойный и уравновешенный. Он еще до сих пор ни разу не влюблялся, ни с кем из друзей не ссорился. Товарищи его уважали за то, что он никогда никого не подводил. Учился он хорошо, и только три-четыре человека в классе были способнее его. Он увлекался спортом и черчением, сам соорудил себе чертежный стол, и в школе говорили, что Кузьнар, наверное, будет архитектором.

Любил Антек еще организационную работу: он вот уже два года был председателем школьного бюро ЗМП, и все считали это вполне естественным, трудно было даже представить себе на этом месте кого-нибудь другого. Антеку были чужды сильные страсти: многое он любил, ко всем относился ровно, и чувство ненависти к отдельным людям было ему совершенно незнакомо. Конечно, ему были ненавистны империализм, реакция, вредительство. Но даже к школьным реакционерам — например Гжесю Кнаке, любимчику ксендза Лесняжа, или за всеми шпионившему Янеку Тыборовичу — он проявлял только сдержанную антипатию, старательно контролируя каждый свой шаг, когда дело шло об этих мальчиках.

Однако с некоторых пор Антек Кузьнар всей душой ненавидел одного человека. Думал о нем с мстительным и неумолимым презрением и даже бледнел, когда приходилось произносить его имя. Человеком этим был Дзялынец.

Вести о заседании педагогического совета быстро дошли до зетемповцев. Говорили, что Дзялынец своими объяснениями заткнул всем рты и что он открыто обвинил зетемповских активистов во лжи. Антеку это сообщил уже официально молодой учитель русского языка Сивицкий, которому педагогический совет поручил опеку над школьной организацией ЗМП. При разговоре с Сивицким присутствовали только Свенцкий и Вейс.

— Кому вы верите, ему или нам? — отрывисто спросил Антек, в упор глядя на смущенного Сивицкого.

Сивицкий замахал руками.

— Слушайте, нельзя так ставить вопрос! — воскликнул он. — Думаете, наше положение легкое? Как бы не так! Директор Ярош, — Сивицкий понизил голос, — тоже пока еще не знает, как отнестись ко всему этому… А в Отделе народного образования сказали: надо выждать. Конечно, Дзялынцу мы не доверяем. Но веских улик против него нет. Что поделаешь? — Он развел руками. — Мы были вынуждены принять его объяснения.

— Объяснения! — язвительно процедил Свенцкий и под скамейкой толкнул ногой Вейса.

У Вейса дрожали губы.

— Выходит, что мы клеветники? — сказал он тихо.

— Ясно, только так это и можно понимать! — угрюмо бросил Антек.

Свенцкий был вне себя от злости.

— В хорошем же положении мы оказались перед неорганизованными! — крикнул он. — Представляете себе, какую рожу скорчит Кнаке?

Сивицкий в замешательстве щипал светлый пушок на губе.

— Гнусная история! — пробормотал он. — Попробуй-ка тут разобраться! Дзялынец… кто его знает, что он за субъект? Чужая душа — потемки. А тут еще вдобавок затесался Моравецкий… Тоже, скажу вам, задача! — Сивицкий пожал плечами. — Собственно, я не имею права это все вам говорить…

Антек перебил его, отрицательно мотая головой:

— По-моему, профессора Моравецкого нельзя ставить на одну доску с Дзялынцем…

— Мы его ценим, — вставил тихо Вейс, косясь на Стефана Свенцкого. Тот сидел надутый, но не протестовал.

Сивицкий понимающе кивнул. Он тоже был того мнения, что нельзя связывать эти два вопроса.

— Но с нами не все согласны, — говорил он с досадой, бегая по классу и размахивая руками. — Например товарищу Ярошу очень подозрительны его убеждения. На педагогическом совете профессор Моравецкий вел себя недопустимо. Только вы этого никому не повторяйте, — спохватился Сивицкий. — В том, что говорил Моравецкий, не было ни следа самокритики. Чорт его знает, что он за человек!

— Интеллигент с замашками индивидуалиста и либерала, — спокойно определил Свенцкий. — А при всем том человек неплохой, — добавил он себе под нос.

— Попробуйте убедить в этом профессора Постылло! — сердито бросил Сивицкий.

Больше из него ничего не удалось выжать. Под конец он заговорил тоном официальным — видимо, пожалел о своей откровенности. После его ухода мальчики остались втроем в пустом классе. Они только молча переглядывались. Антек смотрел в окно на школьный двор.

С этого дня на уроках Дзялынца царила враждебная, гнетущая тишина. Зетемповцы предписали классу новую линию поведения: вежливое, настороженное безразличие, которое трудно было поколебать. Когда Дзялынец мерными и легкими шагами подходил к кафедре, класс вставал молча. То же молчание провожало учителя, когда он выходил по окончании урока. На его вопросы ученики отвечали, глядя не на него, а в окно, сами же никаких вопросов не задавали. У Кнаке и Тыборовича не хватало смелости пробить брешь в этой невидимой стене. Всякий раз, как Дзялынец смотрел на них, они ощущали на себе и взгляды всех зетемповцев. Кнаке предпочитал не задирать Кузьнара и опускал глаза с деланной презрительной усмешкой. А Дзялынец, как всегда, был холодно спокоен и как будто ничего не замечал. Иногда только из-под его полуопущенных ресниц сверкал острый, пристальный взгляд. Тогда малыш Збоинский осторожно поворачивал голову и смотрел на Кузьнара. И все зетемповцы, вслед за Антеком, устремляли глаза в какую-нибудь точку на полу, между кафедрой и первым рядом парт, словно всматриваясь в брошенную перчатку, которой никто пока открыто не поднимал.

Антек ночью часто просыпался оттого, что видел во сне лицо Дзялынца, и невольно сжимал кулаки. Вид этого ненавистного лица и ощущение присутствия врага держали его в постоянном напряжении. Днем он думал о Дзялынце спокойнее. Дзялынец не впервые задевал зетемповцев. Между ним и этими учениками вот уже три года шла молчаливая «холодная война». В свои блестящие по форме лекции он очень ловко вставлял язвительные, но осторожные намеки на современные события, и тогда реакционер Кнаке смотрел ему в глаза с догадливой усмешечкой. В такие минуты Антек задыхался от бессильного бешенства. Он переглядывался с Вейсом и Свенцким, и все трое сжимали кулаки под партами.

Что нужно делать? Правильно ли они поступают? Идя в школу, Антек горбился, словно под тяжестью лежавшей на нем ответственности. Он боялся сделать промах, — и в то же время вопрос о Дзялынце висел над ним, и мучило сознание невыполненного долга. Он искал в памяти подходящие высказывания Ленина и Сталина: ведь им обоим, наверное, знакомы были такие случаи. «Враг только на время отступил, — думал Антек. — Он ждет, притаился и ждет, чтобы мы поскользнулись…» С врага надо не спускать глаз. Только бы не сделать неверного шага!

Антек был уверен, что в школе у них действуют враги новой жизни, но не представлял себе ясно, как они связаны между собой. Есть ли связь между замаскированной, почти неуловимой работой Дзялынца и поведением Кнаке или Тыборовича? А «благочестивое братство», которое потихоньку пропагандирует ксендз Лесняж? (Такие, по крайней мере, ходили слухи.) Если это правда, можно ли смотреть на такие вещи сквозь пальцы? Антек неоднократно заводил об этом разговор с Ярошем. Но Ярош не выказывал никакого удивления. Не поднимая головы от своего блокнота, он отвечал, что не надо думать, будто враг уже так легко отказался от попыток действовать хотя бы тайно. А один раз Ярош сделал Антеку замечание, что зетемповская ячейка в первую очередь должна заниматься разъяснительной работой среди учеников.

— А педагогов предоставьте нам, — сказал он с расстановкой, приглядываясь к Антеку из-под тяжелых век. — Профессор Сивицкий объяснил вам ваши обязанности. Организация Союза польской молодежи существует в школе не для того, чтобы проверять учителей. Вот недавно вы заварили кашу, а расхлебывать ее пришлось нам!

Антек принужден был все это выслушать, стиснув зубы. Похоже было, что дирекция и партийная организация школы намерены отныне держать зетемповцев в ежовых рукавицах. Лешек Збоинский, услышав эту новость, взбеленился и объявил, что нужно махнуть рукой на дирекцию и сообщить обо всем происшедшем в Отдел государственной безопасности. Но Кузьнар и Свенцкий решительно отвергли его идею. С чем они пойдут туда? Заявят, что Дзялынец ложно истолковал идеи Жеромского, а потом отрекся от своих слов?

— Крошка, у них там есть заботы поважнее, — смеясь возражал Лешеку Свенцкий.

Слова Яроша смутили Антека тем более, что в них было много справедливого. Среди школьников часто наблюдались хулиганские выходки. В десятом «Б» один ученик приходил на уроки пьяный. Из библиотеки беспрестанно пропадали книги: проверка показала, что за месяц в среднем исчезает пять книг, и главным образом таких, которые трудно найти в магазинах. Видно, воры были библиофилы и не брали, что попало. Среди тех, кого подозревали в кражах, было и два зетемповца. А однажды вся школа содрогнулась от ужаса: сторож Реськевич нашел утром в классе мертвого, обугленного чижика в клетке. Его, должно быть, сожгли живьем: в клетку была напихана бумага, и сверху ее прикрыли мокрой половой тряпкой. Маленький Видек из восьмого «А» рассказал Антеку, что накануне нечаянно подслушал разговор трех учеников, и один из них сказал смеясь: «Когда он испечется, мы его спрыснем водой». — Этому ученику Антек и Свенцкий учинили допрос, и он сознался и назвал двух других. Один из них был зетемповец Ганьц…