Рассказы о животных - Симеон Янев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоян остановился на борозде, отер пот с покрасневшего лица и подул себе за пазуху.
— Ну и жара! Ни людям жизни нету, ни скоту! — закричал он жницам, в немом молчании взмахивающим серпами.
Его одинокий крик, казалось, расплавился в летнем зное.
Июльское солнце заливало золотую ширь ослепительным светом, в небе дрожало сплошное марево, горы, утратившие свои очертания, густо клубились. Листья деревьев и кукурузы, казалось, увяли: в неподвижном раскаленном воздухе лениво плыл вербный пух. С лесных лужаек доносился горячий запах ветел, деревья словно плавились в этом июльском пекле. На меже синели разросшиеся васильки; стояла мертвая тишина, нарушаемая жужжанием мух, похожим на стон. Все вокруг замерло, притаилось, околдованное летним зноем… Но вот на верхней ветке груши вдруг затрепетал один лист. То застывая неподвижно, то опять начиная дрожать долгой мелкой дрожью, он, казалось, прислушивался к чьим-то словам, а затем сердито возражал. Там, наверху, зарождалось непонятное движение.
Когда стало припекать полуденное солнце, Стоян распряг буйволиц и повел к небольшому пруду на водопой. Пруд лежал в ложбине, где под старой дуплистой вербой били из-под земли студеные родники. Местами он был глубокий. На одном его берегу стеной стояли зеленые камыши, откуда доносилось неумолчное кваканье лягушек, а по другому к воде вело несколько тропинок. Вокруг, перемежаясь лужайками, росли деревья и кустарник. В полдень здесь стоял невообразимый шум и гам, зато вечером при виде прозрачной, красноватой от лучей заката воды нельзя было не удивиться царившей окрест тишине. Буйволицы, поняв, куда их ведут, заторопились, а когда перед их глазами заблестело озерцо, они бегом бросились к берегу и с шумом плюхнулись в воду. Другие буйволы, блаженно дремавшие под полуденным солнцем, потеснились, давая им место. Белка и Вранка окунали головы в воду, переворачивались на спину, били по воде хвостами и так громко фыркали, что водная поверхность дыбилась волнами. Легкие волны выплескивались на берег, оставляя мокрый, моментально испаряющийся след. Стоян, присев на корточки, глядел на это и смеялся от души.
— Пусть их! Пускай немного остынут! — говорил он мальчишкам-пастухам.
Буйволицы постепенно угомонились. Белка резвилась в воде, пускала пузыри, уходила на самое глубокое место, погружаясь в воду, снаружи торчала только голова. Она жмурилась на солнце, обнажая зубы в блаженной ухмылке, погружалась в воду, оставаясь там, к восторгу мальчишек, по несколько минут. Тем временем Вранка выбралась на берег и улеглась на солнышке. Хозяин посмотрел на нее с беспокойством. Разувшись и засучив штанины, он вошел в воду, вывел Белку туда, где было помельче, и взялся за дело. Первым делом он смыл с нее присохшие комья глины, которая отделялась кусками вместе с шерстью, потом, зачерпывая пригоршнями со дна холодную, жирную, как масло, грязь, с наслаждением принялся размазывать ее ладонями по спине и бокам буйволицы. Водоем славился своими целебными грязями. Белка прядала ушами, грязь брызгала Стояну в лицо, моментально засыхая и стягивая кожу. Потом, оставив Белку в покое, он взялся за Вранку. Покрытых густым слоем грязи буйволиц теперь невозможно было отличить одну от другой — одни только глаза поблескивали из-под залепленных илом ресниц. Пока Стоян мылся в ручейке, буйволицы паслись на берегу, Белка все норовила забраться в трясину, поросшую молодыми побегами какого-то растения с нездоровыми красноватыми пятнами на листьях. Стоян умылся, сунул под мышку обувь и, забыв отвернуть одну штанину, повел буйволиц наверх, на лужайку. Он не давал им тереться о кусты и стволы деревьев, на коре которых виднелись следы засохшей грязи с клочками шерсти.
Буйволиц в страду редко пускали вольно попастись на лугу, и они с жадностью накинулись на сочную траву. Опьяненные ее запахом, перебегали с места на место и громко фыркали. Обежав весь луг, они присмирели и начали спокойно пастись. Облюбовав местечко возле куста, закинув на спину хвост, каждая, не сходя с места, выпасала перед собой большой круг и только когда уже было невмоготу дотянуться до травы, делала шаг вперед. Буйволицы, пыхтя от удовольствия, резко дергали головой, захватывали пучки травы губами и отправляли их в рот, помогая себе языком, а уже после этого шли в ход зубы. Время от времени то одна, то другая на минуту прекращала это занятие, чтобы почесать за ухом или потереться мордой о ствол дерева, и опять с прежним усердием принималась за свое. Хозяин стоял возле, прислушиваясь к мерному похрустыванию молодой травы и следя за тем, чтобы буйволицы продвигались вперед равномерно, не вытаптывали ее.
Вскоре буйволицы порядком оголили лужайку, их бока заметно округлились, и они начали искать место, где трава погуще да повкуснее.
Верхушка высокого дерева дрогнула, закачалась, и весь лес зашумел, зашелестел листвой. Повеял свежий ветерок. Солнце клонилось к закату, лучи его становились все мягче, тени деревьев стали длиннее, в траве дружно застрекотали на разные голоса кузнечики. Земля отдыхала от дневного зноя.
Стоян повел сытых, отдохнувших животных наверх, к телеге.
Кончились жатва и молотьба, наступила осень. Работы теперь было меньше, а дни стояли по-прежнему ясные, погожие. Стоян Громодолец, подковав буйволиц, смазав тележные оси, клал на телегу рогожу и отправлялся на заработки. Он возил лес с государственной лесопилки на станцию. По целым дням колесил на своей телеге по проселкам, белевшим среди тихих осенних просторов. Вот он поднимается по склону холма, издали кажущийся крохотным, похожим на букашку. Рога буйволиц покачиваются над ярмом, безжалостно натирающим бедным животным шею. На вырученные за извоз деньги Стоян накупил соли, керосина, обул своих домочадцев и даже грош-другой отложил на черный день. Ласково поглядывая на Белку и Вранку, он приговаривал: «Вот они, кормилицы наши!»
Когда подходило время свозить с огородов кукурузу и тыквы, заготовлять сено, для буйволиц наступали дни отдыха. Они вволю отъедались. Вранка ела, фыркая и мотая хвостом, а когда она, сытая, ложилась отдохнуть, в
