Мишн-Флэтс - Уильям Лэндей

– Итак, – начала Кэролайн, – я готова тебя выслушать.

– Ты в курсе происходящего?

– Разумеется.

– Тогда скажи мне, пожалуйста, что происходит?

– Ты солгал.

– Кому?

– Всем. И мне, и моему отцу, и всем прочим.

– Нет, с подобной оценкой моего поведения я не согласен.

– Твоя мать покончила самоубийством?

– Да.

– И Данцигер допрашивал тебя в связи с этим?

– Да. Если желаешь, могу даже с термином «допрашивал» согласиться.

Кэролайн раздраженно передернула плечами – мол, чего же еще? Факт лжи доказан.

– И ты не хочешь выслушать мою версию?

– Говоря честно, не хочу. Если желаешь сделать признание или официальное заявление – вот Керт, он все зафиксирует. А я подожду снаружи.

– Нет, не годится. Я хочу, чтобы ты меня выслушала. Кэролайн, Бога ради, это займет буквально пять минут!

Она было уже встала. Но мое «Бога ради» заставило ее остановиться.

Две Кэролайн очевидно боролись в ней – человек и юрист.

Юрист меня уже приговорил.

Человек, похоже, был в растерянности. Не то чтобы открыт для сомнений – приоткрыт для сомнений.

Кэролайн опять села.

Я попытался воспользоваться моментом.

– Но так я не могу, – сказал я.

– Так – это как?

– В присутствии постороннего.

– Керт не посторонний. Он останется. Это без вариантов.

– Не знаю, с чего начать...

– Расскажи, почему она покончила с собой.

– Болезнь Альцгеймера.

– – От нее не умирают.

– Еще как умирают! И что особенно паршиво – при жизни умирают! Тело ходит, а душа умерла. Ты мою мать не знала – жить овощем для нее было немыслимо. Она была женщиной живого и сильного ума, и когда грянул гром... Нет, ты не можешь представить себе, что это такое...

Кэролайн молча смотрела на меня.

– Болезнь стала пожирать ее мозг. Кусок за куском, как гусеница объедает лист. Мать была не в силах наблюдать за этим необратимым процессом. И она приняла решение – прежде чем она утратила способность принимать какие бы то ни было решения.

– Решение уйти из жизни?

– Да, решение умереть так, как ей казалось достойным.

– И ты ей помог?

– Послушай, я с ней беседовал на эту тему, отрицать не стану.

– Как она ушла из жизни?

– Серонал. Доктор прописал как снотворное. Она не принимала – копила. Девяносто маленьких красных капсул. Она точно знала смертельную дозу.

– Почему в отеле «Ритц-Карлтон»?

– Мать его очень любила. Девочкой она ходила туда с отцом – пить чай с пирожными. А когда вышла замуж против воли отца – они поссорились, разорвали отношения на многие годы. Практически до конца его жизни они не разговаривали друг с другом. Но детские впечатления остались для нее святы. Она мне не раз показывала место, где девочкой сидела с отцом в ресторане «Ритц-Карлтон» – у окна с видом на парк. Она могла описать во всех подробностях тогдашние голубые занавески, кобальтовую синь стаканов, весь роскошный зал ресторана. О, для нее это было особенное место, чудесное место!

– А где был ты, когда она приняла девяносто капсул серонала?

– А где, по-твоему, я должен был быть?

– Почему ты никому не сказал, что Данцигер расспрашивал тебя о самоубийстве твоей матери?

– Я опасался, что все повернется подобным образом. И оно подобным образом действительно повернулось!

– Своей ложью ты только усугубил ситуацию.

– Да, я солгал. Да, я усугубил ситуацию. Мне очень жаль, что я так поступил.

– Что тебе жаль – это понятно.

Казалось, на мгновение человек в Кэролайн возобладал. Ее взгляд потеплел, и она стала похожа на ту женщину, которая несколько дней назад первой обняла и поцеловала меня.

Но это мгновение закончилось так быстро, что я сразу же засомневался – не привиделось ли мне.

– Больше ты ничего не желаешь сказать?

– Похоже на то.

Это прозвучало патетично, с надрывом. Да, я был обижен. Да, я был оскорблен. Да, я был растерян.

– В таком случае закончим. Я тебя выслушала. Я выполнила твою просьбу.

– Где твой отец? Не могу его найти. Не могу до него дозвониться.

– Бен, я настоятельно прошу ни меня, ни моего отца телефонными звонками не беспокоить.

Я покосился на Керта, который во время всего разговора сидел в сторонке молчаливым истуканом.

– Кэролайн, мы можем хотя бы минуту поговорить наедине?

– Нет. Это решительно исключено.

Перед тем как встать, Кэролайн помолчала и добавила другим, человеческим голосом:

– Я очень разочарована в тебе, Бен. Я всерьез думала, что ты можешь стать кем-то в моей жизни. Я очень разочарована.

27

Епископальная церковь Кэлвери Пентекостал изначально была синагогой и называлась Храм Бет Адонаи.

Блеклые буквы первого названия еще можно было различить на архитраве. И прочие приметы синагоги сохранились. Шестиконечные звезды Давида в кованой ограде. За новыми оконными решетками – витражи со сценами из Ветхого Завета: Адам и Ева покидают рай, Исаак приносит в жертву своего сына, Моисей получает ковчег завета на горе Синай. Там и тут добавлена христианская символика, но в очень скромном количестве. Что говорит о крайней бедности прихода. Каковы прихожане – таков и приход. Если евреи вдруг решат вернуться в Мишн-Флэтс, синагогу они восстановят в течение буквально нескольких часов.

Я направился в церковь сразу после душераздирающего разговора с Кэролайн.

В последние дни я повадился ежедневно заходить в бывшую синагогу и часами болтаться возле нее – в надежде поймать Брекстона. Но теперь цель у меня была другая.

Я не знал, куда мне податься, где лучше всего сосредоточиться и обдумать дурацкую переделку, в которую я угодил. Ноги сами повели в церковь – разве храм не есть то святилище, под защиту стен которого в прежние времена бежали отверженные! Тот, кто преступил светский закон, прячась в храме, мог не бояться возмездия. Это архаичное чувство вдруг всплыло во мне. Оттолкнутый людьми спешит к Богу. Хорошенькие мысли для атеиста!

Я вошел в церковь через исполинский дверной проем. Внутри было прохладно и сыро. Несмотря на трещины в стенах, храм внутри производил величественное впечатление.

Я в задумчивости прошелся между рядами скамеек к алтарю. Затем совершил уже привычный мне обход церкви – в поисках Брекстона я заглядывал в каждый темный угол, дергал каждую дверь. Нигде никого. Ни в ризнице, ни в прочих помещениях. В комнатках и чуланчиках застоялый воздух, запах пыли и тлена. Впечатление, что тут никто не бывает и не живет – кроме Бога.

Обежав всю пустую церковь, я сел на скамейку.

По воскресеньям здесь скучают детишки, разглядывая сложный узор трещин на стене. Вон там словно павлин, а дальше – пароход...

Ну и что теперь? То ли дать себе волю и хорошенько проплакаться. То ли собраться с мыслями, внутренне завестись на бой за свою честь. Так и не выбрав, какой эмоции дать волю, я лег и закрыл глаза.

Через минуту я ощутил, что я больше не один.

Я быстро открыл глаза и вскочил.

В дверях стоял темнокожий молодой мужчина. Не Брекстон. Толстоватый малый, бритоголовый, с ярким красным платком на лбу. Я видел его впервые. Он стоял сложив руки и разглядывал меня. То, что я резко вскочил, не произвело на него никакого впечатления.

Его взгляд лениво переместился на купол.

– Вы кто? Что вы тут делаете? – спросил я.

Молчание.

Я двинулся в сторону бритоголового. Но он тут же исчез.

Я выбежал из церкви. Парня уже и след простыл.

Вернувшись, я остановился там, где он стоял, и машинально поднял глаза на купол. А что, если бритоголовый скользнул взглядом вверх не случайно? Если он что-то знал? Ведь не Бога же там, вверху, искал этот тип!

Глядя по-новому, с обостренным вниманием, я заметил то, на что прежде не обращал внимания.

Основание купола обегала узкая площадка – примерно полметра в ширину, два человека не разминутся. Площадка была скрыта невысокой глухой боковой стенкой. Я не дока в архитектуре, поэтому извините за простодушные названия. Про себя я назвал эту кольцевую площадку мостиком – как на корабле. Этот мостик, очевидно, имел чисто функциональное значение – чтобы работники могли легко добраться до купола: чистить, красить, заменять лампочки и тому подобное.

За глухой боковой стенкой можно было спрятать десять Брекстонов. Неудобно, тесно, но надежно.

До меня вдруг дошло, что там, наверху, единственное мной не проверенное место.

Только как туда, черт возьми, попасть?

Я направился в пристройку, где сидела девушка – опять-таки не знаю, как ее назвать, то ли секретарь, то ли помощница священника. Она разбирала какие-то письма.

– Добрый день, – сказала она. – Чем могу быть вам полезна?

Я представился как полицейский. Более того, показал свою бляху.

– Можно подняться на купол? – спросил я.

– А зачем вам туда? – удивилась девушка.

Я ответил более или менее откровенно: