Бесконечное море - Рик Янси

Чуть не забыла кое-что. Оглядываю небольшую душевую. Вот она, кнопка смерти. Экран треснул, но девайс в рабочем состоянии. Над горящей зеленой кнопкой светится номер. Мой номер. Провожу большим пальцем по дисплею, и экран заполняют ряды цифр – номера всех рекрутов на базе. Я возвращаюсь к своему номеру, хлопаю по нему пальцем, появляется карта базы, на которой точно отображается мое месторасположение, вернее, место, где находится мой имплантат. Я увеличиваю масштаб: на карте возникает множество светящихся зеленых точек, месторасположение каждого солдата на базе. Джекпот.

И – мат. Стоит мне один раз провести пальцем по экрану, а потом один раз тихонько по нему стукнуть – и я выделю все номера. Еще раз стукну – и все рекруты будут нейтрализованы, то есть убиты. Я смогу спокойно, не таясь, уйти с базы.

Могу… Если способна перешагивать через сотни трупов ни в чем не повинных людей, через ребят, которые такие же жертвы, как я, и единственное их преступление – грех надежды. Если расплата за грехи – смерть, то сейчас добродетель превратилась в порок. Приютили беззащитного голодного ребенка, потерявшегося на пшеничном поле. Раненый солдат за холодильниками с пивом просит о помощи. Маленькую девочку, подстреленную по ошибке, отправляют к врагу, чтобы спасти ей жизнь.

Я не знаю, кто более жесток: инопланетяне, которые создают новый мир, или человек, который пусть всего на секунду, но допустил мысль о том, чтобы нажать эту зеленую кнопку.

Справа на экране три больших скопления зеленых точек: спящие в казармах. Дюжина расставлена по периметру: часовые. Две точки в центре: моя гранула у Джамбо в шее, его гранула у меня за щекой. Совсем близко, на этом же этаже, еще три или четыре точки: больные и раненые. Этажом ниже – отделение интенсивной терапии, там только одна точка. Итак, казармы, посты охраны, госпиталь. Пара точек – это охрана складов с боеприпасами. Не хочу гадать, какая именно. Через несколько минут узнаю.

«Давай, Бритва, начинаем. Осталось одно, последнее, обещание, которое я должна сдержать».

Наблюдаю за струей воды из сломанного душа.

69

– Ты молишься? – спросил как-то Бритва, складывая доску и фигуры в коробку после изнурительного вечера, проведенного за игрой в шахбол.

Я отрицательно покачала головой:

– А ты?

– Еще как. – И кивает. – В окопах атеистов нет.

– Мой отец был.

– В окопах?

– Атеистом.

– Я знаю, Рингер.

– Откуда ты мог узнать, что мой отец был атеистом?

– Я и не знал.

– Тогда почему спросил, был ли он в окопах?

– Я не спрашивал. Черт, это была… – Бритва улыбнулся. – А, понял. Я знаю, что ты делаешь. Меня цепляет вопрос: почему? Ты вот не пытаешься быть смешной, но пытаешься доказать свое превосходство. Или думаешь, что ты выше всех. Но это не так. Ты и не смешная, и не выше всех. Почему не молишься?

– Не хочу ставить Бога в неловкое положение.

Бритва взял королеву и всмотрелся в ее лицо:

– Ты когда-нибудь к ней приглядывалась? Просто страшная сука.

– А мне кажется, что она величественная.

– Похожа на мою учительницу в третьем классе. Мужиковатая баба.

– Что?

– Ну, знаешь, больше на мужчину похожа, чем на женщину.

– Она просто свирепая. Королева-воительница.

– Моя учительница? – Он внимательно смотрел на меня и все ждал, ждал моей реакции. – Извини, попытался пошутить. – Бритва убрал фигуру в коробку. – Моя бабушка ходила в молитвенный кружок. Знаешь, что это такое?

– Да.

– Правда? А я думал, ты атеистка.

– Мой отец был атеистом. И почему атеист не может знать, что такое молитвенный кружок? Религиозные люди представляют себе, что такое эволюция.

– Я все понял, – задумчиво сказал он, не переставая пялить на меня темные глаза. – Тебе было лет пять-шесть, когда кто-то из родственников назвал тебя серьезной девочкой. Он сказал это в форме похвалы, и ты решила, что быть серьезной хорошо, серьезные девочки привлекательные.

Я попыталась вернуть Бритву к сути рассказа:

– И что случилось в том молитвенном кружке?

– Ха! Так ты не знаешь, что это такое?

Он поставил коробку на кровать и придвинулся ближе ко мне. Теперь его зад касался моего бедра. Я отодвинула ногу. Постаралась незаметно.

– Я расскажу тебе, что случилось. У моей бабушки заболела собака. Такая тонконожка карманная, они еще всех кусают; она и прожила свои двадцать пять, кусаясь напропалую. Вот бабушка и просила Бога спасти эту дрянную шавку, чтобы та могла покусать еще больше людей. Половина старушек в ее группе согласилась с этим, вторая половина была против. Не знаю почему. Я хочу сказать, Бог, который не любит собачек, не может быть Богом… В общем, у них началась дискуссия по поводу напрасных молитв, которая перетекла в спор на тему «Может ли молитва быть напрасной», который перешел в еще более яростный спор на тему холокоста. Вот так за пять минут они перескочили со злобной старой карманной собачки на холокост.

– И чем закончилось? Они помолились за собачку?

– Нет, они помолились за души погибших во время холокоста. А на следующий день собачка умерла. – Бритва многозначительно склонил голову. – Бабушка молилась за нее. Каждый вечер. И нам, всем своим внукам, тоже наказала молиться. Так что я молился за собаку, которая ненавидела меня и терроризировала и от которой у меня осталось вот это. – Он закинул ногу на кровать и задрал штанину, чтобы показать голень. – Видишь шрам?

Я мотаю головой:

– Нет.

– Ну, он там есть. – Бритва опустил штанину, но ногу оставил на кровати. – Так вот, после того как собачка умерла, я сказал бабушке: «Я очень сильно молился, а Флабби все равно умерла. Меня Бог не любит?»

– И что она ответила?

– Да наговорила всякой ерунды о том, что Господь хотел забрать Флабби на небеса. Мой шестилетний мозг просто не мог этого усвоить. Старые карманные собачки на небесах? Разве рай не должен быть приятным местом? Меня очень долго волновал этот вопрос. Например, я каждый вечер, пока молился, постоянно, просто не мог ничего с собой сделать, думал о том, хочу ли я попасть на небеса и провести там целую вечность с Флабби. В общем, я решил, что она наверняка попала в ад. Иначе богословие развалилось бы.

Бритва обхватил руками ногу, положил подбородок на колено и уставился в пустоту. Он вернулся в те времена, когда детские вопросы о Боге и молитвах еще имели какое-то значение.

– Однажды я разбил чашку, – продолжил он. – Играл возле маминого буфета, там стоял сервиз, который родителям подарили на свадьбу. Это была такая изящная фарфоровая чашечка из чайного набора. Я ее даже не разбил. Она просто упала на пол, и появилась трещинка.

– В полу?

– Нет, не в полу. На чаш… – Бритва удивленно вытаращил глаза. – Ты сейчас опять это делаешь?

Я покачала головой, а он ткнул в меня пальцем:

– Попалась! Королева-воительница Рингер на секунду стала несерьезной и позволила себе пошутить!

– Я все время шучу.

– Верно. Только шутки у тебя слишком тонкие – надо быть семи пядей во лбу, чтобы их понять.

– Так что с чашкой?

– Ну вот, из-за меня треснула мамина драгоценная фарфоровая чашка. Я поставил ее обратно в буфет, трещиной назад. Хотя я понимал, что это вопрос времени: рано или поздно мама заметит трещину на чашке, и тогда мне конец. И знаешь, к кому я обратился за помощью?

Ломать голову не пришлось, я уже поняла, чем закончится эта история.

– К Богу.

– Да, к Богу. Я просил Бога, чтобы Он держал маму подальше от этой чашки. До конца жизни. Или пока я не уеду учиться в колледж. А потом я стал молиться, чтобы Он починил чашку. Он ведь Бог? Если способен излечивать людей, неужели Ему трудно восстановить какую-то фарфоровую посудину? Это было оптимальное решение. А для чего еще Бог? Для оптимальных решений, конечно.

– Она нашла чашку.

– Как ты угадала? Конечно нашла.

– Меня удивляет, что ты до сих пор молишься. После Флабби и этой чашки.

Бритва покачал головой:

– Смысл не в этом.

– А тут есть смысл?

– Если дашь мне досказать… Да, смысл есть. И он вот в чем: После того, как мама нашла чашку, и до того, как я узнал об этом, она ее заменила. Заказала новую, а старую выбросила. Однажды в субботу утром – кажется, я к тому времени уже целый месяц просил Бога о чашке – подхожу к кабинету, чтобы доказать, что молитвенный круг ошибался насчет напрасных молитв, и вижу ее.

– Новую чашку? – спросила я, и Бритва кивнул. – Но ты не знал, что мама ее заменила.

Бритва вскинул обе руки к потолку: