Жизнь. Милый друг. Новеллы - Ги Мопассан

От души целую тебя, дорогая моя мама, быть может, в последний раз. Прощай.

Поль».

К письму была приложена пачка деловых бумаг с исчерпывающими разъяснениями катастрофы.

Барон ответил обратной почтой, что они постараются все уладить. Затем он поехал в Гавр выяснить положение дел и тут же заложил земли, чтобы добыть денег для отправки Полю.

Молодой человек прислал в ответ три письма, наполненных выражениями восторженной благодарности и нежнейших чувств, а также обещаниями приехать вскоре и лично обнять своих дорогих родственников.

Он не приехал.

Прошел целый год.

Жанна и барон собирались уже отправиться в Париж и сделать последнюю попытку образумить его, как вдруг из короткой записки узнали, что он опять находится в Лондоне, где организует пароходную компанию под фирмой «Поль Деламар и К°». Он писал:

«Это верное обеспечение, а возможно, даже и богатство. И при этом я ничем не рискую. Отсюда вам ясны все выгоды. При следующей нашей встрече я буду занимать блестящее положение в свете. В наш век только с помощью коммерции можно встать на ноги».

Через три месяца пароходное общество обанкротилось, и директор был привлечен к ответственности за неправильности в счетоводстве. С Жанной случился нервный припадок, который продолжался несколько часов, после чего она слегла.

Барон опять поехал в Гавр, навел справки, посоветовался с адвокатами, поверенными, стряпчими, судебными приставами, узнал, что дефицит общества «Деламар» составляет двести тридцать пять тысяч франков, и перезаложил свою недвижимость. На имение Тополя и две прилегающие фермы лег громадный долг.

Раз вечером, улаживая последние формальности в конторе поверенного, барон внезапно рухнул на паркет: с ним случился апоплексический удар. За Жанной послали верхового. Когда она приехала, отец уже скончался.

Она привезла его в Тополя, до того ошеломленная, что горе ее скорее походило на столбняк, чем на отчаяние.

Аббат Тольбиак запретил телу доступ в церковь, несмотря на исступленные мольбы обеих женщин. Барон был похоронен под вечер, без всякого религиозного обряда.

Поль узнал о несчастье от одного из ликвидаторов его обанкротившегося предприятия. Он все еще скрывался в Англии. Он письменно попросил прощения, что не приехал, так как слишком поздно узнал о постигшем их горе. «Впрочем, после того как ты выручила меня, дорогая мама, я могу вернуться во Францию и вскоре обнять тебя».

Жанна была в таком подавленном состоянии, что, казалось, ничего уже не воспринимала.

К концу зимы тетя Лизон, которой минуло шестьдесят восемь лет, заболела бронхитом, перешедшим в воспаление легких, и тихо угасла, шепча:

— Жанна, бедняжечка моя, я вымолю у господа, чтобы он смилостивился над тобой!

Жанна проводила ее на кладбище, видела, как засыпают гроб землей, и когда сама она поникла без сил, с одним желанием умереть тоже, не страдать, не думать больше, какая-то рослая крестьянка подхватила ее и понесла в своих могучих объятиях, точно малое дитя.

По возвращении домой Жанна, проведшая пять ночей у постели старой девы, беспрекословно отдала себя в ласковые и властные руки этой незнакомой крестьянки, которая сразу же уложила ее, и она уснула глубоким сном, изнуренная усталостью и горем.

Проснулась она среди ночи. На камине горел ночник. В кресле спала женщина. Кто же была эта женщина? Жанна не узнавала ее и вглядывалась, перегнувшись через край кровати, стараясь различить ее черты при мерцающем огоньке фитиля, который плавал на поверхности масла, налитого в стеклянный стаканчик.

Однако ей как будто уже случалось видеть это лицо. Но когда? И где? Женщина спала мирно, голова ее нагнулась к плечу, а чепец упал на пол. С виду ей было лет сорок-сорок пять. Это была плотная, румяная, коренастая, крепкая крестьянка. Большие руки ее свешивались по обеим сторонам кресла. Волосы были с проседью. Жанна пристально смотрела на нее, не вполне владея мыслями после лихорадочного сна, какой обычно наступает вслед за большим душевным потрясением.

Да, конечно же, она видела это лицо. Но давно ли? Или недавно? Она не помнила, и эта неопределенность раздражала, мучила ее. Она потихоньку встала, чтобы поближе взглянуть на спящую, и на цыпочках подошла к ней. Женщина была та же самая, которая подняла ее на кладбище и потом уложила в постель. Это все смутно припомнилось ей.

Но встречала ли она ее раньше, в другую пору своей жизни? Или лицо женщины было ей знакомо по туманным впечатлениям прошедшего дня? И каким образом, почему она очутилась в ее спальне?

Женщина открыла глаза, увидела Жанну и вскочила на ноги. Они стояли лицом к лицу, так близко, что грудью касались друг друга. Незнакомка заворчала:

— Это что еще? Вы чего встали? Смотрите, вы у меня расхвораетесь. Ступайте в постель.

— Кто вы такая? — спросила Жанна.

Но женщина протянула руки, схватила ее, подняла снова с не женской силой и отнесла на кровать. Она бережно уложила ее, низко наклонившись, почти лежа на ней, и вдруг расплакалась и принялась судорожно целовать ее щеки, волосы, глаза, заливая ей слезами лицо и приговаривая:

— Барышня моя бедненькая, мамзель Жанна, бедненькая моя барышня, неужто вы не узнали меня?

— Розали, голубушка! — вскрикнула Жанна.

И, обхватив руками ее шею, прижалась к ней, начала ее целовать; теперь они плакали обе, крепко обнявшись, мешая свои слезы, и никак не могли оторваться друг от друга.

Первой успокоилась Розали.

— Ну, ну, будьте умницей, — сказала она, — а не то простудитесь.

Она расправила и подвернула одеяло, подложила подушку под голову своей бывшей госпожи, которая все еще рыдала, дрожа от всплывавших в душе старых воспоминаний.

— Как же ты вернулась, голубушка? — спросила она наконец.

— Господи, да как же мне было оставить вас теперь, совсем одну! — ответила Розали.

— Зажги свечу, я хочу видеть тебя, — попросила Жанна.

После того как свеча была поставлена на ночной столик, они долго молча смотрели друг на друга. Потом Жанна пожала руку своей бывшей горничной и прошептала:

— Я ни за что бы не узнала тебя, голубушка. Ты очень изменилась, хотя, конечно, меньше меня.

И Розали отвечала, глядя на эту седую, высохшую, увядшую женщину, которую она оставила молодой, красивой, цветущей:

— Что верно, то верно, вы переменились, мадам Жанна, даже не по летам. Но и то подумайте — ведь не виделись мы двадцать четыре года.

Они замолчали и снова задумались.

— А ты-то хоть была счастлива? — шепнула наконец Жанна.

И Розали, боясь пробудить какое-нибудь уж очень тяжкое воспоминание, проговорила с запинкой:

— Да… была… была. Я жаловаться не могу… Мне, конечно, посчастливилось больше вашего. Одно только мутило мне душу — отчего я не осталась здесь…

Она оборвала на полуслове, спохватившись, что необдуманно коснулась запретного. Но Жанна продолжала мягко:

— Что поделаешь, голубушка. Не всегда приходится делать то, что хочется. Ты ведь овдовела тоже?

Потом голос ее дрогнул, и она с трудом выговорила:

— У тебя есть еще… еще дети?

— Нет, сударыня.

— А он, сын твой, что из него вышло? Ты им довольна?

— Да, сударыня, он славный парень. К работе усерден. Он полгода, как женился и хочет взять на себя ферму, раз я вернулась к вам.

Дрожа от волнения, Жанна прошептала:

— Значит, ты больше не покинешь меня, голубушка?

— Понятно, нет, сударыня, я уж распорядилась на этот счет, — грубоватым тоном ответила Розали.

Они помолчали некоторое время, Жанна против воли вновь сравнивала их две жизни, но без горечи в сердце, смирившись с несправедливой жестокостью судьбы. Она спросила только:

— А муж тебя не обижал?

— Нет, он был человек хороший, работящий и добра сумел скопить. Он чахоткой умер.

Жанна села на кровати, ей захотелось узнать все.

— Слушай, голубушка, расскажи мне все, всю твою жизнь. Мне это будет приятно сегодня.

Розали пододвинула стул, уселась и начала рассказывать о себе, о своем доме, о своем мирке, вдаваясь в мельчайшие подробности, дорогие сердцу деревенских жителей, описывала свою усадьбу, временами смеялась событиям уже давним, но связанным с приятными минутами жизни, и мало-помалу повышала голос по привычке хозяйки, заправлявшей всем в доме. Под конец она заявила:

— Ну, у меня теперь добра хватит. Мне бояться нечего.

Потом смутилась снова и добавила потише:

— Как-никак, а я всем этим вам обязана, потому я и жалованья от вас не хочу. Нипочем не хочу! Если вы не согласны, я уйду.

— Что ж, ты думаешь служить мне даром? — спросила Жанна.

— Вот именно что даром, сударыня. На что мне ваши деньги? У меня своих не меньше, чем у вас. Да вы-то сами знаете, сколько у вас осталось от всей канители с закладами да с займами, когда и проценты-то не внесены и растут к каждому платежу? Не знаете? Верно? Ну так я вам скажу. У вас навряд ли осталось десять тысяч ливров дохода. И десяти-то не осталось, понимаете? Ну, да я это все скоро налажу, не сомневайтесь.