Вундеркинды - Майкл Чабон

Дойдя до скамейки, я остановился и бросил взгляд в сторону пруда — черного и блестящего, как капот «бьюика»; по форме пруд отдаленно напоминал носок. В районе пятки находился лодочный ангар и небольшой деревянный причал, на котором, удобно устроившись в шезлонгах, загорали Дебора и Эмили Воршоу. Эмили сидела спиной к нам, но Дебора, заметив гостей, приветливо замахала руками.

— Грэди! — крикнула она, сложив ладони рупором.

Эмили повернулась и посмотрела на меня поверх спинки шезлонга. Затем, после некоторого раздумья, слабо взмахнула рукой. На ней были супермодные, похожие на узкую черную повязку солнечные очки, под которыми невозможно было разглядеть выражение глаз. Я вспомнил кровожадного убийцу из фильма «Крик», скрывавшего свое лицо под маской смерти, и пришел к выводу, что это сравнение можно считать наиболее точным.

— Это моя жена, — сказал я.

— Которая?

— Та, от чьего взгляда останавливается сердце. В голубом купальнике.

— Она вам помахала, — заметил Джеймс. — Это хороший знак?

— Думаю, что хороший. Спорим, мое появление стало для нее о-бал-ден-ным сюрпризом.

— А во что одета вторая женщина?

Я присмотрелся повнимательнее. Между животом и шеей Деборы виднелись два бледно-розовых овала, которые издали можно было принять за бюстгальтер, украшенный двумя коричневатыми розами.

— На ней надета… ее собственная грудь.

Возле шезлонга Деборы стояла приземистая граненая бутылка, наполненная какой-то темной жидкостью, и лежала стопка цветной бумаги — судя по всему, глянцевые журналы. Однако это могли быть и комиксы. Английский язык Деборы был далек от совершенства, и она редко читала иную литературу. Я бы не назвал день достаточно теплым, чтобы загорать в полуобнаженном виде, но Деборе это казалось вполне естественным: раздеться догола и завалиться в шезлонг с бутылкой «Манишевича» и свежим номером «Космополитена» в руках — отличный способ скоротать время, дожидаясь начала вечернего седера. Дебора была на семь лет старше Эмили, однако со своими приемными родителями она познакомилась позже, чем ее сводная сестра. Дебору привезли из Кореи, когда ей было уже четырнадцать, и, в отличие от Эмили и Фила, она так и не смогла полностью приспособиться к жизни в Соединенных Штатах и к традициям семьи Воршоу, таким же эклектичным и неуклюжим, как любые начинания Ирвина. По предыдущим годам я знал, что Дебора воспринимает седер как совершенно необязательное и гораздо более утомительное повторение церемонии, проводимой на День благодарения. Дебора была своего рода антиподом Эмили: рядом с хорошенькой сестрой она выглядела невзрачной; в тех случаях, когда Эмили проявляла выдержку и терпение, Дебора действовала сгоряча; легко поддаваясь гневу и эмоциям, она не умела толком решить ни одной проблемы, в то время как Эмили была виртуозом arriere-pensee [21] и тонким дипломатом. Мне почему-то всегда казалось, что Воршоу нашли Дебору в диких джунглях и удочерили воспитанного волками ребенка.

— Эй, Грэди! — Дебора призывно замахала руками. Эмили сидела неподвижно, лишь время от времени неторопливо подносила к губам дымящуюся сигарету. Ветер слега шевелил ее блестящие черные волосы. Я понял, что пока не готов к встрече с женой. Поэтому, ограничившись взмахом руки — беспечный жест старого хитреца Грэди, которому некуда спешить, — и театрально покачав головой, я развернулся и повел Джеймса дальше. Подойдя к владениям Ирвина, я аккуратно постучал в дверь костяшками пальцев.

— Кто там? — спросил Ирвин. Когда вы являлись к нему в будку и вежливо стучали в дверь, он никогда не говорил просто: «Войдите».

— Это я, Грэди.

Послышался скрип кресла и сдавленное «ой», когда Ирвин попытался подняться со своего места.

— Не надо, не вставай, — сказал я, открывая дверь. Переступив порог, мы окунулись в прохладную сумеречную атмосферу старинной будки-кладовки. Сам ручей высох еще в середине двадцатых годов, но, несмотря на все усовершенствования Ирвина, в будке сохранился острый запах артезианской воды и ощущение, что на стенах постоянно подрагивают неровные отблески, как будто вы находитесь в пещере, а тягучая монотонная музыка, которую так любил Ирвин, это всего лишь звук воды, падающей со сталактитов в бездонное подземное озеро.

— Входите, входите. — Ирвин отложил книгу и, обхватив обеими руками больное колено, с трудом поднялся со стула. Я подошел к нему, мы обменялись рукопожатием, и я представил ему Джеймса. Последний раз мы виделись с Ирвином в январе. Прошло всего около трех месяцев, но я с удивлением отметил, что его волосы совсем поседели. Похоже, семейные неурядицы дочерей, последовавшие одна за другой, не прошли для Ирвина даром. У него были темные круги под глазами и усталый вид человека, измученного долгой бессонницей. Хотя Ирвин оделся так, как обычно одевался на праздники и семейные торжества, — черные брюки, грубые черные башмаки, рубашка и галстук, — но рубашка была мятой, под мышками проступили темные пятна, и выбрит он был так же плохо, как офицер Пупсик: на щеках остались клочки жесткой серебристой щетины и многочисленные порезы.

— Великолепно выглядишь, — сказал я.

— Что с твоей ногой? — Он убавил звук стереопроигрывателя. — Ты хромаешь.

Я покосился на Джеймса.

— Так, маленькая неприятность, — бросил я и добавил, видя, что мой ответ не удовлетворил Ирвина: — Собака укусила.

— Тебя укусила собака?

Я пожал плечами:

— Да, укусила, хочешь — верь, хочешь — нет.

— Разреши, я посмотрю, — он указал пальцем на мою ногу. — Пойдем к свету.

— Да брось ты, Ирвин, ничего страшного со мной не случилось. Лучше скажи, что ты читаешь?

— Ничего не читаю. Пойдем, я посмотрю.

Он ухватил меня за локоть и попытался увести от кресла к стоявшему в углу торшеру с треснутым стеклянным абажуром. Я вывернулся и пошел посмотреть, что он читал перед нашим приходом, поскольку обожал дразнить тестя, донимая его язвительными замечаниями по поводу увлечения разным легковесным чтивом, вроде «Использование газопроницаемых материалов в полимерных композициях» или «Современный анализ тональных композиций итальянских духовных песнопений XVII века». Когда ему хотелось по-настоящему развеяться и отдохнуть от серьезных книг, он мог взять с полки какой-нибудь труд Фреге или замусоленный томик старины Джорджа Гомоуса и, закурив одну из своих вонючих кубинских сигар, на многие часы погрузиться в чтение. Он перевернул раскрытую книгу вверх обложкой и оставил лежать на подлокотнике кресла, я заметил голубую библиотечную наклейку и прочел название, написанное белыми буквами на корешке книги: «Пойма большой реки». Я покраснел и взглянул на Ирвина — его лицо тоже сделалось ярко-пунцовым.

— Ты взял ее в библиотеке?

— Никак не мог найти свой экземпляр. Пойдем. — Он потащил меня к торшеру. После превращения будки-кладовки из продовольственного склада в резиденцию Ирвина в ней образовались три особые зоны, разделенные четкими, хотя и невидимыми границами. Читальный зал, где стояла пара кресел с высокими подголовниками, две лампы и электрический камин; стена была увешана полками, на которых расположилась обширная библиотека Ирвина — книги по металлургии и многочисленные труды по теории музыки. В центре находилась лаборатория: металлическая раковина и пара длинных рабочих столов, один заваленный инструментами, другой идеально чистый, на этом столе Ирвин проводил свои опыты по механике и химии — от починки старого тостера до изобретения особого клейкого вещества, перед которым не устоит даже тефлоновая поверхность. В дальнем углу будки стояла складная походная кровать, накрытая байковым одеялом, и холодильник, забитый банками «Айрен сити лайт»; ежедневно ровно в пять часов вечера Ирвин выпивал одну банку — не более и не менее, — руководствуясь исключительно соображениями медицинского порядка, — методичность, достойная зависти и искреннего восхищения. Когда Ирвину перевалило за шестьдесят, он заново открыл для себя одну непреложную истину, что, к моему величайшему удивлению, случается с очень немногими мужчинами: залогом абсолютного мужского счастья и душевного равновесия является хорошо оборудованный домашний бар. Мы однажды попытались подсчитать, сколько часов Ирвин провел в своей будке, результат не превышал среднестатистические показатели для мужчины пенсионного возраста — двадцать тысяч часов. Думаю, что Айрин усомнилась бы в точности наших расчетов.

— Сюда. — Ирвин сдвинул в сторону мою книгу и, похлопав ладонью по подлокотнику кресла, выбил густое облако пыли. — Грэди, ставь ногу. Джеймс, присаживайся.

Я ухватился за плечо Ирвина, чтобы удержать равновесие, поставил ногу на подлокотник и, закатав брючину, осторожно спустил носок. Утром мне некогда было заниматься перевязкой, и сейчас вид раны заставил меня вздрогнуть. Четыре дырочки, оставленные клыками Доктора Ди, потемнели и сморщились, зато сама лодыжка сильно распухла, вокруг укуса расползлось красное пятно с редкими вкраплениями серовато-желтого цвета. Я захлопал глазами и отвернулся. Почему-то мне стало стыдно.