Тень власти - Поль Бертрам

– Вы очень жестоки, донна Изабелла.

– Неужели?

Она оставила свой намеренно холодный тон, и в ее голосе зазвучали страстные нотки.

– Если б это было иначе, то разве вы смели бы поступить со мной так, как поступили вчера?

– Я уже попросил за это прощение, донна Изабелла.

– Да, вы уже попросили. Но придет ли вам в голову поступить так с какой-нибудь благородной испанской дамой, которую вы хотели бы взять себе в жены? Впрочем, оставим это. Я однажды сказала уже вам, что ненавижу самое слово «Испания», которая посылает армию за армией, чтобы грабить и угнетать нас, и даже не позволяет нам умирать так, как мы хотим.

– Вы называете себя голландкой! – вскричал я, выведенный этими уколами из себя, – но ведь вы наполовину испанка, точно так же, как и я сам. Ваша гордость, которая так бурно возмущается против малейшего унижения, только мнимого, служит лучшим тому доказательством. Посмотрите на тех, кого вы называете своим народом. Они сгибаются под ярмом и покорно несут его. Поверьте мне, природа справедлива и не позволит народу ходить под ярмом если он призван повелевать. Когда принц Оранский в первый раз пришел сюда в 1568 году, кто помог ему? Много ли городов открыли перед ним свои ворота, когда этим летом он проходил через Фландрию? Вы можете пересчитать их по пальцам. Даже обещанные ими деньги не попали к принцу. Нет, население Голландии еще не может править от своего собственного имени. Может быть, так будет в один прекрасный день, но не теперь, когда мы еще не передали им достаточно нашей крови и силы. Не можем ли мы с вами способствовать этому, донна Изабелла?

– Никогда. Я не люблю вас. Да если бы и любила, то никогда не вышла бы замуж за человека, руки которого красны от крови жертв, виновных только в том, что они любят свою родину, свою веру и свое богатство. Если б я стала женой такого человека, я умерла бы от стыда.

Я сдерживал себя с величайшим трудом.

– Это ко мне не относится, донна Изабелла. Когда вы успокоитесь, вы раскаетесь в том, что сказали это. Итак, это ваше последнее слово?

– Это мое последнее слово, сеньор.

Может быть, ей показалось, что она прочла в моем взоре и тоне угрозу, хотя, видит Бог, в них было одно страдание. Война есть война. Что же я сделал такого, чего не делал и ее народ, когда ему принадлежало господствовать? Войска герцога Оранского вешали священников дюжинами во время последнего своего похода и мучили их до тех пор, пока не выжимали из них все, до последнего гроша. В одном Рермонде они убили их двадцать шесть человек. Может быть, они убили бы и еще больше. И в женских монастырях они вели себя не лучше. Меня называли беспощадным. Может быть, я действительно был беспощаден. Но я был таким очень часто только для того, чтобы пощадить людей, а не проливать кровь. Своей суровостью я спас жизней не меньше, чем другие своим милосердием. Кроме того, мог ли изменить ход вещей, если б и хотел? Терпимость несвойственна нашему веку. А до денег, до золота, я не унижался никогда. Я хотел бы разбогатеть иным путем.

– Если у вас есть какие-нибудь желания, – продолжала она, – удовлетворения которых вы настойчиво от меня требуете, то я уверена, что мой отец охотно исполнит их. Он богат. За меня и раньше сватались, и он…

Она вдруг остановилась, и по лицу ее скользнуло выражение испуга. Если в моих глазах отражалось то, что я переживал, то они, должно быть, были страшны. Кровь прилила к сердцу, и когда она отхлынула, то я почувствовал, что во мне что-то оборвалось. От такого оскорбления я вдруг стал холоден и тверд как сталь. Демон во мне сорвался с цепи, и я уже не пытался его обуздать.

– В первый же день, как я приехал сюда, я заявил, что меня нельзя оскорблять безнаказанно, – сказал я таким голосом, который звучал в моих ушах как-то странно и неестественно. – Вы предпочли забыть об этом предостережении, тем хуже для вас. Теперь слушайте меня, донна Изабелла!

Я сделал шаг вперед. Инстинктивно она попятилась в глубь комнаты.

– Слушайте! Через неделю вы будете моей женой без гроша приданого. Я не богат, но у меня хватит средств на то, чтобы содержать жену сообразно моему положению и не просить ни гроша у ваших гильдийщиков. Моя шпага весит пока больше, чем конторские книги вашего отца. Вы поступите так, как я вам сказал. В противном случае полсотни ваших сограждан через несколько дней будут переданы в руки инквизиции. Вот списки, которые я получил сегодня из Брюсселя.

Я вынул их из кармана и всунул ей в руки. Она хотела было отскочить назад, но, должно быть, в моем тоне было нечто такое, что заставило ее взять их.

– Читайте. Полсотни жизней. По счастью, имя вашего отца не попало сюда. Теперь, если вы согласны на мое предложение, я рискну всей своей властью, и они все получат предостережение, получат время для того, чтобы управиться со своими товарами и уехать безопасно. Если вы несогласны, то я не имею охоты рисковать жизнью своей только для того, чтобы удостоиться, как сейчас, презрения. Выбирайте. За себя и за своего отца не бойтесь: что бы вы ни делали, до вас никто не посмеет коснуться. Такое мщение было бы ниже моего достоинства. Вы можете оставить у себя эти списки на сегодня и просмотреть их на досуге. Через полчаса я прикажу закрыть городские ворота, а завтра в это же время явлюсь за вашим окончательным ответом.

Она продолжала стоять неподвижно, как изваяние, с опущенными глазами. Сероватый отблеск «умиравшего дня играл на ее лице. Я вышел.

Через пятнадцать минут на улицах раздались звуки военных рожков. Ворота были заперты, стража повсюду усилена.

Главный отряд войска был стянут к городскому дому: в одну минуту он мог очистить площадь.

Это не было напрасной предосторожностью. Я знал, что она, если захочет, способна пойти на риск и поднять народ. Я считал ее способной на всякое сумасбродство и потому приставил к ее груди кинжал. У меня не было сведений о том, до какой степени восстание подготовлено в городе. Я сделал многое, чтобы обезоружить ее, но, благодаря своей красоте, она» могла вскружить голову мужчинам и толкнуть их на какое-нибудь безумное дело. Равновесие поддерживалось только страхом перед герцогом и мной, и мне скоро пришлось убедиться, как велик был этот страх.

Я не мог жаловаться на исполнение моих приказаний. Все было сделано с точностью часового механизма. В сорок минут все распоряжения были исполнены. На одну минуту город, собиравшийся уже спать, встрепенулся было, но, выйдя из своего спокойствия, сейчас же струсил. В окнах показались испуганные физиономии, на улицах стали собираться небольшие группы людей, спрашивающих друг друга, что случилось. Но как только появлялись вблизи солдаты, звеня доспехами, все проворно исчезали в каком-нибудь узком, темном переулке. Кто рискнул спросить, не получал ответа и шел в страхе домой.