На дорогах войны - Георгий Красковский

Вскоре сыграли свадьбу. Без колокольного звона и гнусавого бормотания попа. По новому советскому обычаю. Взял Яков свою невесту под руку и повел в сельсовет. А вокруг свидетели… Председатель достал книгу регистрации браков из ящика стола, велел приложить руку под торжественным обязательством «жить в мире и согласии», а также «добить гидру мирового империализма до победного конца».

Тяжелыми были годы 20-й и 21-й. В деревнях свирепствовал голод, на людей обрушились болезни. Особенно был опасен сыпной тиф. Много жизней он унес в ту злую пору.

Потеряла память, забилась в горячке и ослабевшая от родов Мария. А чуть позже недуг свалил с ног самого Якова. Старания друзей оказались напрасными. Они умерли в один день. И похоронили их в одной могиле на окраине села.

Скорбно прозвучал прощальный салют. Всех, кто провожал супругов в последний путь, поражало одно обстоятельство: тиф скосил двух здоровых и сильных людей, а третьего, хилого, беспомощного, только что родившегося, пощадил. Третьим человеком была Катя.

— Я заменю ей отца! — горячо сказал молчавший весь день Коптелов.

— А почему именно ты? — обиделся Зубков.

— Ладно, вы, холостяки! — остановил их Махортов. — Рано еще в отцах ходить. Катюшка будет жить у меня. Жинка-то моя ей родственницей приходится.

Четверых детей воспитали Сергей Федорович и Мария Егоровна Махортовы. Пятым ребенком назвали Катюшу. Она продолжала носить фамилию отца — так решили приемные родители. Сергей Федорович мудро рассудил: негоже теряться следу славной фамилии (однако справедливости ради надо сказать, что его благородные старания все-таки не были доведены до конца: Екатерина Яковлевна сейчас носит фамилию Яровенко. Какой-то писарь ошибся и сменил ей в метриках букву «к» на «р»).

Семь деревянных ложек и семь глиняных мисок было в доме — и все одного размера. Только, случалось, добавляла Мария Егоровна лишний половничек супа в миску мужа. Если оставалась картофелина лишняя — тоже ему. Он — кормилец. Среди детей любимчиков не было. Она одинаково ходила и пестовала и Ваню, и Катю, и Аню, и Веру, и Нину…

Были дни, когда в дом наведывались гости — друзья Якова Яковенко и Сергея Федоровича. Привозили вкусные мятные пряники — лошадок, зайчиков, петушков. Или горсть разноцветных камушков-леденцов. И не для одной Кати. — раздавали поровну всем детям. Люди уважали дружбу в этом небогатом крестьянском доме.

Незаметно из маленькой девочки с бантиками в косичках выросла стройная, ясноглазая семиклассница. Встал вопрос: куда дальше двигаться? Друзья по Сорочинску советовали поступить учиться в двухгодичную медицинскую школу. Это было в 1939 году. А в июне сорок первого…

Экзамены держала не только на знания, но и на зрелость. Последний экзамен был в июле. Тогда же приняли в комсомол. Секретарь райкома ВЛКСМ Порваткин вручил комсомольский билет и похвалил:

— Молодец, что окончила. Нужная профессия…

Вздрогнули ее ресницы. Она поняла, кому и где нужная. Ей было уже двадцать. Вспомнила отца. Он-то в такие годы что вытворял!

Дядя Тимоша Коптелов, которого она тоже считает родным человеком, рассказывал, как отец, переодевшись в форму белогвардейца, проник в штаб вражеской части и выкрал секретные документы. Вот это да!

На другой день она отнесла документы в военкомат. 8 августа 1941 года Катя стала бойцом Красной Армии. Ее направили в Москву.

Еще с детства она знала, что ее отец служил в 24-й «Железной» дивизии. Старалась читать брошюры и статьи про это прославленное воинское соединение. Знала назубок анкету, которую составили в те годы бойцы: «Имя? — Дивизия. Фамилия? — Железная. Сословие? — Рабоче-крестьянское. Год рождения? — 1918-й». Слышала о Г. Д. Гае, том самом, который 12 сентября 1918 года телеграфировал раненому Ленину такие слова:

«Дорогой Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ за одну Вашу рану, а за вторую — будет Самара».

В ответ Ленин прислал приветствие бойцам:

«Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы».

Дивизия освободила Самару. За эти операции ей было вручено Красное Знамя ВЦИК, она стала именоваться «Железной»…

В Москве Катины документы посмотрел хмурый дядька с красными от бессонницы глазами. И переспросил:

— Как фамилия?

— Яровенко. Екатерина.

— Как, как? Яковенко? — махнул рукой. — Ну все равно. — Главное — медик. Пойдешь в «Железную». Слыхала о такой?

В коленях сладко заныло, и она чуть не присела на пол. Какое это счастье, она будет служить в той дивизии, в которой служил отважный разведчик Яков-Коршун. Яков Яковенко. Ее родной отец.

Поезд уходил в сторону Могилева. Навстречу потоку беженцев и кроваво-алой полоске на горизонте. Навстречу бронированному чудовищу, которое почти безостановочно все лето и осень ползет и ползет к Москве.

Она попала в 213-й (бывший Крестьянский) полк. Самый что ни на есть отцовский! Начальник штаба подполковник Дегтярев, а начальник медсанбата — капитан Курилко. Она же, Катя, рядовая санитарка.

Сказать о своей тайне или нет? Катерина думала об этом под стук колес воинского эшелона. Пока ехала на фронт, перешила себе гимнастерку, чтобы ладно сидела на ней, укоротила полы шинели. И думала в это время, думала.

Пришла к мысли: не скажет. Командир дивизии обвинен в предательстве и расстрелян. Почти заново сменен командный состав. Кому теперь будет интересно знать о разведчике Якове-Коршуне? Нет, она никому не скажет. Просто будет верна памяти отца. Ему довелось защищать революцию на Южном Урале. А ей — здесь, в могилевских лесах. И не нужно красивых слов. Она, когда это потребовалось, поступает так, как в свое время поступил отец.

Поймала за рукав фотокорреспондента дивизионной газеты и попросила: на память. И обязательно, чтоб на фоне вагона-теплушки, а? Корреспондент оказался покладистым…

Трудно, ох, как трудно сдерживать натиск хорошо подготовленных и своевременно отмобилизованных гитлеровских полчищ! 24-я дивизия, как и другие, огрызалась, медленно отступала назад — в глубь России.

Работы, если таким словом можно назвать то, что делала Катя с подругами, хватало. Они порой пробирались туда, где бойцы никак не ожидали их встретить. А встретив, говорили ласково: «Сестреночка, молодчина, перевяжи-ка земляка, поранило его»… Видимо, никогда не забыть Екатерине рабочего паренька из Ярославля, Николая Козлова, умершего у нее на руках. Ей приказали пробиться к одной деревушке. Наши задержали там противника. Много раненых.

Санитарка на виду у противника подскочила к деревне в тот момент, когда на помощь отбивающейся роте подошла другая, и они вместе отогнали врага.

Екатерина, увлекаемая бойцами, побежала вперед, прижимная сумку двумя руками к груди. Ветер свистел в ушах, вокруг грохотало. На большом ржаном поле суетились зеленые фигурки немецких солдат. Они пятились к лесу, беспорядочно отстреливаясь. Повернули назад и танки, окрашенные в серый цвет, на брони которых четко выведены белые кресты. Черный дым стлался над землей, и Катя никак не могла понять, что горит, откуда дым?

Чтобы переждать огонь танков, легла в воронку от бомбы вместе с несколькими бойцами. Командир взвода удивленно присвистнул:

— Вот дуреха! Ты-то зачем здесь?

Бойцы подняли головы, посмотрели на нее. Один тихо сказал:

— С самого начала атаки приметил ее. — И добавил еще тише: — Пусть остается. Только вот плохо — без оружия она…

Второй боец протянул что-то в руках:

— Возьми гранату. Пригодится, коли чего…

Командир взвода больше не ругался. Посоветовал:

— Мы на последний бросок пойдем, а ты… ты нужна вон там! Видишь, наше орудие на дороге? Там основная работа. Двигай туда…

Близ дороги, ведущей в село, осев на одно колесо, стояло подбитое орудие Оно одно выдержало танковую атаку. Расчет сражался до последнего. Последним был Николай Козлов. Старший сержант. Наводчик. Ранен несколько раз. Однако продолжал стрелять. И сорвал-таки танковую атаку! Три машины смрадно дымили за околицей деревни…

Но силы оставили и его. Герой-наводчик умирал на руках у Кати. Молодое, не лишенное красоты лицо. Николай силился сказать свое единственное желание: «В кармане… адрес матери… Прошу… Все, что мог…»

Вечером она, привыкшая в школе писать изложения-пересказы о подвигах книжных героев, написала незнакомой русской женщине жестокую правду о последнем дне ее сына. И по-своему объяснила три слова «все, что мог»… Написала: «пал смертью храбрых». Писать ей было очень трудно, в глазах застыли слезы. Тяжелое предчувствие угнетало ее.

Она вспомнила своего второго отца — Сергея Федоровича Махортова. Где-то он, родимый, сейчас? На какой участок фронта забросила его солдатская судьба?