Будущее - Дмитрий Глуховский

— Изоляция?

— Загнать их в концлагеря? Беринга и так сравнивают с Гитлером, ты сам слышал. А иначе — никак. Туда придут такие деньги, с которыми мы не сможем бороться. Все нелегальные фармацевты и прочие алхимики, которые сейчас варят себе тихонько свое плацебо, станут дилерской сетью этих подонков. Мафия будет их охранять. А каждый из уколотых превратится в их послушного раба, потому что жить будет от дозы до дозы. Да что там мафия... Когда эта химия попадет в лапы Партии Жизни...

— Но ведь будут наверняка созданы новые акселераторы!

— И Бессмертным придется заново отыскивать и колоть миллионы человек, — возражает Шрейер. — Ты сам знаешь, Фаланга не так велика... Ресурса едва хватает, чтобы справляться с поиском новых нарушителей. Коллапс, Ян, вот что нас ждет. Тотальный коллапс. Но самое неприятное...

— Никто больше не будет нас бояться, — произношу я. Он кивает:

— Многих от размножения удерживает только неотвратимость наказания. Если колеблющиеся узнают, что есть средство...

Шрейер делает глубокий вдох, вжимает указательные пальцы в виски, словно боится, что без этого его лицо поползет по швам, что отклеится от кожи и слезет его обычная доброжелательно-безразличная маска.

— Все рухнет, Ян. Люди пережрут друг друга. Думаешь, кому-то интересно, какой у Европы энергодефицит или сколько еще ртов выдержат саранчовые фермы? Интересно, начиная с какой цены на пачку водорослей люди начнут бунтовать? В начале двадцать первого века население всей Земли было всего семь миллиардов человек. К концу столетия — сорок миллиардов. И потом оно удваивалось каждые тридцать лет — пока за одну жизнь не обязали платить одной жизнью. Уменьши эту цену на грош — и все. А если нас станет хотя бы на треть больше... Дефицит, голод, гражданские войны... Но люди не хотят ничего понимать, им плевать на экономику и на экологию, им лень и страшно думать. Они хотят бесконечно жрать и бесконечно трахаться. Их можно только запугать. Ночные штурмы, Бессмертные, маски, принудительные аборты, инъекции, старость, позор, смерть...

— Интернаты, — добавляю я.

— Интернаты, — соглашается Шрейер. — Послушай. Я — романтик. Хотел бы быть романтиком. Хотел бы, чтобы мы все были существами высшего порядка. Свободными от суеты, от глупости, от низменных инстинктов. Я хотел бы, чтобы мы были достойны вечности. Нам нужен новый уровень сознания! Мы не можем оставаться обезьянами, свиньями. И я пытаюсь обращаться к людям, обращаться с людьми, как с равными. Но что мне делать, если они ведут себя как скоты?!

Сенатор открывает в столе маленький ящичек. Достает блестящую фляжку, прикладывается к ней. Мне не предлагает.

— Так что это за лаборатория? — спрашиваю я. Он внимательно смотрит на меня, кивает.

— Место для нас не очень удачное, это самый центр резервации. Если делать все официально, потребуется масса согласований, утечек не избежать. Представь, что туда попадет пресса, что полиции придется сражаться с этими кадаврами в прямом эфире... Наши позиции такое не укрепит. И все под официальный визит Мендеса. А ждать, пока его святейшество соизволят покинуть Европу, мы не можем: счет идет на часы. Как только этот препарат попадет на черный рынок, все будет кончено. Обратно в бутылку джинна не запихнуть. Нужен блиц. Зачистка. Одно звено Бессмертных, хирургическая точность. Уничтожить лабораторию, все оборудование, все опытные образцы. Никаких журналистов, никаких акций протеста, не дать им даже понять, что случилось. Даже Бессмертные не должны знать, что делают, — никто, кроме тебя. Ученых доставить мне в целости и сохранности. Пускай работают на нас.

— Они там одни? Эти ученые? Не может оказаться так, что Партия Жизни уже взяла их под свое крылышко?

Он хмурится.

— Неизвестно. О лаборатории нам донесли только вчера, у нас не было возможности все проверить. Но даже если террористы еще туда не добрались, это вопрос времени. В общем, провернуть все это надо прямо сейчас. Готов?

После того, что я сделал с Аннели, я чувствую себя измазанным в дерьме. Я воняю, и я хочу отчиститься, мне надо, мне необходимо искупить то, что я сделал... То, что я делаю. И вот — шанс. Но вместо того чтобы просто сказать «Так точно!», я говорю:

— Есть одно «но». Не хочу, чтобы мне снова подсунули каких-нибудь психопатов. С меня и так хватит стресса. Я не очень к нему устойчив, как мы выяснили в прошлый раз. Я пойду со своим звеном.

Он убирает фляжку в стол, распрямляется. Поднимает бровь.

— Как скажешь.

Выйдя от Шрейера, я вызываю Эла.

— Я все знаю, — говорит он севшим голосом. — Поздравляю.

— С чем это?

— С назначением. C тем, что подсидел меня.

— Что? Послушай, Эл, я не...

— Ладно, давай, — перебивает он меня. — Мне еще всех вызвать надо.

Эл отключается, а Шрейер больше не отвечает. Так что свои вопросы я могу засунуть себе куда угодно.

Ничего, когда все будет сделано, я верну Эла на его место. Я не просил этого повышения. Не такого. Не так.

Через полтора часа мы все собираемся на станции тубы в башне «Алькасар». Протягиваю Элу руку, но он этого не замечает.

— Парни, — говорит он. — Теперь наш звеньевой — Ян. Приказ командования. Такие дела. Держи, Ян. Теперь ты на раздаче.

И он протягивает мне закрытый на замок плоский контейнер с инъектором. Делать нарушителям уколы акселератора может только звеньевой.

Так что теперь я совсем взрослый.

Разговорчики стихают. И Даниэль, который раскрывал для меня уже свои тиски со словами «Ты где был, ушлепок?», притормаживает, и Виктор удивленно таращится на меня, а Бернар ухмыляется: «О, рокировочка!»

— Кого назначишь правой рукой? — Эл глядит мимо, словно ему плевать.

— Тебя.

Он коротко кивает — само собой разумеется.

— Ну? — щурится он. — Что там за задание? Меня как-то, знаете ли, в известность не поставили.

Выступаю вперед.

— Сегодня разбираемся со старичьем, — разъясняю я всем. — В этой башне — здоровенная резервация, пятьдесят ярусов. На четыреста одиннадцатом уровне — благотворительная фабрика... — сверяюсь с коммуникатором, — по ручному производству елочных игрушек.

Бернар ржет.

— И там наша цель. Нелегальная лаборатория. Наша задача — все разнести к чертям, а яйцеголовых, которые там окопались, скрутить.

— Работенка! Это вам не инъекции бабам чпокать. — Виктор показывает большой палец.

— И что за лаборатория? — интересуется Эл.

— Биологическая. Что-то с вирусами связано.

— Ого! А костюмов защиты нам не положено? Респираторов, на худой конец?

— Нет. Никаких проблем там не будет, — заявляю я.

Плевать, что Шрейер не предложил мне гребаные костюмы. Я хочу, чтобы это было опасно.

— Ты должен был спросить про защиту, — настаивает Эл. — Кто бы там ни отправил тебя это провернуть, жизни ребят важней.

Даниэль складывает руки на своей бочкообразной груди, цыкает. Алекс дергает головой раз, другой — соглашается. Антон и Бенедикт молчат, вслушиваются.

— Говорю тебе, все нормально.

— Кто это был?

— Что?

— Кто это был? Кто нас туда посылает?

Теперь даже Виктор и Бернар завязывают со своими хохмами, вострят уши, хоть улыбочки пока еще и при них.

— Слушай, Эл... Какая разница?

— Такая, что наше дело — поп-контроль. И точка. Для остального полиция есть, спецслужбы. И если кто-то пытается использовать меня не по назначению, я бы лично ему задал вопрос, почему именно я должен это делать? И для кого? Для государства ли? Подпольные лаборатории... С каких это вообще пор Бессмертные занимаются таким?

Звено мнется, никто не встрянет, никто не вступится за меня. Даниэль насупился, Бернар сосредоточенно что-то гоняет языком во рту. Эл ждет ответа.

— С самого начала, Эл, — улыбаюсь ему я. — Просто тебя раньше в курс не ставили. Знали, что ты плохо спать будешь.

— Да пошел ты!

Виктор отворачивается и хихикает, Бернар скалит зубы.

— Все, хватит болтать, — говорю я. — Лифт пришел.

Когда я набираю на пульте цифры «411», лифт честно предупреждает меня: «Вы собираетесь посетить специальную зону для людей пожилого возраста. Подтвердите?»

— Маски только перед самым штурмом надеваем, — на всякий случай напоминаю я. — Там полно уколотых, а они нас, сами знаете, не любят.

— Спасибо, просветил, — кланяется Эл.

А я кланяюсь сенатору Шрейеру за то, как он все прекрасно устроил.

Кабина ползет вниз еле-еле, будто в жадной спешке не прожеванный кусок по дряблому и сухому стариковскому пищеводу.

Потом двери открываются, и мы оказываемся в последнем из кругов Босхова ада.

Четыреста одиннадцатый уровень кишит медленными, сморщенными, согнутыми существами; покрытыми родинками, с обесцвеченными ломкими волосами, с отстающей от костей плотью и с отстающей от плоти кожей; с огромным трудом ворочающими своими отекшими ногами наперекор смерти или недостаточно живыми, чтобы ходить самостоятельно, — и разъезжающими на персональных электрифицированных катафалках...