Повесть о бедных влюбленных - Васко Пратолини

Глава четырнадцатая

К утру буря утихла, показалось солнце, потом снова ночь и снова ураган. Дождь, ветер, молнии — до следующего утра. На третий день погода улучшилась. Вечер принес осеннюю прохладу. Ночью небо было звездное, светила молодая луна. Такой была эта Ночь Апокалипсиса.

Люди больше не болтались все время на улице — корнокейцы ходили друг к другу в гости, и под домашним кровом продолжались те же разговоры, какие летом велись на порогах домов. Пока еще рано было собираться у стола и резаться в лото — лото зимняя игра. Окна теперь держали закрытыми, и комнаты освещались так ярко, как того допускали средства семьи.

Марио уговорил Мачисте сыграть в карты и привел с собой к кузнецу Бруно и Отелло. Они играли вчетвером в «конке» — домино бедняков. Мачисте был в этот вечер необычно разговорчив и оказывал честь настойке, приготовленной Маргаритой. За игрой он проявлял отеческую снисходительность к своим молодым партнерам и в то же время очень тщательно соблюдал все правила. Ставки делали по одному чентезимо.

Маргарита сидела в другой комнате с Ауророй и Кларой.

Мачисте сказал друзьям:

— Этой зимой поставлю в комнате печурку, заживем не хуже папы римского! А в лото пусть играют женщины и дети. Да еще такие старые перечницы, как Стадерини! — И он засмеялся, хлопнув по столу своей большой ладонью.

Играли около часа, и Мачисте выиграл несколько лир. Он пригласил Марио играть с ним в доле. Тасуя карты, Бруно сказал:

— Вы только послушайте, как наш сапожник колотит молотком! Совсем сегодня заработался!

— Это он для меня старается, — сказал Мачисте. — Шьет мне высокие сапоги. Буду в них ездить на мотоцикле. Мне они не к спеху, но я подумал: закажу сейчас, у него, наверно, денег нет, нечем заплатить за квартиру…

Очередь сдавать была Марио. Сыграли еще три кона, и Мачисте оказался в проигрыше. В это время в дверь постучались. Вошел Стадерини вместе с Ривуаром, державшим под мышкой корзину с миндальными пирожными.

Сапожник сказал:

— Вы еще ничего не знаете? В центре сражение идет. Квальотти только что вернулся оттуда.

Ривуар был бледен, как салфетка, прикрывавшая товар в его корзине. Он снял шапку, вытер рукой лоб. Поставил корзину в угол, выпил глоток настойки и сел.

— Я все время бежал, — сказал он. И, переведя дыхание, добавил: — Честно зарабатываешь на хлеб, а тебя того и гляди подстрелят!

— Успокойтесь и расскажите все по порядку, — попросил Мачисте.

Лоточник сказал:

— Как всегда, я пришел под Портики около девяти. Мне показалось, что нынче торговля как-то вяло идет, все куда-то торопятся, как по утрам. Я поставил корзину на козлы, а люди проходят и проходят мимо, словно и не замечают меня. Тогда я понял: случилось что-то важное.

— Ближе к делу! Ну! — торопил его Стадерини.

— Я взял корзину и подошел к киоску. Вижу газетчик уже закрывает свою лавочку. Я говорю ему: «Рано вздумал отдыхать». А он мне отвечает: «Не чуешь, откуда ветер дуст?» Я спрашиваю: «Откуда дует?» А он мне: «Протри глаза!»

— Это значит, что фашисты… — перебил Стадерини, сгорая от нетерпения рассказать новости. Мачисте взглянул на него и сухо сказал:

— А вы там были? Нет? Ну так пусть он и говорит.

— Да что ж он так тянет! — возмутился сапожник.

Ривуар выдохся и совсем изнемог, словно гонец из Марафона. Но ведь он был продавцом пирожных, он умел подсластить свой товар и заманчиво предложить его покупателю. Он обиженно сказал Стадерини:

— Если вы не помолчите, я потеряю нить.

И, отхлебнув из стаканчика настойки, Ривуар продолжил свой рассказ:

— Так вот, газетчик ввел меня в курс дела. Часа за два до этого, то есть около семи вечера, приехал отряд фашистов забрать одного бунтовщика, проживающего на виа дель Ариенто. Кажется, он недавно вернулся из Франции. Что там случилось — неизвестно, но в результате бунтовщика фашисты не взяли, а один из них даже поплатился собственной шкурой.

Присутствующие слушали Ривуара, не проронив ни слова — одни широко открыв глаза, другие нахмурившись. Женщины вошли в комнату и слушали стоя. Маргарита прижала руки к груди и воскликнула;

— Боже мой! Что же теперь будет!

Мачисте велел жене помолчать и, встав с места, пододвинул ей свой стул. Скрестив на груди руки и нахмурив брови, Мачисте попросил Ривуара продолжать. Но у лоточника было неспокойно на душе, он бросил вокруг быстрый взгляд, желая убедиться, что дверь и окна затворены. Потом заговорил, понизив голос:

— Дело-то, слыхать, вот как было… Бунтовщик увидел, что фашисты поднимаются к нему по лестнице, и погасил свет; очутившись неожиданно в темноте, фашисты решили, что попали в засаду, и подняли пальбу. Стреляли куда попало, а лестница узкая — вот они и перестреляли друг Друга. Когда фашисты обнаружили свою ошибку, один из них уже был убит, а трое или четверо ранены. Но кое-кто говорит, будто первым начал стрелять бунтовщик и убийство, дескать, лежит на его совести. А некоторые уверяют, что бунтовщиков было несколько, и, говорят, на площадке лестницы у них был установлен пулемет.

— А потом?

— Бунтовщик или, может, бунтовщики исчезли, их и след простыл. Весть об этом распространилась по городу прямо в один миг. Удивительно, что никто не занес ее на нашу улицу! Отряды фашистов уже начали громить центр. Кажется (заметьте: я говорю — кажется), они вырезали всю семью этого бунтовщика.

Мачисте сказал:

— Не надо ничего выдумывать. Рассказывайте только о том, что видели собственными своими глазами.

— Я могу сказать лишь о том, что я слышал своими собственными ушами: видеть-то я видел мало. Когда газетчик рассказал мне про такие дела, я подумал: здесь пока еще тихо, зачем мне кончать торговлю? Как только запахнет бурей, я сразу смотаю удочки… И вдруг с виа Строцци раздается пение «Джовинеццы» [35] и пальба, как в двадцать первом году. А затем на площадь въезжает грузовик, и в нем битком набито фашистов; они орут и стреляют во все стороны. Что было дальше, я уже не видел. Я подхватил корзину и давай бог ноги. Только вот беда — в спешке я потерял свои козлы.

Клара рассмеялась. Она представила себе бегущего Ривуара, за которым гонятся фашисты и стреляют ему вслед.

— Они действительно стреляли в народ? — спросил Бруно.

— А в кого же еще? В памятник, что ли?

Маргарита беспокойно задвигалась на стуле и в утешение Ауроре сказала:

— Ну, ничего! Наши мужчины все здесь.

Да, все они были здесь и молча смотрели друг на друга.

Стадерини хотел было пуститься в рассуждения, слова так и вертелись у него на языке, но его смущало молчание остальных. Он смотрел на Мачисте, тот все поглаживал одну руку другой и облизывал губы, словно его мучила жажда. Ривуар попрощался, сказав, что в такой тревожный вечер надо поскорее вернуться к своим. Вместе с ним ушел и сапожник. Мачисте не забыл расплатиться с ним за сапоги. Марио запер за Стадерини и Ривуаром дверь, а затем предложил отправиться в центр и выяснить, что там происходит. Маргарита повисла у Мачисте на руке и умоляла его не уходить: в ее голосе звучало отчаянье.

Мачисте сказал:

— Думаю, что пока мне и в самом деле лучше не выходить. А вы пройдитесь, просмотрите газету, поглядите вокруг. Может, вам удастся узнать что-нибудь поточнее. И сразу же возвращайтесь.

Бруно и Отелло проводили девушек до дому и, поцеловав, успокоили их. Вместе с Марио они направились к площади Синьории.

Мачисте уговорил жену лечь спать. Ему хотелось побыть одному, поразмыслить и решить, что нужно делать. Из рассказа Ривуара он сразу же понял, что это за дом на виа дель Ариенто и кто этот «бунтовщик». Услышав про него, Мачисте едва удержался, чтобы не вскрикнуть. И вот теперь он сидел за столом, собирая разбросанные карты и рассеянно их пересчитывал. Он пытался собраться с мыслями. Его мучили три вопроса: удалось ли Трибаудо бежать? Находится ли он сейчас в безопасном месте? Все ли он унес с собой?

Мачисте был в доме на виа дель Ариенто и разговаривал с «бунтовщиком» ровно двенадцать часов назад. В этом доме происходило собрание, в начале которого Трибаудо сказал:

— Боюсь, что за мной следят с той самой минуты, как я вышел с вокзала. Собрав вас здесь, я пошел на риск. Но иного выхода не было. А ведь нам надо обсудить очень важные дела, не так ли?

Речь шла о том, чтобы заложить во Флоренции основы подпольной организации, которая могла бы вести систематическую, непрекращающуюся борьбу, в случае если партия вынуждена будет перейти на нелегальное положение. День ото дня становилось яснее, что это неизбежно. Об этом говорили принятые парламентом «чрезвычайные законы», их применение и новая волна реакции, последовавшая за тем смятением, которое было вызвано убийством Маттеотти даже среди самих фашистов.

Трибаудо сказал:

— В такого рода работе мы новички или почти новички. Но здесь нам поможет опыт русских товарищей, ведь они десятилетиями вели подпольную борьбу. Не так ли?