День без Смерти (сборник) - Леонид Кудрявцев

— Стойте, — говорю я. — Случайно не вы одно время геройствовали у Антареса?

— Да, бывал.

— Все равно не вы, — говорю я. — Тот Миронов возит сейчас экскурсии к гигантским планетам. Хоть вы действительно на него похожи.

— Еще бы, — говорит он с печальной улыбкой. — Но не падайте в обморок, если встретите еще парочку похожих на него штурманов Мироновых. Через недельку пообвыкнете.

Пока мой мозг производит бессмысленную мыслительную работу, Роберт лже-Миронов скрывается за ближайшим баобабообразным деревом и вскоре вновь появляется, волоча сеть, напоминающую рыболовную.

— Берите за другой край, — говорит он мне. — Надо прикрыть яму, а то мало ли. Еще выпрыгнет.

Я берусь за сеть, которая изготовлена из каких-то местных растений и весит поэтому килограммов пятьдесят. Лже-Миронов ловко кладет поперек ямы несколько извилистых, похожих на длинные корни жердей, потом мы натягиваем сеть поверх импровизированной решетки. Лупоглазое чудище снова начинает горланить и брызгать слюной. Но наша миссия окончена, и мы можем с достоинством убираться.

Мы идем по упруго-гладко-волнисто-зеленому ковру сквозь лес. Над головами просвечивает сплошная кровля слившихся клейких крон, через каждые 30–35 метров поддерживаемых блестящими подпорками монументальных красных стволов. У самой земли ствол непропорционально широк — в двадцать обхватов, — но потом он конусообразно сужается, чтобы затем, пройдя горловину, вновь расшириться неправильным асимметричным конусом. Таким образом, ствол зрительно напоминает среднюю часть песочных часов. Верхнее расширение компенсирует, видимо, отсутствие ветвей.

Вскоре выявляется парадоксальная штука чем ближе, но моему подсчету, подходим мы к границе леса, тем гуще стоят стволы. Я обращаю на этот факт внимание своего спутника.

— Ничего удивительного, — говорит мне Роберт лже-Миронов. — В домах то же самое. Середина пуста, по краям стены. Чем же природа глупее нас?

— Интересно, — говорю я. — А как же мы выберемся из леса? В деревьях прорубив окно?

— Зачем же, — говорит мне лже-Миронов. — Давно прорублено. Кстати, почему вы еще в скафандре?

Как вам это нравится? Кончается уже час с тех пор, как мы с ним встретились. Я понимаю, времени протекло море!

— У меня лишь обычная биопрививка. Ее, вероятно, недостаточно? — неприятным для себя голосом говорю я, заранее зная ответ.

Он смотрит на меня и откровенно смеется.

— Обычная прививка! Ничего себе! У меня, например, никакой нет.

Я отстегиваю шлем, вдыхаю туземный воздух со всеми его непривычными запахами, минут пять осматриваюсь и принюхиваюсь, потом снимаю и скафандр, тщательно, как парашют, укладываю его в рюкзак — и в одном белье топаю рядом с лже-Мироновым по еле заметной тропке, а потолок леса все опускается, но в конце концов мы выходим на свет, такой яркий, что можно смотреть только прищурившись, и я вижу в поле перед собой целую толпу дальних звездолетов, стоящих там на приколе.

9. Накануне

Техник-хранитель Рон Гре был в отчаянии. После того, как его чуткое тело несколько дней подряд не подавало сигналов тревоги, он понял, что случилось непоправимое. Кожа Рон Гре не чувствовала ничего и сейчас, и можно было подумать, что с подопечным все в порядке, Рон Гре так и считал эти несколько суток, но ошибался, потому что наладить биоконтакт никак не удавалось, и здесь вполне могла скрываться причина отсутствия тревожных сигналов.

И Рон Гре проверял аппаратуру. Она насчитывала более десяти миллионов связей и деталей, которые могли нарушиться и выйти из строя. Хорошо, если удастся обнаружить неисправность. Но страшно подумать о противоположном исходе. Ведь он будет означать, что биоконтакт с подопечным потерян навсегда н Рон Гре провалил важный эксперимент. Вряд ли лысый Роооз похвалит тогда своего техника.

За спиной Рона Гре зашуршало: значит, кто-то проник в лабораторию. По идее это мог быть только лысый Роооз. Рон Гре обернулся.

Это и был лысый Роооз. Но прежде чем Рон Гре успел представить разнос, который последует — а налицо установка, вывернутая наизнанку, — Роооз заговорил, причем довольно необычно.

— Здравствуйте, любезнейший, — сказал Роооз. — Проводим, получается, запрещенные опыты?

— Вам виднее, — дипломатично ответил Рон Гре. — Виднее, любезнейший, — подтвердил лысый Роооз, кивая кубическим черепом. — Мы, кажется, склонны к далеким выводам? С огнем играем помаленьку, не так ли? А теорию игр, получается, подзабыли?

— Не изучали, — миролюбиво сказал Рон Гре. — Я же всего-навсего техник.

Лысый Роооз очень удивился.

— Техник? А где хозяин установки? — На ладони Роооза возник памятный кристалл. — Некто Роооз?

Рон Гре не успел решить для себя, что делать, как в лаборатории появился еще один, совершенно незнакомый.

— Я здесь, — сказал он. — А почему вы не явились на пункт Обмена? Вы похитили мое тело! Я буду жаловаться в Бюро Наказаний!

Лысый Роооз самодовольно усмехнулся.

10. Табор аборигенов

И вот лже-Миронов проводит меня через взлетное поле, среди кораблей (некоторые жутко запущены), потом сквозь этот их городок, больше всего напоминающий трущобы проклятой древности, потому что сделаны домики из чего придется и мне даже становится понятно, куда делись куски оболочки, которых не хватает на некоторых звездолетах. Нет, думаю, голубчики, моей-то обшивкой вам при всей вашей “автономии” поживиться не удастся, потому что корпус нашего корабля после встречи с метеоритами годится разве что на изготовление решета. А Роберт лже-Миронов подводят меня тем временем к самому хилому домишке, и мы вместе входим внутрь. Там нас встречает штурман Николай Криницкий, которого я довольно хорошо знаю, хотя он и учился на курс раньше меня, и который — я в последнем уверен — работает сейчас смотрителем где-то на глубоководных плантациях.

Леди и джентльмены, думаю я, познакомьтесь теперь со штурманом лже-Криницким.

— Ба, да это никак Сашка Буров! — оглушительно басит он, подскакивая с кровати, на которой лежал прямо в одежде. Мы, конечно, обнимаемся и все как положено, потому что, хотя его неглупым и не назовешь, он парень неплохой и я действительно рад его видеть, а потом он неожиданно заявляет:

— Ты, главное, не расстраивайся, — тут он хохочет, будто отмочил отличную шутку, и продолжает: — Ты, Сашка, главное, не огорчайся. Сними с себя траур, вот что я тебе скажу.

— Я и не огорчаюсь, — говорю я. — С чего мне огорчаться? И никакого траура я не надевал.

— А вот здесь ты, Сашка, не прав, — заявляет в полный голос Николай Криницкий. — Человек он, может, и нехороший, но все-таки человек. Я тебе вот что скажу: главное, Сашка, гуманистом надо быть. Ты тело-то привез?

— Чего? — говорю. — Какое еще тело?

Николай Криницкий смотрит на меня, как на последнего на свете кретина.

— Ведь ты, Сашка, с Никитиным летал? — говорит он. — Отвечай, Сашка, с Никитиным или не с Никитиным?

— Ну, с Никитиным, — отвечаю.

— Никитина ты сюда привез?

— Ну, привез, — говорю. — Только я на борту его оставил, на орбите.

— Это ничего, — заявляет мне Николай Криницкий. — Главное, что привез, я вот что тебе скажу. А мы уж устроим ему пышные похороны.

Заявляет он это совершенно серьезно, хотя и без особенной скорби. Но мне от подобных слов только непонятнее.

— Какие еще похороны? — спрашиваю.

— Пышные, — отвечает мне Николай Криницкий. — Согласно местному обычаю. По всем правилам науки и техники.

Бедняга, думаю я про Никитина, а он-то сюда рвался. Как рвался! Но, как вы сами понимаете, давать в обиду своего единственного капитана я тем не менее не собираюсь.

— А без похорон, — спрашиваю, — никак нельзя обойтись?

Николай Криницкий глядит на меня укоризненно.

— Без похорон, Сашка, — говорит, — никак нельзя. Главное — гуманистом надо быть, вот что я тебе скажу. Хоть и далеки мы от Земли, но не должны скатываться до варварства, дикости и самоуправства.

— У нас для него даже кладбище специальное есть, — добавляет лже-Миронов, и опять я испытываю обычное для сегодняшнего дня чувство, будто кто-то из нас где-то чего-то недопонимает. Нет, друзья, думаю я, уж в третий-то раз вы меня сегодня в дураках не оставите. Дудки-с.

— Слушай, Коля, — говорю я Криницкому. — А почему я думал, что ты работаешь где-то подводным смотрителем?

Он на меня смотрит очень серьезно, а потом заявляет без тени смущения:

— Ты, главное, Сашка, вот что, — говорит он. — Ты, главное, не называй меня Коля, а то путаница получится.

— Интересно, — говорю. — И как же ты теперь, прикажешь себя называть?