Избранные - Альфонсо Микельсен

— В любом случае его жадность не имеет границ! Настоящий хищник!

— Потеряв право распоряжаться имуществом всей своей семьи и перестав себя чувствовать Морганом, он заметно изменился. Сейчас стремится сделать карьеру в обществе, компенсировать несколькими годами служения этому обществу все то, что было дано ему при рождении. Злые языки утверждают: он восхищается Вильясеньором потому, что сам — неграмотный человек. А Вильясеньор редактирует его статьи и готовит речи, после чего Кастаньеда произносит их, выдавая за собственные. Тем более что все эти проповеди о роли частной инициативы в торговле, о необходимости свободной конкуренции в деле экономического прогресса нации, о зле, наносимом стране политиками, — его собственные мысли, воплощенные Вильясеньором в яркие и впечатляющие слова. В настоящий момент Вильясеньор протестует против злоупотреблений профсоюзов и вмешательства государства в частные дела. Причем выступает с большим пылом, чем мы, капиталисты.

— Богу угодно, чтобы грешник не был казнен, а чтобы он раскаялся и жил… — ответил я, улыбаясь. При этом я отметил про себя, что сей святой апостол капитализма не был поражен молнией в отличие от апостола библейского.

Я видел Вильясеньора несколько раз вместе с Фрицем, перед которым он был почтителен и раболепен. Легко можно было представить, как теперь Вильясеньор выслушивает приказы своих новых хозяев: он так же заботлив, так же поглаживает свои неизменные усики, демонстрируя рвение и усердие. И старается быть активным и полезным в любом порученном ему хозяевами деле!

Некоторое время спустя открылась сессия конгресса республики. Вильясеньор занимал в сенате кресло — был выдвинут Всеобщей конфедерацией трудящихся, официальным адвокатом и советником которой он являлся до того, как превратился в доверенное лицо капиталиста Кастаньеды. На сессии Вильясеньор представил проект закона о контроле над состоянием иностранцев, считающихся врагами нации. Мне подумалось, что идея этого проекта принадлежала Фрицу. Согласно этому проекту, немцы, итальянцы и японцы, проживающие в стране, имена которых были занесены в небезызвестные списки, теряли право распоряжаться своим имуществом до самого конца войны. Единственное, что им разрешалось, — это получать несколько сот песо в месяц на свои нужды со всех доходов и капиталов. Полное право распоряжаться их состоянием предоставлялось опекунам, назначаемым из близких родственников. Лично я, таким образом, подвергался риску, что все мое имущество окажется в руках единственного моего родственника — Фрица, как это было со всеми акциями нашей семьи до моего приезда в страну.

Как только я узнал из газет о представленном в конгресс проекте, я позвонил Пересу и попросил его посоветовать, что мне делать, ведь я фактически оказывался вне закона. Перес успокоил меня:

— Это демагогия. Проект Вильясеньора не пройдет.

Бетета, который еще несколько месяцев назад обещал мне урегулировать вопрос с Мьюиром и с американским посольством (с ним все советовались, прямо-таки как с оракулом), придерживался того же мнения:

— Я уже беседовал с Мьюиром в Эль Пинаре. Он обещал пересмотреть ваше дело, учитывая, что вам пришлось эмигрировать из Германии. Не придавайте значения этому законопроекту, я полагаю, он не будет принят. Во всяком случае, если даже его и одобрят, лично вас он не затронет. Уверен, что ваш вопрос будет разрешен прежде, чем закон войдет в силу.

Мне было известно влияние Бететы в дипломатических кругах, я не сомневался в успехе его начинаний и почти успокоился. Даже стал строить планы, связанные с исключением из «черных списков». Моей мечтой было провести несколько недель с Ольгой в маленьком отеле на берегу моря, вернуться в столицу загорелым и успокоенным и начать свои дела, связанные с основанием фирмы в компании с Лаинесом и Пересом. Ах, как я буду смеяться когда-нибудь над тревогами тех дней, прожитых под угрозой конфискации имущества, когда Фриц пытался выступать в качестве моего опекуна!

Каким ярким светом освещала сумерки моей тогдашней жизни любовь Ольги! Любовь эта не знала колебаний и отступлений. Мы не сговариваясь предали забвению нашу прежнюю неудачную встречу. Наконец под предлогом необходимого выезда на побережье я все же затронул тему наших отношений. Однако оставил себе путь для отступления.

— Надеюсь, что скоро выяснятся мои отношения с американцами. Тогда мы могли бы осуществить нашу мечту и вместе съездить на побережье, провести там две-три недели. Тебе хочется этого? — спросил я Ольгу однажды вечером.

— Конечно. Я ведь никогда не видела моря и уже три года не брала отпуск.

— А купальные костюмы у тебя есть? Наверно, нет. Я тебе подарю, как только все будет в порядке.

— Спасибо! Я знаю, где можно купить…

Я стремился использовать этот повод, чтобы выполнить мое давнее желание одеть Ольгу по своему вкусу. Прозрачные платья, палящий воздух тропиков, тени кокосовых пальм — все это было подходящим фоном для нашей любви. В свой первый приезд на модный курорт я убедился, что смена климата, яркое солнце, разнеженность, постоянное употребление крепких напитков пробуждают в мужчине бурю желаний. Правда, унять эту бурю я мог бы с первой попавшейся женщиной…

Я представил себе, как будет выглядеть на пляже Ольга. В черном облегающем купальнике, ее белокурые волосы развеваются от ласкового морского ветра. Вот она разговаривает со мною, лежа на песке, и окружающие мужчины бросают на нее жадные взгляды. Так я мечтал найти утешение в обществе этой молодой женщины.

Клеймо американского «черного списка» неумолимо — столь же неумолимо, как печать Каина, узнав которую буйные ветры задували жертвенный огонь, зажженный грешником.

Несмотря на оптимизм, внушенный мне Бететой, а также надежду, что я смогу насладиться любовью Ольги, жизнь по-прежнему подставляла мне подножки. Я сказал Лаинесу, что собираюсь провести какое-то время на побережье и хотел бы, чтобы клуб «Атлантик» дал мне рекомендательное письмо в местный теннисный клуб, как это бывало прежде. Лаинес отвел глаза и, сладко улыбаясь, что, как всегда, являлось плохим предзнаменованием, произнес:

— Хочу воспользоваться возможностью, чтобы выполнить поручение правления клуба. Поверьте, это для меня очень тягостно. Вы же помните, что я, как член правления, помог вам вступить в члены «Атлантика»…

Я прервал его:

— Глубоко благодарен за это и надеюсь, вы немедленно сообщите, какое на вас возложено поручение. Постараюсь помочь вам в любом случае. Мне очень жаль, что вам приходится беспокоиться…

— Так вот, — продолжал Лаинес, нервно потирая тыльную сторону рук, будто с помощью невидимого мыла старался смыть невидимые пятна. — Руководство клуба считает, что было бы разумным с вашей стороны не посещать клуб до тех пор, пока ваши отношения с американским правительством — а мы не сомневаемся, что через несколько недель они будут выяснены, — не урегулируются.

Уже привыкнув к моему положению «неприкасаемого», я без всяких колебаний ответил:

— Не понимаю, что общего между игрой в теннис и обороной Соединенных Штатов Америки. Но если правление клуба так считает, то мне нечего возразить. Я более не буду посещать клуб, как вы того желаете.

Манера сглаживать острые углы, принятая среди представителей Ла Кабреры, не замедлила проявиться и здесь:

— Видите ли, члены клуба или тем более мы, ваши друзья, не согласны с тем, что вы не будете посещать «Атлантик». Наоборот! Многим, как мне, например, вас будет очень не хватать. Вы были так популярны у нас! В клубе даже готовят сосиски a là сеньор Б. К. Однако нам не хотелось бы вызвать недовольство американского правительства, мы не можем рисковать. Некоторые американцы и англичане очень давно состоят в членах «Атлантика», практически они были его основателями. И вот посольство Соединенных Штатов… Мьюир… вы ведь его знаете… Он неумолим по отношению к нацистам.

— Послушайте, но возможно ли, чтобы судьба моя, если не судьба всей страны, зависела от капризов тридцатилетнего щеголя! — воскликнул я. — Какие у него основания держать меня в «черных списках» или изгнать из «Атлантика»?

— Не следует думать, что мы принимаем все его прихоти только ради него самого, как вы говорите. Его «прихоти» имеют последствия, их поддерживают, ведь Мьюир является одним из официальных рупоров правительства Соединенных Штатов. В любой момент он может заявить: «Я вижу, что немцы продолжают посещать „Атлантик“, поэтому заставлю правительство закрыть этот клуб». И нам придется принять меры, чтобы немцы больше не посещали «Атлантик». Но вам я еще раз говорю: мера направлена не против вас лично. Все делается из страха перед Мьюиром…

Каким образом человеческое существо могло скатиться в такую пропасть?